[2], что вовсе ей не подходит.
– Конечно, к нам не поступают новые гальки, – говорит Серпентин. Почему-то она при этом смотрит на Нэссун и разводит руками. Ее пальцы еле заметно дрожат. Так происходит с самого начала их разговора. – Такой трудности мы не очень ожидали. Во всяком случае, спальни галек не используются в то время, когда безопасный кров так ценен. Именно потому мы предложили соседним общинам забрать к себе их сирот, которые слишком малы, чтобы заслужить принятие в общину. Ведь это логично, верно? И мы приняли несколько беженцев, вот почему у нас нет иного выбора, кроме как начать торговый обмен с местными ради припасов и всего такого. Поскольку из Юменеса поставок не поступает… – Ее лицо вздрагивает. – Ладно. Это можно понять, ведь так?
Она ноет. Делает это с милой улыбкой и безупречными манерами, и еще двое понимающе кивают вместе с ней. Нэссун не уверена, почему эти люди так ее тревожат. Это как-то связано с этим нытьем и их лживостью: им явно неприятно прибытие Стражей, они откровенно рассержены и испуганы, но делают вежливый вид. Это заставляет ее подумать о матери, которая притворялась доброй и любящей, когда рядом был папа или кто-то еще, а наедине с ней была холодной и жестокой. От мысли, что Антарктический Эпицентр набит бесконечными подобиями ее матери, у Нэссун зудят зубы, ладони и сэссапины.
И по ледяному спокойствию лица Умбры и ломкому дружелюбию улыбки Шаффы она видит, что Стражам это тоже не нравится.
– Действительно, это можно понять, – говорит Шаффа. Он вертит чашечку сафе в руках. Мутная жидкость остается белой, как и должна, но он не отпил ни глотка. – Думаю, местные общины благодарны за кров и еду для их избыточных жителей. И вполне понятно, что вы приставляете этих людей к работам. Охранять ваши стены. Обрабатывать ваши поля… – Он останавливается, улыбаясь шире. – То есть сады.
Серпентин улыбается в ответ, и ее товарищи неловко ерзают. Нэссун этого не понимает. Зима еще не окончательно утвердилась здесь, в Антарктике, так что кажется разумным, что община будет засаживать зеленые зоны и ставить на стены Опор, начиная готовиться к худшему. Однако почему-то плохо, что Антарктический Эпицентр это делает. Плохо, что этот Эпицентр вообще действует. Нэссун перестала пить сафе, который дали ей старшие, хотя прежде она пила сафе всего пару раз, и вроде как с ней обращаются как со взрослой, но Шаффа не пьет, что показывает ей, что ситуация на самом деле небезопасна.
Одна из старших – срединница, которая могла бы сойти за родню Нэссун: высокая, смугловатая, с густыми кудрявыми волосами, с широкой талией, широкими бедрами и тяжелой грудью. Ее представляли по имени, но Нэссун не запомнила. Ее орогения ощущается из всех трех самой резкой, хотя она младше всех; на ее длинных пальцах шесть колец.
И именно она наконец перестает улыбаться, складывает руки на груди и чуть вздергивает подбородок. Это тоже напоминает Нэссун ее мать. Мама часто ведет себя так же, окружая мягким достоинством алмазное упрямство. И это упрямство выходит на поверхность, когда женщина говорит:
– Как понимаю, вас это не радует, Страж.
Серпентин морщится. Второй эпицентровский ороген, мужчина, назвавшийся Лампрофиром, вздыхает. Шаффа и Умбра почти синхронно наклоняют головы, и улыбка Шаффы становится еще шире от заинтересованности.
– Не то чтобы не радует, – говорит он. Нэссун может сказать, что ему приятно покончить с любезностями. – Я просто удивлен. В конце концов, это стандартный протокол для любого филиала Эпицентра – закрыться в случае объявления Зимы.
– Объявления кем? – спрашивает шестиколечница. – До вашего прихода здесь не было Стражей, чтобы объявить что-либо подобное. Местные главы общин действуют по-разному: кто-то объявил Зимний Закон, некоторые просто закрылись, остальные ведут дела как прежде.
– И если бы все они объявили Зимний Закон, – говорит Шаффа тем самым спокойным голосом, который использует, когда уже знает ответ на вопрос и лишь хочет услышать, как ты сам это скажешь, – вы действительно все покончили бы с собой? Поскольку, как вы заметили, здесь нет Стражей, которые бы решили этот вопрос для вас.
Нэссун спохватывается прежде, чем успеть испугаться. Покончить с собой? Но она недостаточно контролирует свою орогению, чтобы удержать ее от дрожи, когда не дрожит сама. Все трое людей Эпицентра смотрят на нее, и Серпентин тонко улыбается.
– Осторожнее, Страж, – говорит она, глядя на Нэссун, но обращаясь к Шаффе. – Вашей питомице, похоже, неприятна мысль о массовом убийстве без причины.
– Я ничего от нее не скрываю, – говорит Шаффа, и удивление Нэссун тонет в любви и гордости. Он смотрит на Нэссун. – Исторически этот Эпицентр выживал благодаря попустительству соседей, своим стенам и ресурсам соседних общин. И как и от всего, у чего нет целесообразного применения Зимой, логично ожидать от имперских орогенов самоисключения из конкуренции за ресурсы – чтобы нормальные здоровые люди имели больше шансов выжить. – Он делает паузу. – И поскольку орогенам не дозволено существовать без надзора Стражей или Эпицентра… – Он разводит руками.
– Мы Эпицентр, Страж, – говорит третий старший, чье имя Нэссун забыла. Это мужчина из какого-то народа Западного Побережья; он строен, у него прямые волосы и высокие скулы, почти вогнутое лицо. Кожа белая, но глаза темные и холодные. Его орогения ощущается легкой и многослойной, словно слюда. – И мы самодостаточны. Мы вовсе не тратим ресурсы, мы предоставляем необходимые услуги соседним общинам. Мы даже – по собственной инициативе и бескорыстно – сглаживали афтершоки Разлома, когда они заходили так далеко на юг. Именно благодаря нам так мало антарктических общин серьезно пострадали с начала этой Зимы.
– Замечательно, – говорит Умбра. – И очень разумно показать себя неоценимыми. Однако ваши Стражи этого не допустили бы. Мне кажется.
Все трое старших на миг замирают.
– Это Антарктика, Страж, – говорит Серпентин. Она улыбается, но глаза остаются холодными. – Мы по величине лишь малая часть Юменесского Эпицентра – всего двадцать пять окольцованных орогенов и горстка по большей части подросших галек. Здесь постоянно никогда не было много Стражей. Как правило, они посещали нас при объезде или поставляли новых галек. После Разлома не приезжал никто.
– Здесь никогда постоянно не было много Стражей, – соглашается Шаффа, – но, насколько помню, было трое. Одного я знал. – Он замолкает, и на какой-то неуловимый момент его лицо становится далеким, растерянным и немного смятенным. – Я помню, что знал одного. – Он моргает. Снова улыбается. – Но теперь здесь нет ни единого.
Серпентин напрягается. Они все напряжены, эти старшие, и от этого зуд на задворках разума Нэссун все сильнее.
– Мы пережили несколько налетов банд неприкаянных, прежде чем наконец возвели стену, – говорит Серпентин. – Они погибли, отважно защищая нас.
Это настолько наглая ложь, что у Нэссун челюсть падает.
– Что же, – говорит Шаффа, ставя на стол свою чашку сафе и легко вздыхая. – Полагаю, все произошло так, как можно было предполагать.
И хотя Нэссун уже догадалась, что сейчас будет, хотя она видела и прежде, как Шаффа движется с нечеловеческой скоростью, хотя серебряные нити внутри его и Умбры за миг до того вспыхивают, как спичка, и сияют сквозь них, для нее все равно Шаффа бросается вперед внезапно и пробивает кулаком лицо Серпентин.
Орогения Серпентин погибает, как и она сама. Но остальные двое старших на ногах и в следующее мгновение срываются с места. Лампрофир падает на спину вместе с креслом, чтобы избежать размытого удара Умбры, а шестиколечница выхватывает из рукава духовую трубку. Глаза Шаффы расширяются, его рука все еще в лице Серпентин; он пытается броситься на женщину, но труп висит на его руке. Женщина подносит трубку к губам.
Прежде чем она успевает дунуть, Нэссун вскакивает, погружается в землю и начинает ткать торус, который заморозит женщину в мгновение ока. Женщина удивленно отшатывается и деформирует что-то, что разбивает торус Нэссун прежде, чем она успевает его сформировать, – так мать поступала во время их практики, если Нэссун делала что-то не то. Осознав, Нэссун потрясенно отшатывается и спотыкается.
Ее мать усвоила этот трюк в Эпицентре, так здешние обучают юных орогенов, все, что Нэссун переняла от матери, запятнано этим местом и всегда было таковым.
Но этого мгновения оказывается достаточно. Шаффа наконец вырывает руку из трупа и в мгновение ока оказывается в другом конце комнаты, вырывает у женщины трубку и бьет ее в гортань прежде, чем она успевает опомниться. Она падает на колени, кашляя, инстинктивно тянется к земле, но затем по комнате что-то проходит волной – и Нэссун задыхается, потому что внезапно не может сэссить вообще ничего. Женщина тоже задыхается, затем хрипит, хватаясь за горло. Шаффа хватает ее за голову и быстрым движением ломает ей шею.
Лампрофир пятится, когда Умбра приближается к нему, судорожно хватаясь за одежду там, где в ткань вшит маленький тяжелый предмет.
– Злой Земля, – выдает он, дергая пуговицы мундира, – вы оба осквернены!
Далеко уйти ему не удается, поскольку Умбра размывается, и Нэссун вздрагивает, когда что-то заляпывает ей щеку. Умбра растаптывает голову противника.
– Нэссун, – говорит Шаффа, бросая труп шестиколечницы и глядя на него. – Иди на террасу и жди нас там.
– Д-д-да, Шаффа, – говорит Нэссун. Она сглатывает. Ее трясет. Несмотря на это, она заставляет себя повернуться и выйти из комнаты. В конце концов, тут еще примерно двадцать два окольцованных орогена, как сказала Серпентин.
Антарктический Эпицентр не намного больше городка Джекити. Нэссун выходит из большого двухэтажного дома, который служит административным корпусом. Здесь также есть скопление небольших домиков, в которых, вероятно, живут взрослые орогены, и несколько длинных бараков возле большой стеклянной оранжереи. Вокруг много людей, они входят и выходят из бараков и домиков. Немногие носят черные мундиры, хотя некоторые из одетых по-граждански ощущаются как орогены. За теплицей находится наклонная терраса с многочисленными садовыми участками – в целом их слишком много, чтобы на самом деле считаться садами. Это ферма. Большинство участков засеяны злаками и овощами, на них трудится множество людей, поскольку день хороший и никто не знает, что Стражи усердно истребляют всех в административном здании.