Нэссун идет по мощеной тропинке над террасой, опустив голову, чтобы сосредоточиться и не споткнуться, поскольку она не может сэссить ничего после того, как Шаффа что-то сделал с шестиколечницей. Она всегда знала, что Стражи умеют гасить орогению, но никогда не испытывала этого прежде. Трудно идти, когда ты ощущаешь землю только глазами и стопами, а еще когда тебя так трясет. Она осторожно ставит ногу перед ногой и внезапно видит перед собой чужие ноги. Нэссун резко выпрямляется, ее тело цепенеет от шока.
– Смотри, куда идешь, – машинально говорит девочка. Она тоненькая и белая, но с гривой сизых пепельных волос. Ей примерно столько же лет, как и Нэссун. Однако она останавливается, хорошенько рассмотрев Нэссун.
– Эй, у тебя что-то на лице. Мертвый жук или что еще. Здоровущий. – Она стряхивает это пальцем. Нэссун от удивления отдергивается, затем вспоминает о хороших манерах.
– Спасибо. Э, прости, что загородила дорогу.
– Все в порядке. – Девочка моргает. – Говорят, приехали Стражи и привезли новую гальку. Это ты новенькая?
Нэссун непонимающе смотрит на нее:
– Г-гальку?
У девочки брови ползут вверх:
– Ну да. Ученицу? Будущего имперского орогена? – Она несет корзину садовых материалов, что вовсе не совпадает с темой разговора. – Стражи обычно привозили сюда детей перед началом Зимы. Так я сюда и попала.
Технически и Нэссун так попала сюда.
– Меня привезли Стражи, – эхом отзывается она. Внутри у нее пусто.
– И меня. – Девочка мрачнеет и отводит взгляд. – Они еще не ломали тебе руку?
У Нэссун дыхание застывает в горле.
От ее молчания лицо девочки становится горестнее.
– Да. В какой-то момент такое проделывают с каждой галькой. Кисть или пальцы. – Она качает головой, затем делает короткий, гулкий вздох. – Мы не должны рассказывать об этом. Но что бы там тебе ни говорили – это не ты. Не твоя вина. – Еще один короткий вздох. – Я найду тебя. Я Адже. У меня еще нет орогенского имени. А как тебя зовут?
Нэссун не может думать. Треск ломающейся под кулаком Шаффы кости стоит у нее в ушах.
– Нэссун.
– Приятно познакомиться, Нэссун. – Адже вежливо кивает, затем продолжает путь, спускаясь по ступенькам. Она напевает себе под нос, размахивая корзинкой. Нэссун смотрит ей вслед, пытаясь понять.
Орогенское имя?
Пытаясь не понимать.
Они еще не ломали тебе руку?
Это место. Этот… Эпицентр. Вот почему мать сломала ей руку.
Рука Нэссун дергается от фантомной боли. Она снова видит камень в занесенной руке матери. Она замирает на миг, опускается.
Ты уверена, что можешь себя контролировать?
Эпицентр – вот из-за чего мать никогда не любила ее.
Вот почему отец больше не любит ее.
Вот почему ее братик мертв.
Нэссун смотрит, как Адже машет худенькому мальчику постарше, который рыхлит землю. Это место. Эти люди, которые не имеют права на существование.
Сапфир не так далеко – он парит над Джекити, как и в течение двух недель с тех пор, как они с Шаффой и Умброй отправились в Антарктический Эпицентр. Она сэссит его с этого расстояния, но он слишком далеко, чтобы его видеть. Кажется, он мигает, когда она тянется к нему, и на мгновение она удивляется тому, что почему-то это знает. Она инстинктивно поворачивается к нему лицом. Оптическая ось. Ей не нужны глаза или орогения, чтобы использовать его.
(Это природа орогении, сказал бы ей прежний Шаффа, если бы еще существовал. У таких, как Нэссун, врожденная одинаковая реакция на все угрозы: с абсолютно разрушительным противодействием. Он бы сказал это прежде, чем сломать ей руку, чтобы вбить в голову урок контроля.)
Здесь, в этом месте, столько серебряных нитей! Все орогены связаны вместе через совместную практику и передачу опыта.
ОНИ ЕЩЕ НЕ ЛОМАЛИ ТЕБЕ РУКУ
Все происходит за несколько вздохов. Затем Нэссун позволяет себе выпасть из водянистой голубизны и стоит, дрожа от последствий. Чуть позже Нэссун оборачивается и видит перед собой Шаффу вместе с Умброй.
– Их не должно было тут быть, – выдыхает она. – Ты сам сказал.
Шаффа не улыбается, и ей очень знакомо это его спокойствие.
– Так ты сделала это, чтобы помочь нам?
Нэссун не способна сейчас думать в достаточной степени, чтобы соврать. Она качает головой.
– Это неправильное место, – говорит она. – Эпицентр неправильный.
– Неужели? – Это испытание, но Нэссун понятия не имеет, как его пройти. – Почему ты так говоришь?
– Мама была неправильная. Это Эпицентр сделал с ней такое. Она должна была быть… э… а… твоей союзницей, – как я, думает она, напоминая себе. – Это место сделало ее чем-то другим. – Она не может этого произнести. – Это место сделало ее неправильной.
Шаффа смотрит на Умбру. Тот наклоняет голову набок, и на какой-то миг между ними вспыхивает серебро. Та штука, что внедрена в их сэссапины, отзывается странным образом. Но затем Шаффа хмурится, и она видит, как он отталкивает серебро. Ему больно это делать, но все же он так делает, обращая к ней яркий взгляд, крепко стиснув зубы и покрываясь испариной.
– Думаю, ты можешь быть и права, малышка, – только и говорит он. – Запри людей в клетке, и они сделают все, чтобы сбежать оттуда, но не сотрудничать с теми, кто их запер. Полагаю, что произошедшее здесь было неизбежно. – Он бросает взгляд на Умбру. – И все же. Их Стражи наверняка были слишком небрежны, раз позволили группе орогенов напасть на них. Та с духовой трубкой… урожденный дичок, скорее всего и ее обучили тому, чему не следовало бы, еще до того, как привезли сюда. Это она была заводилой.
– Небрежные Стражи, – говорит Умбра, глядя на Шаффу. – Да.
Шаффа улыбается ему. Нэссун в замешательстве хмурит брови.
– Мы уничтожили угрозу, – говорит Шаффа.
– Большую ее часть, – соглашается Умбра.
Шаффа с еле уловимой иронией кивает ему прежде, чем повернуться к Нэссун. Он говорит:
– Ты была права, сделав то, что сделала, малышка. Благодарю за помощь.
Умбра не сводит глаз с Шаффы. Особенно с его затылка. Шаффа внезапно поворачивается, глядя на него в ответ с застывшей на лице улыбкой и смертоносным спокойствием во всем теле. Через мгновение Умбра отводит взгляд. Нэссун понимает. Серебро в Умбре успокоилось или, по крайней мере, стало таким как всегда во всех Стражах, но мерцающие нити внутри Шаффы по-прежнему живы, активны, рвут его. Однако он с ними борется и готов схватиться и с Умброй, если необходимо.
Из-за нее? Нэссун изумленно ликует. Из-за нее!
Затем Шаффа садится на корточки и берет ее лицо в руки.
– Ты в порядке? – спрашивает он. Его взгляд на миг устремляется к восточному небу. Сапфир.
– В порядке, – говорит Нэссун, поскольку так и есть. На сей раз связаться с обелиском оказалось гораздо легче, отчасти потому, что это не было внезапно, и отчасти от того, что она начинает привыкать к внезапному наступлению странности в ее жизни. Хитрость в том, чтобы позволить себе упасть в него, и падать с той же скоростью, и думать о нем, как о большой колонне света.
– Потрясающе, – говорит он и встает на ноги. – Пошли.
Итак, они оставляют за спиной Антарктический Эпицентр с зеленеющим на полях урожаем и остывающими трупами в административном здании, а также блестящими разноцветными человеческими статуями, разбросанными по садам, баракам и стенам.
Но в следующие дни, когда они идут по дороге и лесным тропинкам между Эпицентром и Джекити, каждую ночь ложась спать в чужих амбарах или вокруг своего костра… Нэссун думает.
Ей больше нечего делать, кроме как думать, в конце концов. Умбра и Шаффа не разговаривают друг с другом, и между ними какая-то напряженность. Она достаточно хорошо ее понимает, чтобы не оказываться с Умброй наедине, что легко, поскольку Шаффа старается не допускать этого. В этом нет особой необходимости; Нэссун думает, что то, что она сделала с Эйтцем и людьми Антарктического Эпицентра, она сможет проделать и с Умброй. Использовать обелиск – не сэссить, серебро – не орогения, и, стало быть, даже Страж не в безопасности. Ей, однако, даже нравится, что Шаффа ходит с ней в баню и воздерживается от сна – Стражи, похоже, такое могут, – чтобы присматривать за ней по ночам. Приятно, что снова кто-то – хоть кто-то – защищает ее.
Но. Она размышляет.
Нэссун тревожит, что Шаффа уронил себя в глазах товарища-Стража тем, что решил не убивать ее. Еще больше ее тревожит то, что он страдает, стискивает зубы, делая вид, что это улыбка, даже хотя она видит, как серебро сжимается и горит внутри его. Теперь оно не успокаивается ни на минуту, и он не позволяет ей ослаблять его боль, поскольку на следующий день Нэссун будет усталой и заторможенной. Она смотрит, как он терпит, и ненавидит ту маленькую штуку в его голове, которая так его мучает. Она дает ему силу, но что хорошего в силе, если он на строгом поводке у этой штуки?
– Почему? – спрашивает она как-то вечером, когда они разбивают лагерь на плоской, приподнятой белой плите чего-то – не металла и не камня, все, что осталось от руин какой-то мертвой цивилизации. В районе наблюдались признаки действий налетчиков или неприкаянных, и в крошечной общине, в которой они остановились прошлым вечером, предупредили, чтобы они держались настороже, так что с высокой точки они заранее увидят нападение. Умбра отошел ставить силки, чтобы поймать что-нибудь на завтрак. Шаффа воспользовался возможностью полежать в спальном мешке, пока Нэссун стоит на страже, а она не хочет держать его настороже. Но ей надо знать.
– Зачем эта штука у тебя в голове?
– Мне ее внедрили туда, когда я был еще очень юн, – говорит он. Он устал. Сражение с серебром в течение нескольких бессонных суток сказалось на нем. – Я не спрашивал «почему»; просто так было надо.
– Но… – Нэссун не хочет раздражать его следующим вопросом. – А так было надо? Ради чего?
Он улыбается, хотя глаза его закрыты.