Единственного, кроме тебя, – с дрожью осознаешь ты. Но нет. Ты можешь управлять обелиском, но ты понятия не имеешь, как активировать две сотни этой ржавой хрени зараз. И способен ли Алебастр сделать это еще раз? Каждое использование орогении медленно добивает его. Ржавь сыпучая, из имеющих потенциал открыть Врата осталась только ты. Но если карманная армия Серого Человека убьет вас обоих, он, так или иначе, достигнет своей цели.
– Это значит, что Серый Человек в первую очередь хочет извести орогенов, – говоришь ты Юкке. Ты сильно сокращаешь, но не лжешь, убеждаешь себя ты. Это то, что тебе нужно сказать Юкке, так что она так и не узнает, что у орогенов есть способность спасти этот мир, и она никогда не попытается сама дотянуться до обелиска. Так, видимо, и поступал с тобой все время Алебастр – говорил частичную правду, поскольку ты этого заслуживала, но недостаточно, чтобы ты зациклилась на этом. Затем ты думаешь, какую еще кость ты можешь бросить.
– Хоа какое-то время был заточен в обелиске. Он сказал, что только это может их остановить.
Не единственный способ, сказал он. Но возможно, и Хоа сказал тебе безопасную правду.
– Вот дерьмо, – раздраженно говорит Юкка. – Ты умеешь управляться с обелиском. Брось один в него.
Ты стонешь.
– Так не получится.
– Ну а как тогда получится?
– Понятия не имею! Это то, что я пыталась узнать у Алебастра все это время. – И потерпела неудачу – не хочешь говорить ты. Юкка все равно догадывается.
– Великолепно. – Юкка внезапно словно обмякает. – Ты права; мне надо поспать. Я велела Эсни мобилизовать Опор для охраны оружия общины. Формально они готовят его на случай, если нам придется сражаться с этими экваториалами. На деле… – Она пожимает плечами, вздыхает, и ты понимаешь. Люди испуганы. Лучше не испытывать судьбу.
– Ты не можешь доверять этим Опорам, – тихо говоришь ты.
Юкка поднимает на тебя взгляд:
– Ты не из Кастримы.
Ты хочешь улыбнуться, но не делаешь этого, поскольку знаешь, насколько противной будет эта улыбка. Ты много откуда. В каждом месте ты понимала, что рогги и глухачи не могут сосуществовать. Юкка чуть ерзает при взгляде на твое лицо. Она снова пытается:
– Послушай, сколько общин позволили бы мне жить, если бы узнали, кто я?
Ты качаешь головой:
– Ты была полезна. Такое проходило и с имперскими орогенами. – Но быть полезным – не значит быть равным.
– Прекрасно, я полезна. Как и все мы. Убей или изгони рогг, и мы потеряем нижнюю Кастриму. И нам придется сдаться на милость банды людей, которые станут относиться к нам всем как к роггам просто потому, что наши предки не выбирали расы и не цеплялись за нее…
– Ты продолжаешь говорить «мы», – говоришь ты. Ласково. Тебе жаль губить ее иллюзии.
Она останавливается, и желваки на ее челюстях дергаются пару раз.
– Глухачей учили ненавидеть нас. Но их можно обучать и иначе.
– Теперь? Когда враг в буквальном смысле слова на пороге? – Ты так устала. Так устала от всего этого дерьма. – Вот теперь мы все увидим их с худшей стороны.
Юкка долго смотрит на тебя. Затем обмякает – вся. Она сутулится, голова ее падает, пепельные волосы обнажают шею, превращаясь в смешную гриву, похожую на бабочку. Они скрывают ее лицо. Но она испускает долгий усталый вздох, похожий на всхлип. Или смех.
– Нет, Иссун. – Она просто трет лицо. – Просто… нет. Кастрима мой дом, так же как и их. Я трудилась ради него. Сражалась за него. Кастримы не было бы, если бы не я – и, возможно, если бы не другие рогги, которые рисковали собой ради того, чтобы она продолжала существовать долгие годы. Я не сдамся.
– Позаботиться о себе – это не капитуляция…
– Это капитуляция. – Она поднимает голову. Это не всхлип и не смех. Она в ярости. Но не на тебя. – Ты говоришь, эти люди – мои родители, мои воспитатели в яслях, мои друзья, мои любовники – ты говоришь, оставь их на произвол судьбы. Ты говоришь – они ничто. Они вообще не люди, просто животные, убийцы по природе. Ты говоришь, что рогги просто дичь, и не более, и всегда будем такими! Нет! Я не смирюсь с этим.
Она говорит с такой решительностью. У тебя душа болит, поскольку некогда ты испытывала те же чувства. Как хорошо было бы продолжать так думать. Иметь какую-то надежду на настоящее будущее, настоящую общину, настоящую жизнь… но ты потеряла троих детей, полагаясь на добрые чувства глухачей.
Ты хватаешь дорожный рюкзак и встаешь, чтобы уйти, приглаживая волосы рукой. Хоа исчезает, поняв, что разговор закончен. Значит, позже. Когда ты уже почти у полога, Юкка останавливает тебя.
– Передай, – говорит она тебе. В ее голосе нет эмоций. – Что бы ни случилось, мы не можем ничего начать. – Она деликатно подчеркивает то, что ее «мы» на этот раз относится к орогенам. – Мы не должны даже заканчивать. Если соберемся, то спровоцируем толпу. Только разговаривать с малыми группами. Лучше с глазу на глаз, если сможешь, чтобы никто не подумал, что мы что-то затеваем. Позаботься, чтобы дети все это знали. Чтобы никто из них не оставался один.
Большинство детей-орогенов умеют защищать себя. Техника, которой ты научила их, одинаково работает как для отпугивания или пресечения нападения, так и на заморозку гнезд жуков-кипячей. Но Юкка права: вас слишком мало, чтобы защищаться – только если вы уничтожите Кастриму, а это пиррова победа. Это значит, что некоторым орогенам придется погибнуть. Ты намерена дать им погибнуть, если придется, даже если бы и могла спасти их. И ты не думала, что Юкка способна сейчас думать таким образом.
Твое изумление, видимо, отразилось на твоем лице. Юкка улыбается.
– У меня есть надежда, – говорит она, – но я не глупая. Если ты права и все станет безнадежным, то без боя мы не уйдем. Мы заставим их пожалеть о нападении на нас. Но до этой точки невозврата… надеюсь, ты не права.
Ты знаешь, что ты права. Уверенность в том, что орогены никогда не станут чем-то большим, чем пушечным мясом мира, пляшет среди клеток твоего тела, как магия. Это нечестно. Ты просто хочешь, чтобы твоя жизнь имела значение.
Но ты говоришь:
– Я тоже надеюсь, что я не права.
У мертвых нет желаний.
17. Нэссун, в противопоставлении
Нэссун так давно не испытывала гордости за себя, что, когда она получает способность вылечить Шаффу, она бежит через весь городок до найденной луны, чтобы сказать ему.
Она думает об этом как об «исцелении». Последние несколько дней она провела в лесу, оттачивая новое умение. Не всегда просто найти неправильность в теле; иногда ей приходится тщательно следовать по серебряным нитям внутри предмета, чтобы найти в нем узлы и деформации. Пеплопады в последнее время участились и стали более долгими, большая часть леса покрывается серыми заплатками, некоторые растения начинают чахнуть или засыпать. Для них это нормально, и серебряные нити подтверждают это своим непрерывным потоком. Но когда Нэссун идет медленно, смотрит внимательно, она, как правило, может найти вещи, для которых перемены ненормальны и нездоровы. У этой личинки под камнем странный нарост на боку. Змея – ядовитая и более агрессивная с началом Зимы, так что она смотрит на нее только издали – со сломанным позвоночником. Дынная лоза с вогнутыми листьями, в которые набивается пепел, вместо выгнутых, с которых он спадает. Несколько муравьев в гнезде, зараженном грибком-паразитом.
Она практикуется в устранении неправильности в этих вещах и многих других. Это сложный трюк – это как делать хирургическую операцию, используя только нить, не прикасаясь к пациенту. Она узнает, как сделать край одной нити очень острым, как набросить другую как лассо и как обрезать третью нить и использовать ее горящий кончик для прижигания. Она снимает нарост с личинки, но та умирает. Она сшивает края расколотой кости внутри змеи, хотя это лишь ускоряет то, что уже происходит по естественным причинам. Она находит части растения, закручивающиеся вверх, и убеждает их скрутиться внутрь. Лучше всего выходит с муравьями. Она не может вытащить из них весь или большую часть грибка, но у нее получается выжечь те связи в их мозгу, которые заставляют их вести себя странно и распространять инфекцию. Она очень, очень счастлива, что заставила мозги работать.
Кульминацией практик Нэссун становится день очередного нападения банды неприкаянных, утром, когда роса еще лежит на пепле и лесной подстилке.
Банда, которую вырезал Шаффа, исчезла; это новые негодяи, которые не знают об опасности. Нэссун уже не отвлекается на отца, как тогда, она уже не беспомощна, и когда она замораживает одного из налетчиков, большинство разбегается. Но она в последний момент замечает в одной из них клубок нитей, и ей приходится прибегнуть к орогении старого стиля (так она начала о ней думать), чтобы провалить землю у нее под ногами и поймать ее в яму.
Налетчица бросает в Нэссун нож, когда та заглядывает через край, ей везет, что он проходит мимо. Но, оставаясь вне зоны видимости, Нэссун тщательно следует по нити и находит трехдюймовую деревянную щепку, всаженную в руку женщины так глубоко, что та царапает кость. Это отравляет ее кровь и убьет ее; зараза уже проникла так глубоко, что рука ее распухла в два раза. Общинный доктор или даже приличный коновал мог бы вытащить щепку, но у неприкаянных нет роскоши профессионального ухода.
Они живут удачей, а Зимой ее мало.
Нэссун решает стать удачей этой женщины. Она устраивается поблизости, чтобы сконцентрироваться, а затем осторожно – пока женщина ахает, бранится и вопит – В чем дело? – вытаскивает щепку. Когда она снова заглядывает в яму, женщина стоит на коленях, стонет, держась за кровоточащую руку. Нэссун запоздало понимает, что надо бы научиться анестезии, потому снова устраивается за деревом и пытается на сей раз поймать нерв. Приходится потратить некоторое время, чтобы научиться отключать его и не вызывать большей боли.