Но ей удается, и когда она заканчивает, она благодарна налетчице, которая лежит и стонет в беспамятстве в яме. Нэссун понимает, что ей нельзя дать уйти – если она останется жить, она будет умирать долго и тяжко или вернется в другой раз и снова будет угрожать тем, кого Нэссун любит. Потому Нэссун в последний раз бросает свои нити и на сей раз аккуратно рассекает верхнюю часть ее позвоночника. Это безболезненно и гораздо милосерднее, чем то, что эта женщина готовила для Нэссун.
Теперь она бежит вверх по холму к Найденной Луне, ликуя в первый раз с той минуты, как убила Эйтца. Она так жаждет увидеть Шаффу, что едва замечает, как остальные дети поселения бросают свои дела и провожают ее ледяными взглядами. Шаффа объяснил им, что то, что она сделала с Эйтцем, – несчастный случай, и заверил ее, что со временем они переменят свое отношение к ней. Она надеется, что так и будет, поскольку ей не хватает их дружбы. Но сейчас это не важно.
– Шаффа! – Она впервые заглядывает в хижину Стражей. Там только Нида, она стоит в углу, как часто с ней бывает, глядя куда-то в пространство, словно задумавшись. Однако ее взгляд фокусируется, как только Нэссун входит, и она улыбается своей пустой улыбкой.
– Привет, малышка Шаффы, – говорит она. – Ты сегодня радостная.
– Привет, Страж. – Она всегда вежлива с Нидой и Умброй. Даже если они и хотят ее убить, это не повод забывать о манерах. – Вы не знаете, где Шаффа?
– Он в тигле с Вудехом.
– Спасибо! – Нэссун спешит прочь, не задерживаясь. Она знает, что Вудех после гибели Эйтца самый способный, это единственный ребенок в Найденной Луне, у которого есть некоторая надежда связаться с обелиском. Нэссун считает это делом безнадежным, поскольку никто не может его обучать так, как необходимо ему, ведь он маленький и хрупкий. Вудех никогда не пережил бы маминого тигля.
Все же она вежлива и с ним. Она подбегает к краю внешнего тренировочного круга почти что вприпрыжку и держит свою орогению в состоянии покоя, чтобы не отвлекать его, поскольку он поднимает большую базальтовую колонну из земли, а затем пытается загнать ее назад. Он уже тяжело дышит, хотя колонна движется не очень быстро. Шаффа напряженно смотрит на него, но улыбается не так широко, как обычно.
Наконец Вудех загоняет колонну обратно в землю. Шаффа берет его за плечо и помогает сесть на скамью, что явно необходимо, поскольку Вудех едва на ногах стоит. Шаффа бросает взгляд на Нэссун, та кивает и бежит назад в столовую, чтобы налить из кувшина стакан фруктовой воды и принести ему. Когда она его приносит, Вудех смотрит на нее и моргает, затем, устыдившись своего замешательства, робко кивает и берет стакан. Шаффа всегда прав.
– Тебе помочь дойти до спальной? – спрашивает Шаффа.
– Я сам дойду, спасибо, – говорит Вудех. Он бросает взгляд на Нэссун, и она понимает, что Вудех был бы рад помощи, но понимает, что не надо становиться между Шаффой и его любимой ученицей. Нэссун смотрит на Шаффу. Она возбуждена, но может подождать. Он поднимает бровь, затем наклоняет голову и протягивает Вудеху руку, чтобы помочь ему встать.
Как только Вудеха укладывают в постель, Шаффа возвращается туда, где Нэссун ждет его сидя на скамье. Она успела успокоиться, что хорошо – она знает, что следует выглядеть спокойной, холодной и профессиональной, чтобы убедить его позволить недостаточно взрослой, полуобученной девочке поставить на нем магический эксперимент.
Шаффа с заинтересованным видом садится рядом с ней.
– Итак?
Она делает глубокий вдох прежде, чем начать.
– Я знаю, как вытащить из тебя ту штуку.
Они оба прекрасно понимают, о чем она. Она сидела рядом с Шаффой, спокойно предлагая себя в тот момент, когда он, сгорбившись, держался за голову и шепотом отвечал голосу, которого она не могла слышать, содрогаясь от ударов карающего кнута серебряной боли. Даже сейчас в нем видна низкая сердитая пульсация, принуждающая его повиноваться. Убить ее. Она делает себя доступной, поскольку ее присутствие ослабляет его страдания и поскольку не верит, что он на самом деле ее убьет. Это безумие, она это знает. Любовь – не прививка от убийства. Но ей нужно в него верить.
Шаффа хмуро смотрит на нее, и она любит его в частности и за то, что он не показывает признаков недоверия.
– Да. В последнее время я чувствовал, что ты все быстрее становишься… отточеннее. Это случалось и с орогенами Эпицентра, когда им позволяли прогрессировать до этого момента. Они становились сами себе учителями. Сила ведет их особыми путями, по линиям природной склонности. – Он чуть сдвигает брови. – Однако мы побуждали их уходить с этого пути.
– Почему?
– Потому, что это опасно. Для всех, не только для конкретного орогена. – Он приваливается к ней своим теплым крепким плечом. – Ты пережила рубеж, после которого большинство погибает: связь с обелиском. Я… помню, как другие умирали при попытке. – Какое-то мгновение он кажется потерянным, встревоженным, сбитым с толку, опасливо касаясь кровоточащих краев своей растерзанной памяти. – Я помню кое-что. Я рад… – Он снова морщится с беспокойным видом. На сей раз его ранит не серебро. Нэссун догадывается, что он вспоминает либо что-то неприятное и не может вспомнить чего-то, что должен.
Она не сможет забрать у него боль этой потери, как бы хорошо у нее ни получилось. Это отрезвляет. Она не сможет убрать его остальную боль, и это имеет значение. Она касается его руки, накрывая пальцами шрамы от его собственных ногтей – он всаживает их в ладони, когда боль становится слишком сильной и даже улыбка не помогает. Сегодня их больше, чем несколько дней назад, некоторые еще кровоточат.
– Я же не умерла, – напоминает ему она.
Он моргает, и этого достаточно, чтобы он резко вернулся в себя здесь и сейчас.
– Нет. Не ты. Но, Нэссун. – Он перехватывает ее руки. Его ладони огромны, и ее руки даже не видны в них. Ей всегда нравилось быть полностью окруженной им. – Моя сердобольная. Я не хочу, чтобы ты вынимала мой сердечник.
Сердечник. Теперь она знает имя своего заклятого врага. Слово бессмысленно, потому что это металл, не камень, и не его суть, он просто у него в голове, но это не имеет значения. Она стискивает зубы от ненависти.
– Оно делает тебе больно.
– Понятное дело. Я предал его. – Его челюсти на миг твердеют. – Но я принял последствия, Нэссун. Я могу их выдерживать. – Это бессмысленно.
– Он делает тебе больно. Я могу остановить боль. Я могу даже заставить его прекратить мучить тебя, не извлекая его, но только на время. Мне надо оставаться с тобой. – Она узнала это из разговора со Сталью и из наблюдений за действиями камнееда. Камнееды полны магии, куда больше, чем люди, но Нэссун может примерно прикинуть. – Но если я извлеку его…
– Если ты это сделаешь, – говорит Шаффа, – я перестану быть Стражем. Ты понимаешь, что это значит, Нэссун?
Это значит, что Шаффа сможет стать ее отцом. Он уже и так во всем ее отец. Нэссун не думает об этом многословно, поскольку есть в ней самой и ее жизни то, чему она еще не готова противостоять. (Очень скоро это изменится.) Но это в ее голове.
– Это значит, что я утрачу большую часть силы и здоровья, – говорит он в ответ на ее молчаливое желание. – Больше я не смогу тебя защищать, малышка. – Взгляд его устремляется на хижину Стражей, и тогда она понимает. Умбра и Нида ее убьют.
Попытаются, думает она.
Он склоняет голову набок; конечно же, он сразу улавливает ее непокорное намерение.
– С двумя тебе не справиться, Нэссун. Даже ты не так сильна. У них есть приемы, которых ты еще не видела. Умения, которые… – У него снова встревоженный вид. – Не хочу вспоминать, что они способны с тобой сделать.
Нэссун старается не выпячивать нижнюю губу. Ее мать всегда говорила, что она дуется, а дуться и хныкать – это для малышей.
– Не надо отказываться ради меня. – Она может позаботиться о себе.
– Я и не отказываюсь. Я говорю об этом лишь в надежде, что твое чувство самосохранения поможет тебя убедить. Но что до меня, я не хочу становиться слабым, больным и умирать, Нэссун, что случится, если ты вынешь этот камень. Я старше, чем ты думаешь… – На миг возвращается этот расплывчатый взгляд. По нему она понимает, что он не помнит, насколько он стар. – Старше, чем я сам осознаю. Без этого сердечника время настигнет меня. Через пару месяцев я стану стариком, обменявшим боль от сердечника на страдания дряхлости. А потом я умру.
– Ты этого не знаешь. – Ее немного трясет. Горло болит.
– Знаю. Я видел, как это происходит, малышка. И когда это случается, это не милосердие, это жестокость. – Глаза Шаффы сужаются, словно ему приходится вглядываться в воспоминания. Затем он переводит взгляд на нее. – Моя Нэссун. Неужели я сделал тебе так больно?
Нэссун разражается слезами. Она не совсем уверена из-за чего, разве что… разве что потому, что она так этого хотела, так ради этого старалась. Она хотела сделать орогенией что-нибудь хорошее, после того как уже наделала при ее помощи столько ужасных вещей, – и она хотела сделать это для него. Он единственный человек в мире, который понимает ее, любит ее за то, что она есть, защищает ее, несмотря на то что она есть.
Шаффа вздыхает и сажает Нэссун себе на колени, где она обнимает его и долго рыдает у него на плече, не думая о том, что они на виду.
Отрыдавшись, она понимает, что он все так же крепко обнимает ее. Серебро ожило в нем и жжет, поскольку она так близко. Его пальцы у нее на затылке, и для него было бы так просто сдавить и расплющить ее сэссапины, убить ее одним тычком. Он не делает этого. Он борется с этим позывом все это время. Он лучше перенесет боль, рискнет, чем позволит ей помочь себе, и хуже этого ничего в мире нет.
Она стискивает челюсти и вцепляется в его рубашку на спине. Танцует с серебром, течет вместе с ним. Сапфир близко. Если она сможет объединить два потока, все будет быстро. Четкий, хирургический рывок.