Ты сидишь там, где она оставила тебя, где он оставил тебя. В голове нет никаких мыслей. Но когда чья-то рука касается твоего плеча, и чей-то голос называет тебя по имени, и появляется связь – не с обелиском, ты поворачиваешься навстречу. Ты не можешь не сделать этого. Тебе нужно что-то, и если это не семья и не смерть, то это должно быть нечто иное. Потому ты поворачиваешься и хватаешься, и вот он – Лерна, у него теплое мягкое плечо, и он нужен тебе. Но только сейчас, пожалуйста. Только один раз тебе нужно почувствовать себя человеком, не думать об официальных определениях, и, может быть, когда тебя обнимают человеческие руки и человеческий голос шепчет тебе на ухо – прости, прости Иссун, – может, ты и чувствуешь себя человеком. Может быть, ты и есть человек, хотя бы на короткое время.
В семь сорок пять ты снова сидишь одна.
Лерна ушел поговорить с одним из ассистентов и, возможно, Опорами, которые наблюдают за тобой из дверей лазарета. На дне твоего дорожного рюкзака есть карманчик для того, чтобы прятать всякое. Вот почему ты купила именно этот рюкзак много лет назад конкретно у этого кожевенника. Когда он показал тебе этот карманчик, ты немедленно подумала о том, что ты хотела бы в нем спрятать. Нечто, о чем ты как Иссун не часто позволяла себе думать, поскольку это принадлежало погибшей Сиенит. Ты хранила ее останки.
Ты роешься в рюкзаке, пока твои пальцы не нащупывают карман и не залезают внутрь. Сверток все еще там. Ты вытаскиваешь его, разворачиваешь дешевый лен. Шесть колец, полированных и полудрагоценных, лежат там.
Недостаточно для тебя, девятиколечницы, но первые четыре в любом случае для тебя ничего не значат. Ты выбрасываешь их, они звенят и катятся по полу. Два последних, те, которые сделал для тебя он, ты надеваешь на указательные пальцы рук.
Затем ты встаешь.
Восемь. Представители всех семейств общины собираются на Плоской Вершине.
Правило – один голос на один паек. Ты снова видишь Юкку в центре круга, руки ее сложены на груди и лицо старательно бесстрастное, хотя ты сэссишь некое напряжение в окружающей среде, по большей части исходящее от нее. Кто-то принес старый деревянный ящик, и люди суетятся вокруг, переговариваются, пишут на обрывках бумаги и кожи.
Ты идешь к Плоской Вершине в сопровождении Лерны. Люди не замечают тебя, пока ты не оказываешься почти на середине моста. Почти над ними. Затем кто-то видит твое приближение и громко ахает. Кто-то кричит, предупреждая:
– Ржавь, опять она! – Люди расступаются перед тобой, спотыкаясь друг о друга.
И правильно. У тебя в руке нелепый розовый длинный нож Алебастра, миниатюрный и получивший новую форму шпинельный обелиск. Сейчас ты уже настроилась на него, слышишь его отклик, он твой. Он отвергал тебя прежде, поскольку ты была нестабильна, сбита с толку, но теперь ты знаешь, что тебе от него нужно. Ты нашла свой фокус. Эта шпинель не повредит никому, пока ты ей не позволишь. А позволишь или нет – это совсем другой вопрос.
Ты входишь в центр круга, и человек с ящиком для голосования пятится от тебя, оставляя его на месте. Юкка сдвигает брови, шагает к тебе и говорит:
– Иссун…
Но ты игнорируешь ее. Ты делаешь выпад, и внезапно инстинктивно, просто, естественно становится схватиться за рукоять длинного розового ножа обеими руками, крутануть его и взмахнуть им, сделав поворот бедрами. Как только меч касается деревянного ящика, он исчезает. Он не разрублен, не сломан, он просто рассыпается на микроскопические частицы. Для глаза он рассыпается прахом, который блестит на свету, прежде чем исчезнуть. Превратиться в камень. Многие ахают или вскрикивают, вдыхая свои голоса. Вероятно, это им не повредит. Не сильно.
Затем ты поворачиваешься и поднимаешь свой длинный нож и медленно вращаешься, показывая им на каждое лицо.
– Никакого голосования, – говоришь ты. Здесь так тихо, что ты слышишь, как струится вода в одной из труб общинного пруда в сотне футов внизу. – Уходите. Присоединяйтесь к Реннанису, если они вас примут. Но если вы остаетесь, то ни одна часть этой общины не будет решать, считать ли расходным материалом другую. Никто не будет голосовать насчет того, кого считать человеком.
Некоторые перетаптываются или переглядываются. Юкка не сводит с тебя глаз, словно с потенциально опасной твари, что смешно. Она уже должна знать, что не потенциально, а точно.
– Иссун, – начинает было она голосом, которым уговаривают домашних питомцев или безумцев, – это… – Она замолкает, поскольку не знает, что именно «это». Но ты знаешь. Это гребаный государственный переворот. Не важно, кто у власти, но в этом вопросе ты намерена стать диктатором. Ты не допустишь, чтобы Алебастр погиб, спасая этих людей, зазря.
– Никакого голосования, – повторяешь ты. Ты повышаешь голос, как будто они подростки в твоих старых яслях. – Это община. Вы будете едины. Вы будете сражаться друг за друга. Или я, к ржави, перебью вас всех до единого.
На сей раз воцаряется настоящее молчание. Они не шевелятся. Глаза их белы и настолько полны запредельного страха, что ты понимаешь, что они тебе верят.
Хорошо. Ты поворачиваешься и уходишь.
Интерлюдия
Во вращающейся глубине я резонирую, взывая к моему врагу – или пытаюсь.
– Перемирие, – говорю я. Молю. Уже было столько потерь со всех сторон. Луна. Будущее. Надежда.
Здесь, внизу, почти невозможно услышать ответ словами. До меня доходит лишь яростное эхо, дикие флуктуации давления и гравитации. Через некоторое время я вынужден бежать, чтобы меня не раздавило, – и хотя это было бы лишь временным отступлением, я не могу себе позволить стать недееспособным прямо сейчас. Среди твоих сородичей меняется ситуация, так же быстро, как вы часто вершите дела, когда принимаете окончательное решение. Я должен быть готов.
В любом случае в ответ я получил только ярость.
19. Ты готовишься громыхнуть
В последний раз ты была на поверхности месяц назад. Это было через два дня после того, как ты убила Алебастра в приступе безумия и боли. Зимой все меняется.
Верхняя Кастрима оккупирована. Туннель, по которому ты впервые попала в общину, перекрыт, один из орогенов общины поднял из земли большую плиту, намертво заблокировав его. Возможно, Юкка или Каттер до того, как Юкка его убила; эти двое в общине умели лучше всего держать контроль после тебя и Алебастра. Теперь двое из вас четырех мертвы, и враг у ворот. Опоры, сгрудившиеся в туннеле за камнем, подпрыгивают, когда ты вступаешь в круг электрического света, а те, кто и так на ногах, встают навытяжку. Ксебер, заместитель Эсни по команде среди Опор, прямо улыбается при виде тебя. Вот настолько плохи дела. Вот настолько они встревожены. Они так растеряны, что считают тебя своей поборницей.
– Мне это не нравится, – сказала тебе Юкка. Она снова в общине, организует оборону, которая понадобится, если в туннели прорвутся. Настоящая опасность настанет тогда, когда лазутчики Реннаниса обнаружат вентиляционные выходы жеоды Кастримы. Они хорошо спрятаны – одна в пещере подземной реки, остальные в столь же потаенных местах, словно строители Кастримы сами опасались нападения, – но если их перекроют, жителям общины придется выйти. – И на них работают некоторые камнееды. Ты достаточно опасна, Исси, ржавски способна уделать армию, я признаю, но никто из нас не способен сражаться с камнеедами. Если тебя убьют, мы потеряем наше лучшее оружие.
Она говорит тебе это на Смотровой Площадке, где вы вдвоем встретились, чтобы разобраться с делами. Вы испытывали неловкость около суток по отношению друг к другу. Запретив голосование, ты подорвала авторитет Юкки и уничтожила иллюзию того, что у всех есть голос в правлении общины. Ты до сих пор уверена, что это необходимо; никто не должен решать, чью жизнь стоит защищать, а чью – нет. Она согласилась, признала это в вашем разговоре. Но это повредило ей.
Ты не стала извиняться, но попыталась зашпаклевать трещины.
– Лучшее оружие Кастримы – ты, – твердо сказала ты. И ты даже не лгала. То, что Кастрима столько прожила, эта община глухачей, которой ни разу не удалось линчевать рогг, открыто живущих среди них, настоящее чудо. Даже если «еще не устроили геноцида» – низкая планка, то другие общины и до такого не дотянули. Ты отдаешь ей должное.
Это смягчает неловкость между вами.
– Ладно, ты только, ржавь побери, не умирай, – сказала она тебе наконец. – Не уверена, что без тебя смогу сейчас держать весь этот бардак в руках. – Юкка умеет заставлять людей считать, что у них есть причина что-то делать. Потому она и главная.
И именно потому ты сейчас идешь через верхнюю Кастриму, которая превращена солдатами Реннаниса в военный лагерь, и тебе по-настоящему страшно. Всегда труднее сражаться за кого-то другого, чем за себя.
Пепел непрерывно падает уже целый год, и община засыпана им по колено. Недавно прошел как минимум один дождь, прибив его, так что ты сэссишь что-то вроде грязевой корки под пыльным слоем, но даже и он внушителен. Вражеские солдаты высовываются из входов и дверей некогда пустых домов, глядя на тебя, а неутрамбованный пепел, сползающий по скатам крыш, наполовину засыпал стены. Им пришлось откапывать окна. Солдаты выглядят… как просто люди, поскольку у них нет униформы, но все же в них есть нечто общее: они полностью санзе или внешне очень похожи на санзе. Когда возможно понять цвет их поблекших от пепла одежд, ты замечаешь красноречивые обрывки более дорогой, тонкой ткани у них на рукаве, запястье или лбу. Они уже не бездомные экваториалы, стало быть; они основали общину. Нечто более древнее и примитивное, чем община – племя. И теперь они пришли забрать то, что принадлежит тебе.
Но в остальном они просто люди. Многие твоих лет или старше. Ты догадываешься, что многие из них – лишние Опоры или неприкаянные, старающиеся доказать свою полезность. Мужчин чуть больше, чем женщин, но это тоже следствие того, что большинство общин куда охотнее выгоняют тех, кто не может производить детей, чем тех, кто может, но количество женщин здесь говорит о том, что перед Реннанисом не стоит проблема здоровья населения. Сильная община. Их глаза следят за тобой, пока ты идешь по главной улице верхней Кастримы. Ты знаешь, что выделяешься своей не покрытой пеплом кожей, чистыми волосами и яркой одеждой. Ты всего лишь в коричневых кожаных штанах и белой рубахе, но эти цвета стали редкими в мире серых улиц, серых мертвых деревьев и серого низкого пасмурного неба. К тому же ты видишь, что ты тут единственная срединница и, по сравнению с