Врата пряностей в очередной раз растрепали все жилы, соединяющие воедино его тело. Внутренности горели огнем, более жестоким, чем обычно, и даже смерть казалась Амиру предпочтительней этих мук. Но он был жив… по крайней мере, пока. В глазах Хасмина угадывалась готовность при первой возможности изменить сей факт.
За спиной у Амира выступил из Врат Карим-бхай и, увидев представшую перед ним картину, глухо застонал.
– Хасмин-кака, ты же обещал.
Голос друга донесся до Амира как будто из глубокого колодца. Он медленно поднял голову. Хасмин, повернувшись к Карим-бхаю, пощелкал языком. Хвост его защитного цвета тюрбана реял по ветру.
– Обещал? – спросил он насмешливо, слегка наклонив голову.
– Да, кака! Мы заключили сделку.
Голос зазвучал более четко. Карим-бхай подошел и встал рядом с Амиром, следя одним глазом за пикой, а руки сложив в жесте смирения.
– Чтобы вернуть Амира в Ралуху, кака, я уплатил халдивиру не два кисета черного перца, но целый двухнедельный паек. Парня уже поместили на день в тюрьму. Ты должен сдержать слово и отпустить его.
Карим-бхай сам тяжело дышал, заламывал руки и едва передвигал ноги. Врата истерзали его не меньше, чем Амира, и тем не менее старый носитель, вопреки возрасту, не кривился от боли, тогда как Амиру казалось, будто ему прямо сейчас режут пилой бедро.
Врата, хоть бы это прекратилось!
Позади Хасмина выстроились полумесяцем с полдюжины човкидаров. Пики они держали на изготовку, словно опасаясь, что Амир и заикающийся Карим-бхай одолеют их всех при помощи какой-нибудь немыслимой уловки.
Хасмин не опустил копье. Амир ожидал, что спустя какое-то время боль от перехода через Врата пряностей пойдет на убыль, как это было всегда. Но в этот раз боль не ослабевала, и причиняемые ею мучения длились, казалось, вечность. Хасмин выровнял пику.
– Почему? – только и спросил он, буравя Амира взглядом.
– Я… – Амир закашлялся. – Я заблудился. По всей Халморе погасли огни. Спроси у других носителей, Хасмин-кака, если мне не веришь.
– И ты шел на ощупь и уперся в окровавленную стену, так, что ли?
Взгляд Хасмина опустился на рубаху Амира. Молодой человек совсем позабыл, что она перепачкана кровью Файлана.
– Это… Я… – замямлил Амир в ответ.
Вот дерьмо! Поверит ли Хасмин, если Амир расскажет ему о задержавших его обстоятельствах? Поверит, если сказать про девятое королевство и про пряность, которую можно использовать для производства любых других пряностей?
Едва взглянув на охваченного холодной яростью Хасмина, Амир понял ответ. Молчание пойдет сегодня по цене муската. А дни муската следует ценить.
– А ты бери мешок и проваливай отсюда, – пролаял Хасмин, обращаясь к Карим-бхаю.
– Но кака… Что ты будешь с ним делать?
Из уст Карим-бхая так естественно сочилась наигранная угодливость, настороженная покорность чашника, способного лишь тешить самолюбие тех, кто стоит выше его. Амир ненавидел иногда Карим-бхая за эту пантомиму. Он не считал, что вратокаста должна пресмыкаться перед этими людьми, вне зависимости от занимаемого ими положения. Но Амир был всего лишь человек, притом носитель. Что он знает о происходящем вокруг, за исключением день за днем тянущейся рутины переходов? Амир понимал, что, занимая отведенное ему положение и живя, где живет, он не в силах переменить ничего в устоявшемся укладе Ралухи.
Хасмин сплюнул Амиру под ноги и концом копья направил Карим-бхая к одному из човкидаров:
– Что я с ним буду делать, говоришь? То, что собирался давным-давно.
Амир встревожился:
– Ты не можешь бросить меня в Пирамиду! У тебя нет права арестовывать носителей. Сказано, что…
– Я не собираюсь тебя арестовывать, – буркнул Хасмин. – Или вести тебя в Пирамиду. Я обещал Кариму отпустить тебя, вот и отпущу.
Амир прищурился. Что-то не складывалось. Хасмину чуждо было милосердие, наделить его этим качеством можно было только в самом причудливом сне.
Хасмин улыбнулся, и от этой ухмылки у Амира участилось дыхание, пусть тело еще сводило от пережитой во время прохода через Врата пряностей боли.
– Оставь нас, – прорычал начальник човкидаров, обращаясь к Карим-бхаю.
Карим-бхай в повторном приказе не нуждался. Старик глянул на Амира, издал тяжкий вздох, который Амир знал слишком хорошо. На немом языке чашников он означал, что день выдался дерьмовый и ночь обещает быть не лучше, но завтра наступит другой день, который принесет новую надежду, нужно только продержаться.
В мгновение ока Карим-бхай исчез, и вот он уже ковыляет по полям к имеющей форму чаши долине Ралухи, а вокруг него колышутся колоски шафрана.
Солнце почти зашло, в багровых отблесках заката шафрановые поля казались еще прекраснее. Ветер ослабел, в воздухе разлился холодок; Амир, в его перепачканной кровью рубахе и со слабостью в коленях, сжимался в комок в поисках тепла. Но все, что ему оставалось, – это смотреть на Хасмина.
– Королева провалила башару, – произнес Хасмин. – Ребенок родился мертвым.
Амир охнул, хотя отчасти предвидел такой исход. Королева и прежде рожала мертвых младенцев, и это ставило под угрозу продолжение рода махараджи Орбалуна.
Хасмин, впрочем, еще не закончил.
– Нам не хватило специй для исполнения ритуала сегодня днем. Благодаря тебе.
– Но, кака, халморцы…
– Придержали куркуму? Украли ее? Есть ли разница? Наследник престола мертв, и королевство в трауре.
Амир вполне мог предвидеть, как высокожители станут кивать на чашников, перекладывая на них вину. Уважая Орбалуна, молодой человек не питал ни уважения, ни снисхождения к тем, ради кого Орбалун правил. Дело неизменно закончится несколькими публичными порками, общественным шельмованием и запретом базара на день или два. Для Амира это означает…
– Выверни карманы, – велел Хасмин.
– Там нет ничего ценного, – выпалил Амир.
– Это мне судить. Давай, не заставляй меня просить снова.
Амир запускал пальцы во все пазухи в одежде: выудил носовой платок, крохотный кисет с молотым имбирем, гребень и пустую фляжку для воды. Потом уверенно развел руками, показывая, что закончил.
Хасмин поскреб бороду. Немного погодя он подозвал одного из принадлежащих к низкой касте човкидаров и приказал ему тщательно обыскать Амира. Само собой, Хасмин предпочел бы взять на себя ответственность за провал башары, чем коснуться собственными руками хотя бы волоса на теле Амира.
– Ни единого стежка не пропусти.
Човкидар не подвел. За считаные мгновения он обнаружил медальон Файлана, запрятанный под завязкой штанов Амира. Солдат вернулся к начальнику с медальоном, внутрь которого был вделан пузырек с олумом. Хасмин посмотрел искоса на сосуд, провел пальцами по металлу медальона. Бровь его ползла вверх по мере того, как до него доходила ценность находки.
– Что это?
Амир сглотнул, отдуваясь, чтобы потянуть время.
– Вещь моего друга. – Ложь вылетела из глотки без усилий. – Из Чаши. Он дал ее мне на счастье.
Хасмин хмыкнул:
– Вещь из столь тщательно отполированного металла? В руках чашника? Ну-ка, выкладывай всю правду, пока я не проткнул тебя копьем и не сказал, что это был несчастный случай при исполнении.
Пустая угроза. В глубине души Хасмин сознавал собственную беспомощность. Убивать носителя или даже арестовывать его было запрещено, учитывая, как мало их в каждом королевстве и как важна их роль в торговле пряностями. Лишь при выходящих из ряда вон обстоятельствах или за совершение серьезного преступления блюститель престола мог подвергнуть носителя заключению, но казни – никогда. Амир полагался на эту защиту, но знал и то, что радоваться не стоит. Не в силах расправиться с ним, Хасмин отыграется на каком-нибудь другом чашнике, не носящем на шее клейма пряностей.
Допустим, на амме.
– Да это же пустяк, – сказал Амир. – Всего пригоршня песка, найденного мной в Джанаке. А медальон, как я уже говорил, принадлежит другу.
– Песка, значит? – Хасмин снова хмыкнул. – По мне, так похоже на пряность.
Он крутил склянку до тех пор, пока не вытащил ее из медальона, потом открыл и резко втянул воздух, принюхиваясь. Прошла секунда, затем минута. Хасмин заткнул склянку пробкой и вставил обратно в медальон.
Амир понимал, что Хасмин выигрывает время, и каждая секунда тянулась, уводя Амира все дальше и дальше от Яда. Хасмин явно не мог знать, что у Амира в карманах. То была просто проверка. Настоящее наказание впереди, и Амир мог только догадываться, как далеко зайдет начальник човкидаров в удовлетворении своей злобы.
Сжав в пальцах медальон, Хасмин по-хозяйски сунул его в карман, потом поднял голову и усмехнулся:
– Ну, «песок» я сохраню при себе. Можешь идти.
Амир заморгал. Солнце совсем село, и за то время, какое понадобилось, чтобы погасли последние лучи и небо стало походить на синий полог, усеянный яркими дырочками звезд, молодой человек не успел толком осмыслить значение произнесенных Хасмином слов.
– Я… Я могу идти?
– Ну да. – Хасмин кивнул. – Ступай домой, а через четыре дня, когда придет время снова выполнять обязанности носителя, предстанешь предо мной на этом самом месте. Вдвоем со своим братом.
В наступившем сумраке стало видно спрятанное под маской истинное лицо Хасмина. В окруженных глубокими тенями глазах горели недоброй радостью огоньки. То была кульминация его жестокого плана. Хасмину требовался лишь предлог, чтобы осуществить его, и Амир только что преподнес этот предлог на блюдечке.
Амиру хотелось бежать без оглядки в шафрановые поля. Вместо этого он сжал кулаки и натянуто кивнул.
– К твоему дому будет послан човкидар, дабы удостовериться в том, что… долг семьи исполняется как надо, – добавил Хасмин.
С довольным вздохом командир човкидаров покрутил пальцами над головой, давая подчиненным знак уходить. Переложив пику из одной руки в другую, Хасмин пошел следом за товарищами к долине. Амир остался – сглатывать остатки слюны и смиряться с бессилием отвратить беду, которую он только что навлек на свою семью.