По вечерам базар воистину оживал. В мерцающем свете звезд и бледном сиянии луны торговцы собирались под своими навесами или отпирали замки каменных лавок. Чего тут только не было: ящики с сахаром, цедоаром[22] и галангалом[23], бочонки с медом и маслом, духи из мускуса и камфары, алоэ и сандала, возы с запечатанными коробками со слоновой костью и дешевым жемчугом, черепаховые панцири с побережья Мешта, имбирные куклы с окраин Талашшука, благовония, меха и черное дерево, разные мелочи и нарды из гор за Джанаком, железо из Каланади.
Никто не спрашивал и не переживал насчет того, на чьих спинах прибыли мешки с товаром через Врата пряностей. Важно было лишь то, что они лежат сейчас под навесами или под лунным светом на извилистой дорожке базара. Если бы Амиру пришла блажь прогуляться по этим узким улочкам, его наверняка затащили бы в дымный опиумный притон или в винный подвальчик, где подают кабаньи хвосты, рыбу и похлебку, мясо китов, добытых у берегов Джанака, меды и пиво. Там обитают старухи, которые окидывают покупателя недобрым глазом, пока роются в своем хламе, чтобы сбыть с рук кусок шкуры пантеры, меха или цепочки из ляпис-лазури из Ванаси, которые надевали любовники, желающие видеть в темноте тела друг друга.
Для прогулки по ночному базару требовалась храбрость, потому как под угрозой оказывались и здоровье, и кошелек. Амир находился сегодня на грани помешательства. Его сознание разрывалось от множества правд, налетающих друг на друга с разных направлений и сталкивающихся, притом что он жестоко страдал от последствий перехода через Врата. Закутав шею в платок, он брел по рынку сам не свой. Незадавшаяся башара не помешала людям запрудить базар, но настроение царило унылое, а огни в окнах далекого дворца не горели, совсем как в Халморе. Поэтому рынок был похож на собрание запахов и шагов под звездным небом.
В перепалке во время торга Амир слышал про обычные притеснения со стороны высокожителей. Ничего нового. Эхо этих слов давно уже отпечаталось у него в мозгу.
Протискиваясь через толпу, он поймал себя на мысли, что притесняют не только его. Среди высокожителей есть своя иерархия, неравенство, проявляющееся не столько в чинимых обидах и ограничениях, сколько в мягкой демонстрации превосходства.
Амиру не было до них дела. Он шел на удары бубна, звучащие из долины. Неужто в Чаше праздник? И это после неудачной башары! Высшие касты придут в ужас. Этот маленький бунт заставил его улыбнуться.
Чем глубже погружался он в Чашу, тем более скученно стояли дома, тем обшарпаннее выглядели кирпичи, реже встречались огни, громче лаяли собаки, чаще встречались помои на улице, сильнее пахло отбросами и сжигаемым мусором.
Все привычно – запах дома.
Чашники собрались там, где сходились грязные дороги и широкие ступени, – на площади у подножия лестницы, у большого костра. В Чаше родился ребенок, в честь чего и устроили торжества. Света хватало, чтобы уравновесить тьму в далеком дворце Ралухи наверху, а музыки – чтобы заглушить шум базара.
В центре круга стоял Карим-бхай и пел, а люди внимали ему, как если бы перед ними был великий устад[24]. Он любил петь, особенно когда было кому его слушать. Вся та энергия, которую вытягивало из него ремесло носителя, изливалась в этом голосе, воспламеняя Чашу так, что мало кто мог потягаться с ним.
Другие носители тоже присутствовали. Все они давали отдых спине, сидя на лавках или прислонившись к стенам своих глинобитных домов, вытянув ноги на верандах, обнажая в ленивых усмешках перепачканные бетелем зубы. Бабушки стояли под балками, искоса поглядывая на фигуры танцоров у огня.
Целый сектор площади был оставлен под угощение. По прикидке Амира, тут должны были подавать бирьяни[25], только дешевой разновидности. Его не привлекало это блюдо, приготовленное без муската, лаврового листа и кумина, а этих специй чашникам выдавали меньше всего. С другой стороны, будут тамариндовый расам[26], толченая тыква и понгал[27] с кусочками пальмового сахара. И пахта. Какой может быть праздник для чашника без пахты, сдобренной куркумой, перцем и – редкостью из редкостей – листьями кориандра, контрабандой доставленных в Ралуху Илангованом, а также посыпкой из молотого чили? Вот только достаточно ли у них в этот раз пряностей? Амир сомневался. Угощение будет скромное, но от души.
Амир устоял перед искушением и стал протискиваться через толпу, крича на тех, кто кричал на него, подмигивая тем, кто подмигивал ему. В неровном свете костра никто не замечал кровавых пятен на рубахе Амира. Кабира он разыскал среди танцующих: выделяющийся низким ростом одиннадцатилетний парнишка скакал между взрослыми. Напротив располагалась амма. Она сидела на стуле, по одну сторону от нее стоял Панджаварнам-диди, по другую Гульбега-диди, а у ног спала собака. Одной рукой амма поддерживала вздувшийся живот, другую – положила под голову. Она с усмешкой наблюдала за танцорами. От света и жара на ее лице обильно выступил пот.
Завидев приближающегося Амира, она улыбнулась и утерла запястьем лоб. Он едва заметно качнул головой, от чего улыбка сошла с лица аммы. В этот миг Амир ненавидел себя за то, что стал причиной такой реакции. После того как аппа бросил их и пропал, ему хотелось, чтобы амма огорчалась как можно реже. Он молчал, пока она переживала горе на свой лад. Он уходил, забрав с собой Кабира, в дом к Карим-бхаю, если у нее возникало желание предаться удовольствиям плоти. И вот теперь последствия этих утех зрели в ее чреве, и даже она сама не могла сказать, кто отец малыша.
Для нее это не имело значения.
Амир молился, чтобы родилась девочка. Девочки редко появляются на свет с меткой пряностей.
– Ты почему так поздно? – спросила амма, перекрикивая музыку и гомон.
У него не хватило сил рассказать ей, что Хасмин задумал для Кабира или о своих злоключениях в Халморе.
– Да так, бродил по базару, – ответил он.
Амма устало кивнула, но в ее взгляде Амир прочитал другую реплику. «Это ничего, – гласила она. – Мы попробуем в другой раз. Я знаю, рано или поздно ты его найдешь. Если нет, уходите вдвоем, ты и Кабир. Я останусь здесь, в Ралухе».
Эта мысль словно ужалила его. Но прежде, чем он успел сказать еще что-то, Карим-бхай сгреб его в жаркие объятия и оттащил в сторону. Его место певца занял кто-то другой.
– Извини, Нури, – сказал Карим-бхай. – Я украду на минутку твоего сына.
Он широко улыбнулся Амиру, потом прошипел ему на ухо:
– Пошли, крысеныш, нам нужно поговорить.
Амир насупился, но сопротивляться не стал, позволив Карим-бхаю увлечь его за собой.
– Куда ты меня тащишь? – спросил он наконец, когда они оказались далеко от празднующих, в глубине Чаши, спустившись по грязным переулкам рядом со сточной канавой.
Карим-бхай остановился и прижал Амира к стене. Он размотал тюрбан и хлестнул им Амира:
– Куда тащу, говоришь? Туда. Где могу расспросить о крови на твоей поганой личности. Заметь ее твоя мать, она бы не тебе устроила взбучку, а мне. Это мне всякий раз приходится расплачиваться за совершенные тобой глупости, найе.
– И ты отлично справился, защищая меня. – Амир сделал вид, что не замечает брани. – В чем же дело?
– Дело в том, что я хочу знать, кому принадлежит эта кровь и куда именно из всех восьми королевств исчез ты вчера в Халморе! Не упроси я Хасмина отпустить меня за тобой, ты бы до конца жизни гнил в халморской тюрьме.
– Никуда я не исчезал. – Амир вздохнул. – Я ходил повидаться с Харини.
В густой мгле Чаши, под далекие звуки барабанов и тамбуринов, Амир поведал Карим-бхаю обо всем, что случилось с того момента, как он покинул тропу пряностей. Он нигде не запнулся и мало что утаил. Карим-бхай был столпом, на который Амир опирался все эти годы. Когда отец бросил их, Карим-бхай пришел и принес Амиру и его матери недельный паек овощей и риса, и, хотя не имел излишка специй, пожертвовал амме весь запас кумина и мациса. Она тут же приготовила большой котел бирьяни для Карим-бхая и соседей. Более того, именно Карим-бхай был тем, кто облегчил для Амира полную мук жизнь носителя. Он предупреждал его о боли перехода, он предлагал мази и настойки, он как мог подкупал счетоводов и човкидаров, чтобы облегчить участь Амира в самые суровые из дней носителя.
При всех чудачествах этого седого старика, вопреки его фанатизму, Амир не мог представить жизни без Карим-бхая. В точности как без тропы пряностей или без Чаши.
И вот, Амир не утаил ничего, зная, что способен целиком положиться на этого человека. Закончив рассказ, он распрямился, и кровь на его одежде сделалась вдруг более чистой, не такой уличающей.
– Ты знал, что может существовать девятое королевство? – шепотом спросил Амир, настороженно обшаривая глазами улицу, нет ли где соглядатаев. – И специя… которая может обратиться любой специей?
Карим-бхай, все еще переваривающий невероятную историю Амира, медленно покачал головой. Он вечно жил среди теорий заговора, мифов про Уста, которые мечтал завещать своим детям, но такое даже ему не под силу было принять.
– Ты понимаешь, что это означает? – спросил он севшим от страха голосом.
Он побледнел, как человек, узревший Бессмертного Сына из Внешних земель и вернувшийся живым. Испуганный вид обычно бесстрашного Карим-бхая заставил Амира вздрогнуть.
– У меня есть смутная идея. – Голос Амира звучал в темноте слабым шепотом. – Допустим, я поверил в слова Файлана. Допустим, девятое королевство существует. Если так, эта тайна способна…
– Уничтожить торговлю пряностями, – закончил за него Карим-бхай. Ладонь его почти непроизвольно сжалась в кулак. – Поразмысли над этим, Амир. Существует восемь великих специй. Восемь королевств, в каждом произрастает одна из пряностей. Идеальное равновесие. Люди… несовершенны, будь то мы в Чаше или высокожители. О