Немногим удавалось совладать с соблазном. Пусть высокожители не любили этого признавать, но они действительно были одержимы пряностями, а Амир, как носитель, удовлетворял их желания. Он, кто тащил на горбу тюк с двадцатью фунтами гвоздики, не имел права хотя бы понюхать одну почку. Опустив голову, Амир краем глаза наблюдал за колебаниями Хасмина.
У него возникло страшное желание помочиться. Пытаясь обуздать его, Амир прикусил губу, тяжело заморгал и задышал глубоко и размеренно.
Прошла, казалось, вечность, прежде чем начальник човкидаров закрыл крышку и поставил ларчик на стол. В его глазах читалась раздирающая душу борьба, и Амир упивался ею. Высокожители не должны касаться еды, приготовленной чашниками. Но хинг… О, хинг был великолепным исключением.
– Ну ладно, – буркнул наконец Хасмин. – Убирайся с глаз моих. Можешь начать с пола наверху. Потом уборные.
Когда Амир сделал первый шаг, Хасмин ударил его жезлом по плечу, нахмурившись, будто передумал.
– Мабали, иди сюда.
Човкидар, который ощупывал Амира у Врат, подбежал к Хасмину:
– Да, сагиб!
– Обыщи его, – велел Хасмин. – Тщательно.
Спустя минуту старательного обследования човкидар отошел и покачал головой:
– Он чист, сагиб.
Хасмин закашлялся и махнул рукой, давая Амиру знак проваливать.
Благословляя свою удачу и проклиная нарастающую потребность облегчиться, Амир подхватил ведро, тряпку и опрометью побежал вверх по лестнице, пока Хасмин не передумал.
На втором этаже его встретили ряды альмирахов, заваленных записями и документами. Одну стену загораживали альковы и стеклянные буфеты, набитые керамикой, банками с пряностями и посудой. По бокам от них возвышались головы зверей – по слухам, добытых за границами Ралухи. Каждый дюйм этой границы был обнесен колючей изгородью, на определенном расстоянии друг от друга стояли дозорные, такие же дотошные и глазастые, как Хасмин. Пересекать рубежи ралуханцам не дозволялось, равно как чашникам, так и высокожителям. Да и кто стал бы их нарушать? При этой мысли Амир поморщился, стараясь не думать о дезертирстве отца. Сейчас не время отвлекаться.
Воздух был сырой, к нему примешивались ароматы сандалового дерева и шафрана. По помещению суетливо бегали несколько човкидаров с закутанными в шафрановые чалмы головами, малиновые шарфы развевались у них за спиной.
В одной стороне захламленного этажа Амир приметил три кабинета. Один был просторнее других, и это наводило на мысль, что он принадлежит Хасмину.
Двери были заперты. Карим-бхай уверял, что они будут открыты. Мимо прошла пара човкидаров, обходя Амира стороной.
Ладно, решил он. Следует набраться терпения. Нужно искать способ пробраться в кабинет, а быть может, просто вести уборку до тех пор, пока что-нибудь не придет в голову.
Тут он как раз пересек порог. Не в силах долее противиться зову природы, Амир потащил ведро к противоположной стороне коридора, где располагалась уборная. Оставив тряпку снаружи, вошел.
На первый взгляд помещение было просторнее всего его дома, а мрамора тут было больше, чем во всей Чаше, вместе взятой, пусть и был этот мрамор затертым и запачканным. По одной стене располагались несколько отхожих мест с дырами в полу, отгороженных друг от друга каменными перегородками. Но взгляд Амира уже направился в другую сторону.
От увиденного сердце перевернулось у него в груди, и он позабыл про смрад, бьющий в нос и застывший в горле.
В углу, в луже дерьма, сидела на корточках его соседка Дамини. Та самая Дамини, которая пританцовывала, метя улицы в Чаше, занимала теперь положение, не подразумевавшее никакой грации. Лицо девочки, всего двенадцати лет от роду, было недоуменно обращено к Амиру и покрыто потом. Стремясь смахнуть пот, она невольно перепачкала лицо калом, которым были перемазаны ее руки, и тот стекал теперь у нее по лбу и по носу. Кал был не ее.
Испражнения Хасмина и човкидаров были золотисто-коричневыми, как те специи, с которыми они имели дело.
Амир стиснул зубы при виде Дамини, одна рука которой была наполовину погружена в дерьмо в стремлении прочистить засорившийся туалет. Для этой работы привлекали чашников, извлеченных со дна Ралухи, вечно обреченных служить и постоянно получать напоминания о занимаемом ими месте. Карим-бхай предупреждал Амира, что он застанет Дамини здесь, и все же к горлу неожиданно подкатил ком.
Он достал свое полотенце, подошел к ней и протянул:
– Возьми. И оставь себе.
Дамини без возражений взяла полотенце и кивнула:
– Спасибо, на. Что ты здесь делаешь?
– Я… ну… Убираться пришел. Ну и отлить тоже. Дами, тебя не затруднит отвернуться? Я быстро.
Закончив, Амир с наслаждением выдохнул. Он посмотрел на Дамини, ползавшую по полу с уже ставшей коричневой тряпкой. Ему больно было смотреть на нее, однако она была из его людей. Она – продукт общества, которому чашники нужны, только чтобы мыть туалеты, прочищать канавы, бить в барабаны на похоронах, пасти коз на принадлежащей высокожителям земле и работать в дубильнях. Ну и разумеется, – как забыть о величайшей из их обязанностей – терпеть невыносимую боль, проходя через Врата пряностей.
Что получают чашники взамен? Место, где живут, сбившись в кучу, в самом низу Ралухи, отрезанные от остального королевства.
Быть может, именно тут кроется причина его желания поверить в существование Иллинди – вопреки собственному убеждению, что это глупо.
Он пойдет туда и вернется назад, принеся Яда столько, чтобы хватило как можно большему числу чашников. Если не просьба умирающего, так собственное отчаяние приведет его туда. Дамини не придется больше работать здесь. Они все найдут приют у Илангована…
В голове зазвенел колокол. Он попусту теряет время.
– Дами, одолжи мне заколку, – попросил он.
Дамини нахмурилась, но после короткого замешательства вытащила из волос булавку и бросила Амиру. Тот поймал ее и осмотрел головку. Годится. Поблагодарив и извинившись, что помешал, он подхватил ведро и выскочил из уборной. Потом плеснул на пол воды, вооружился тряпкой и стал тереть.
Уборка – дело нудное. Амма постоянно занималась ею в доме, но дом был маленький, и метлой не размахнешься. А вот полы в Пирамиде представляли собой настоящие залежи грязи. Амиру пришлось повязать лицо тюрбаном Файлана, чтобы пыль не набивалась в нос и в рот.
Поблизости постоянно крутились один или несколько човкидаров, мешая Амиру прямиком отправиться в кабинет Хасмина. Карим-бхай на этот счет тоже предупреждал. Нужно запастись терпением. Ползая на четвереньках, Амир постепенно приближался к двери. В какой-то момент он оказался прямо напротив нее, моя пол за столом. На другой стороне обедал човкидар: Амир слышал запах куриной ножки, самбара, аромат листьев карри, а также свеклы с нарезанными кокосом и чили.
Човкидар воззрился на него, его рука застыла на полпути между даббой[28] и ртом. Секунду спустя, смерив Амира полным отвращения взглядом, солдат подхватил даббу и поспешно вышел.
Амиру хотелось от всей души поблагодарить стражника. Он проворно развернулся, вставил заколку Дамини в замочную скважину. Не все чашники были ворами, но Карим-бхай покривил бы душой, если бы стал утверждать, что это была первая для Амира или еще кого-то из чашников вообще криминальная вылазка. Когда живешь в притоне, сложно не выучить азы воровского искусства. Пальцы у Амира дрожали, но он крепко сжал замок, утер пот и сосредоточился.
Не прошло и минуты, как замок щелкнул и открылся. Амир отворил дверь, медленно, чтобы не скрипнула, проскользнул в комнату и прикрыл за собой дверь.
Кабинет Хасмина был завален кипами пергаментов, папок, в шкафах теснились разные конфискованные предметы и реликвии. На противоположной входу стене была фреска с изображением Врат пряностей. Под ней находился помост с ароматическими палочками, маленькими емкостями с куркумой, священным пеплом и кумкумом[29]. В одной стене было открытое окно. В него вливался солнечный свет, падавший на края Чаши Ралухи. В лучах танцевали пылинки над большим столом в середине. Вид был красивый, но любоваться им не было времени. Амир подошел к столу и выдвинул первый ящик.
Медальон с пузырьком олума стоял на листке пергамента. Небрежно и беспечно – как все, что делал Хасмин. Роскошь, которую обеспечивает ему статус.
Амир крутанул медальон и открыл склянку. Непривычный аромат олума – не слишком сладкий и не слишком острый, но с намеком на горчинку – коснулся его носа и захватил обоняние. Он вернул на место пробку и с облегчением выдохнул.
И тут же резко втянул воздух, когда затылка коснулся холодный металл.
– Вижу, ты тут чувствуешь себя как дома.
У Амира перехватило дыхание. Сжав медальон в руке, он стал медленно поворачиваться, пока перед ним не предстали лицо Хасмина и меч, который тот на него направил. На лбу у начальника човкидаров набухли жилы, глаза были выпучены и налились кровью, не убранные под тюрбан волосы рассыпались по плечам. В таком виде он походил на курильщика опиума, бродящего по ночному базару.
– Молчать, – прорычал Хасмин, пресекая попытку Амира выдавить-таки из глотки слова оправдания, застрявшие в том месте, где клинок касался кожи. – Сейчас ты положишь медальон туда, откуда взял, и пойдешь со мной. Я запру тебя в самой глубокой, самой темной камере, какую найду, и пусть только кто-то в Ралухе заикнется, что это против закона. Ты все понял? Кивни, если да.
Грудь Амира судорожно вздымалась с каждым вдохом. По лицу стекали капли пота, мысли в голове путались. Вот и конец. Его великому плану, его мечтам, его желаниям. Ну почему Хасмин всегда встает у него на пути? Преграждает ему дорогу в конце каждой улицы. Амир уже воочию видел, как Кабир бредет, сгибаясь под ношей, через Врата для первого своего перехода. При мысли об этом и о том, насколько мучительнее, чем раньше, стали теперь путешествия, ярость запульсировала у Амира в руках.