– Убери от меня свои грязные руки!
– Ты называешь эти руки грязными, но без зазрения совести берешь специи, которые ими носят. Ты лицемер, Хасмин, как все прочие высокожители. Но да, я могу оказаться еще ниже того места, которое занимаю сейчас, – сказал шепотом Амир. Брызги от рассеченной кораблем волны обрушились на них обоих, пока юноша продолжал прижимать палец к щеке Хасмина. – Но если это случится, я унесу в своей памяти миг, когда стоял на коленях перед сапогами вратокасты с этих вот островов. Эти люди связали тебя, пощадив и отправив назад в твой милый дом исключительно по своему милосердию. И я пойду в Пирамиду, зная, что до конца своих дней ты будешь обязан жизнью только этой их милости.
Амир отнял руку и обтер ее о мундир офицера. Затем медленно поднялся, сделал спокойный вдох и отошел в сторону, наблюдая за постепенно приближающимся кораблем Мадиры.
Дистанция сокращалась. Секаран твердо вознамерился настичь беглецов. Он выкрикивал приказы поднять больше парусов и оснастить реи и лично встал у руля. По его команде воины из вратокасты готовили абордажные трапы, наполняли колчаны стрелами, острили мечи. За их галерой следовало около сотни мелких патамаров, кораклов и рыбацких шаланд, над планширями и на корме у которых развевались серые и желтые флаги.
Туман рассеялся, из-за облаков выглянуло робкое солнце, напоминая всем о времени суток. Калей вернулась к сходням. Ее лицо выражало ярость, с которой Амиру не хотелось бы столкнуться вновь. Они с Калей подошли так близко к цели, но какой в этом прок, если Мадира всегда оказывается на шаг впереди?
До сегодняшнего дня, до этого самого момента, когда он стоял, облокотившись на поручни, и смотрел, как их галера рассекает волны, идя по ветру, Амир никогда не брал близко к сердцу состояние дел в восьми королевствах. Его не заботили вынашиваемые ими имперские амбиции. Ему дорога была простая, пусть и не совсем законная мечта – сбросить с себя ярмо носителя и сбежать с семьей в Черные Бухты. Все, что ему требовалось, – это одна склянка с Ядом.
Но простые мечты простых людей легче всего разрушить. Угнетенный способен полагаться лишь на удачное стечение обстоятельств, которое позволит ему выскользнуть из пелены, которой затянут он в Чаше. Один неудачный шаг – и взбирающийся наверх падает. Нога может соскользнуть. Погода способна перемениться. На деле может возникнуть сколько угодно препятствий. И Амир понимал, что он сейчас на половине пути по шаткой лестнице, приставленной к скользкой стене в самую бурную из ночей, в окружении недругов. Даже обещание любви, живущей в сердце, осколки которого хранятся в объятьях Харини, не способно стать твердой опорой. И остается лишь одно – лезть дальше, стремясь за теми, кто рожден с правом делать выбор, в направлении к любви, к свободе, но при этом постоянно чувствовать, как трясутся ноги, как легко соскользнуть и упасть…
«Способен ли еще ниже упасть человек, рожденный на дне и среди корней? – спросил он себя. – У тебя есть цель, так не сетуй из-за отсутствия привилегий».
Через час острова Черных Бухт превратились в далекие точки. Вокруг был только океан.
– Ты гонишься за бурей, Амир, – проговорил хриплый голос. По палубе к нему ковылял Карим-бхай. – Мадира не сдастся.
– Я должен попытаться. У меня нет выбора, Карим-бхай. Только не после того, что я видел и что слышал в Иллинди. – Амир повертел головой, желая убедиться, что никто из вратокасты Черных Бухт не слышит их. – Если у меня не получится, я умру. А умирать не хочется. Так что все просто.
– У тебя получится, пулла. Я уверен, что ты доведешь дело до конца. За минувшие несколько дней я увидел много такого, чего никогда от тебя не ожидал.
– Ты, бхай, всегда был самым мудрым из нас, так ведь?
– Это правда.
– Я делал то, к чему вынуждали меня обстоятельства. – Амир вздохнул. – Только все попусту, если у нас не будет Илангована, способного спасти всех.
– Он всего лишь предводитель. Будут другие.
Амир покачал головой:
– Не такие, как Илангован, бхай. Ты оглянись вокруг. Посмотри на пыл этих мужчин и женщин. Они следуют за ним. Не станет его, и я не знаю, уцелеет ли эта мечта.
– Ты слишком много ему приписываешь. Хо, пусть он один из идеалов, но одновременно это всего лишь человек из вратокасты, пулла.
– И тем не менее за долгое время не нашлось никого ему равного. И не знаю, найдется ли. Он как маяк. Большинство из нас… Нам не хватает стойкости не склоняться под плетью. В глубине Чаши нам больно повернуть шею так, чтобы устремить взгляд к небу. Очень немногие из нас сумели вскарабкаться наверх по расселинам в скале. И я веду речь не о тех чашниках, кому удалось обзавестись богатством, домами в Ралухе и сравняться с высокожителями во всем, кроме касты. Нет, я имею в виду восхождение к свободе. Илангован сумел это сделать. И указал нам путь, дал причину избавиться хотя бы от толики страха. Он… он не такой, как все.
– В Чаше всегда хватало людей, бывших не такими, как все, пулла. Ты только оглядись. Иногда они встречаются за порогом дома, иногда – внутри.
Амир смотрел, как волны разбиваются о корпус, и слух его стал вдруг невосприимчив к крикам Секарана, а также его мужчин и женщин.
– Я не из таких, бхай. Мне по силам лишь идти в толще этого… этого движения. Следовать потоку. На большее я не способен.
Карим-бхай хмыкнул:
– Послушать тебя, так это прям Бессмертный Сын Уст, божество, которому приносят молитвы. Путь Илангована – не благородный, пулла. Он только подтверждает справедливость мнения, сложившегося о нас у высокожителей.
– Так что, теперь Черные Бухты – это все ошибка? – Спохватившись, что говорит слишком громко, Амир оглянулся, не слышит ли их разговор Секаран.
Карим-бхая подобное обвинение явно задело.
– Я только хочу сказать, что мы видим только потребное. И потребность в свободе пересиливает в нас принципы морали. Высокожители…
– Пропади они пропадом, бхай, – процедил Амир сквозь зубы. – Тебе как никому другому это должно быть понятно. Мы не обязаны поступать так, как им это угодно. – Он подышал, успокаиваясь. – Ты не был в пещере Мюниварея. Близ тех ложных врат. Я слышал его слова: мы считаемся нечистыми, так как проходим через задний проход Уст. Что-то есть в нас врожденное, от чего Яд защищает высокожителей, когда переход совершают они. Это то… чего мы не выбирали. Мы не выбирали чистить сточные канавы, промывать туалеты высокожителям, марать руки в их дерьме. Мы не просили поручать нам убирать дохлых собак и пасти коз на земле, которая должна быть нашей. Но это все равно происходит. Мы проходим через Врата, приносим всем специи и несем за это кару как за преступление. Как будто мы потомственные преступники и страдаем аномалией, которую полагается использовать, отказывая нам в самых простых человеческих правах. Так что да, бхай. Твои взгляды, может, и поменялись за время, проведенное во дворце, у ног Сумана-Коти, но мне определенно нет никакого дела до судьбы Лиги пряностей или желаний высокожителей.
– И тем не менее… – Карим-бхай улыбнулся, не впечатленный тирадой Амира. – Ты веришь, что халморская девадаи любит тебя.
Рот у Амира открылся, потом закрылся.
– Я… э-э… это другое. Она другая. К чему ты клонишь, бхай? Говори прямо.
– К тому, дорогой мой пулла, что тебе место в Черных Бухтах, здесь Илангован или нет. Он не революционер.
– Я тоже! – возразил Амир.
– Тем не менее в тебе происходит борьба – не желаний, но способов видеть мир. Ты хочешь быть со своей раджкумари.
«Да, и прожить с ней миллион жизней».
Но в данный момент Амиру важно было выяснить, чего хочет она. Если Харини на том корабле и приставила нож к горлу Илангована, то как поступит Амир? Выберет свою любовь или того, с кем связывает спасение своей семьи?
Способен он когда-нибудь сделать этот выбор?
Улыбка Карим-бхая стала шире.
– Мне известен твой ответ, пулла. Вот почему я уверен, что ты сам поступишь правильно, когда рано или поздно высадишься на эти берега с Нури и Кабиром. А сейчас наша цель – дать шанс этому будущему, а не спасти Илангована.
С того места, где стоял Амир, Карим-бхай выглядел более седым и старым, как если бы море похитило так долго сохранявшуюся моложавость его лица, оставив его высохшим и хрупким, как исписанный непонятными письменами листок пергамента, который в любой миг унесет ветер. Амир знал, что Карим-бхай старается поверить и что каждое слово из уст старого носителя произнесено в страхе.
Корабль взошел на гребень волны, и Амиру с Карим-бхаем пришлось ухватиться за поручни.
– Хо, надо к этому привыкать, – заметил Карим-бхай со смехом.
Не сейчас. Не сейчас.
Секаран передал руль матросу и стал расхаживать по палубе, выкрикивая новые распоряжения. Преследователи настигали корабль Мадиры. Корабли лавировали между усеивающими море островами, с их рощами, утыканными бамбуковыми строениями холмами и пляжами, откуда зрители наблюдали за погоней, нарушившей спокойный ход утра. И в этом залитом ленивой зарей мире Амир не брался рассуждать, обитатели каких островов верны Джанаку, а кто стоит за Илангована и Черные Бухты.
– Проклятые Врата! – загремел через палубу голос Секарана, исполненный нетерпения. – Поставить третий парус.
– Что стряслось? – Калей с тревожным лицом металась по палубе.
Идущий впереди корабль Мадиры поворачивал на запад.
Секаран ответил не сразу. Что ни говори, но ни Мадира, ни Харини, ни халдивиры из Халморы не были моряками. А вот Секаран вырос в этих водах. Притом что попутный ветер наполнял паруса, он отдал гребцам приказ взяться за весла. Никто не оспаривал приказ. Амир смотрел, как они попарно ворочают вспотевшими руками весла; страх лишиться Благословенного был явно написан на их лицах.
В какой-то момент Секаран распорядился принести подзорную трубу, приложил ее к глазу и навел на судно Мадиры. Потом стиснул рукоять палицы и крикнул гребцам, чтобы налегли. Амир и Карим-бхай, шатаясь, стали пробираться к середине раскачивающейся на волнах галеры.