– Ну что за безумные идеи носятся сегодня над Джанаком, пулла? Ты бы поспал, что ли. Нам через многое пришлось пройти, и Илангован… Да, я сожалею о случившемся, но…
– Мадира, – перебил его Амир, – заявила, что хочет уничтожить Врата пряностей и что ради этого она и прибыла из Иллинди. Совсем не с целью распространить знания про олум или подорвать торговлю пряностями. Я это слышал из ее собственных уст.
Карим-бхай продолжал смеяться, но в какой-то момент заметил плотно сжатые губы Амира, прочитал искреннюю озабоченность во взгляде юноши, и хохот его постепенно сошел на нет, а лоб пересекла глубокая морщина. Он открыл рот, закрыл, потом открыл снова.
– Бред! – рявкнул старик. – И разумеется, она врет. Клянусь Устами и их благословенным навечно языком, пулла, это чепуха.
– Что ж, сначала и я так подумал, – начал Амир, защищаясь.
Но Карим-бхай не выказывал ни малейшего желания развивать тему.
– Никто не может сломать Врата пряностей, – запомни это. Гаджанана, используя силу ста слонов, не смог поколебать самый слабый из столбов Врат в Ралухе. Они сделаны из древнего материала. С такими вещами не шутят, хо.
– Но если у нее получится…
– Она здесь, чтобы манипулировать блюстителями престолов. Могущественная правительница Джанака у нее в кармане и выполняет любую ее волю. Твоя принцесса куркумы шагает с ней в ногу. Ей почти удалось убедить Орбалуна; впрочем, мне кажется, нужно кое-что повесомее хорошо нарисованной карты, чтобы поколебать его веру. Ты всего лишь носитель. Она туманит тебе голову, и ты просто твердо знай: эта женщина заявилась сюда нарушить торговлю пряностями и ни за чем больше.
Не то чтобы Амир не допускал подобной возможности. Ему просто хотелось знать, кто, помимо него, способен усомниться в непоколебимых устоях. Чего ждал он от Карим-бхая? Благочестивого, осторожного Карим-бхая, самые смелые чаяния которого не распространялись дальше роскошных залов дворца Ралухи и заботы о насущных потребностях собратьев-чашников. Что способно заставить старого носителя попытаться вообразить вместе с Амиром, пусть даже в самых грубых чертах, жизнь без Врат пряностей?
«Ты в таком отчаянии, потому что Илангован приговорен. Ты стараешься построить мечту о будущем взамен той, что умерла тысячью смертей, самая недавняя из которых является также самой необратимой».
Амир провел пальцами по горлу, по клейму пряностей, с рождения отпечатанному на коже, и впервые за все время ощутил волнение.
– Просто помечтай со мной, бхай, – попросил Амир. – Почему нет? Можешь вообразить, какой могла бы стать жизнь?
Карим-бхай встал, подошел и сел рядом с Амиром на кровать. Он положил руку ему на колено, и молодой человек увидел в глазах старого носителя боль, как если бы он разбередил старую рану, пробудил призрак, изгнанный только на время.
– Я вдосталь намечтался, пулла. В молодости я грезил об этом многие годы. Тебе известно, что в Чаше был человек, который заговорил однажды о безумном желании видеть Врата разрушенными и уничтоженными?
– В Чаше? – Амир сел на постели. – Кто же это был? Неужели ты?
– Твой отец.
Хотя обычно упоминание об отце порождало гнев в душе Амира, на этот раз пришло только разочарование.
– Не стоит сочинять, бхай, просто чтобы обелить этого человека, – огрызнулся юноша. – Он бросил нас.
– Это не меняет факта его веры в то, что Врата можно сокрушить. Он, кстати, пытался это сделать на свой слабосильный манер. Ты был слишком маленький тогда. Бьюсь об заклад, ты запомнил только походы к ограде.
– Что… что он делал? – Амир заморгал. – Что ты имеешь в виду, говоря о его слабосильной манере?
– О, все, что способен использовать чашник, – ответил Карим-бхай с улыбкой, но вовсе не насмешливой. – А это не густо. У нас в Чаше он сколотил организацию, известную в народе как Безъязыкие Воры. То была шайка оборванцев, вроде твоего отца, все носители, которые решили, что Чаша должна жить так, как если бы Врат не существовало. И единственным способом добиться этого был отказ от любого добавления специй в пищу.
– Это же смешно! – воскликнул Амир.
Но призадумался, не объясняется ли его умеренность в потреблении специй следствием поведения отца.
– Не совсем. Нашлось много таких, кто счел это возможным. Воздержание стало тогда своего рода модой, хотя до высокожителей она толком не дошла. Естественно, время от времени случались вспышки насилия. Твой отец с приятелями отбирали пряности у носителей, державшихся за свой паек, и спускали в канаву. Как-то ночью они сожгли повозку с кардамоном, только что доставленным из Мешта. Отсюда за твоим родителем закрепилась кличка Арсалан Поджигатель. Как думаешь, почему Хасмин так его возненавидел, хо? И как следствие, тебя. Больше, чем других чашников. Это твой отец украл банку с шафраном, предназначавшуюся в подарок жене Хасмина, а потом хвастал этим. Такие вот мелкие раздражающие мятежные выходки сотрясали Чашу в те дни. Неужели ты думаешь, что твой отец проснулся как-то раз и решил пустить себя на корм Бессмертным Сынам? Нет, пулла. Чего он хотел, это чтобы Чаша опустела и переселилась во Внешние земли.
Тот день, когда она повстречала того злополучного человека из Внешних земель…
Маранг обезглавил его…
– Однако Безъязыким Ворам происходящее нравилось лишь до тех пор, пока они донимали Хасмина, поджигали возы с пряностями и крали с кухонь у чашников. Стоило твоему отцу объявить, что настоящая основа мира без Врат заключается в побеге из-под ярма высокожителей к жизни во Внешних землях, его перестали слушать, – продолжил старик. – Все видели фрески с изображением Бессмертных Сынов у себя на стенах, пулла. Пугающие картинки, слов нет. А не найти людей, более слепо верящих писаниям, нежели чашники. Никто не купился на предложенный твоим отцом план, и меньше всего ты.
– Я? – У Амира открылся рот.
Ему вдруг трудно стало дышать. Ну почему все в его прошлом так туманно, так затянуто гневом и ненавистью к человеку, исчезновение которого он обнаружил, проснувшись однажды поутру?
– Ты. – Карим-бхай кивнул. – Я тебе вот что скажу, пулла. Не было для Арсалана ничего важнее, чем узнать, что там, за оградой. Я это знаю, потому что находился рядом, мы с ним были не разлей вода. Я знал, что по сравнению с пламенем, горящим в его сердце, мое не больше чем тлеющие угольки. Где-то в это время молодой и отважный моряк из Джанака по имени Илангован подался в дезертиры, прихватив с собой около сотни носителей, и они разбили шатры на далеких островах близ Завитка. Много было шума в восьми королевствах, пулла. Безъязыкие Воры в Чаше склонялись к мысли, что следует податься к нему. Многие так и сделали, только не я: должен же был кто-то околачиваться во дворце, делая работу с реестрами.
Но твой отец никогда так не считал. Он полагал, что Илангован сильно заблуждается, что однажды, рано или поздно, блюстители престолов поймают его и утопят. Арсалан считал, что пираты ушли недостаточно далеко, что идти нужно во Внешние земли. Пулла, я умолял его пристать к Иланговану. Говорил, что вместе они сумеют создать рай для всех выходцев из вратокасты: мужчин, женщин и детей по всем восьми королевствам. Но нет, пламя в душе твоего отца жаждало темной бури за оградой.
Он почти ушел, да только вынужден был жениться на Нури, и родился ты. Ты должен был стать его продолжением, пулла. Он растил тебя с этой надеждой. С ненавистью в сердце и надеждой на Внешние земли. Вот только едва ли ты помнишь то, что сказал ему однажды.
Амир вскинул брови:
– Что я ему сказал?
– Ты сказал, что хочешь стать носителем. Что никогда не покинешь Ралуху и Чашу и что мечтаешь о дне, когда в первый раз пройдешь через Врата. Жаль, что он оставил тебя прежде, чем этот день наступил. Тогда бы он знал, как был прав.
– Не… нет. – Амир замотал головой. – Я не мог…
– Ты был совсем маленьким тогда. Бегал по Чаше, внимал историям, которые рассказывали носители про другие королевства. Ясное дело, ты ничего не помнишь.
Пусть Амир многое забыл, зато отлично помнил метания отца. Прежде чем бросить их, аппа гулял иногда с ним по Чаше, водил в шафрановые поля и за Врата пряностей, к мощному заостренному частоколу с вооруженной стражей, отделявшему королевство от запретных Внешних земель. Не говоря ни слова, он смотрел на очертания джунглей и затянутые туманом холмы и подталкивал Амира, ожидая реакции. Он научил его, как называются окружающие Ралуху горы, эти различные вершины, впивающиеся в небо на горизонте, подобно когтистым пальцам. Сообщил, как называется река, которая, по слухам, протекает в нескольких милях к северу, теряясь затем в лесах, представляющих собой, по словам отца, совершенно непроходимые дебри, какие Амиру не под силу даже вообразить. Он создавал у него перед глазами картину исполинских и живописных зарослей, шатры из листвы размером с крышу, диких болот, где диковинные существа и чудища приносят потомство и пустынные джунгли оглашаются их криками, расползающимися шепотом и шипением вокруг. Этот его талант рассказчика унаследовал Кабир.
А Амир… никогда не верил ему. Ну откуда отец мог все это знать?
Карим-бхай улыбнулся:
– Арсалан считал, что тебя прокляли, пулла.
– Прокляли?
– Он пытался пару раз тайком провести тебя за ограду, но ты брыкался, орал и верещал. Хотел вернуться в Чашу. Со временем Арсалан перестал тебя брать, боясь, что из-за тебя вас поймают стражники. Но… он сделал его другим, твой маленький бунт. Ему стало страшно, кого они с Нури породили, и он… Я думаю, он огорчался, видя, как мало сын похож на него. А потом он увидел, как Кабир выползает из материнского чрева, а на шее у него клеймо, и осознал свою ошибку. Понял, что ему не следовало поступать так, как поступал он. Что он жил во лжи, обманывал сам себя надеждой, что сумеет воплотить свою мечту в детях, не причинив при этом никому боли… Печально, но иначе ведь не бывает, пулла? Не получается жить, не причиняя никому боли. Люди, подобные твоему отцу, в какой-то миг достигают края. Весь страх перед грядущим громоздится все выше, как куча мусора, пока смрад от нее не становится невыносимым. И тогда ты бросаешь все, чтобы жить так, как всегда хотел. Именно так Арсалан и поступил.