Карим-бхай спихнул его с кушетки.
– Я целый час прождал у ворот дворца. Харини так и не появилась. Как и ее отец или стражники. Во дворце царила мертвая тишина, пулла. Не вини меня. Карим-бхай всегда доставляет письма.
Цепь размышлений Амира и его досада от приводимых Карим-бхаем доводов тут же нарушилась. Харини снова вплыла в его мысли, и сердце пропустило удар.
Зачем понадобилось ей столько Яда? Или Бинду соврала с одной только целью избавиться от Амира? Едва ли она могла знать о его чувствах к Харини. И казалось невероятным, чтобы из всех блюстителей престолов и их отпрысков Бинду ни с того ни с сего взяла и выдумала такую историю про Харини.
Столь же сильно хотелось узнать причину, по которой Харини не приняла Карим-бхая. Обиделась, что Амир не пришел сам? Он ведь обещал. Так или иначе, у него имелось больше вопросов, чем ответов, и старый простофиля-носитель, покуривающий биди и почесывающий бороду, ничем не мог помочь.
– Мне нужно в Халмору, – вымолвил Амир.
Карим-бхай улыбнулся, раскурив очередную биди и выдохнув облачко дыма в затхлый воздух Чаши.
– Тебе повезло. Через пять дней нам предстоит нести груз в Халмору. Я сверился с реестром Дженгары, там значится твое имя. Нас отобрали, чтобы доставить сотню фунтов куркумы для башары в честь махарани.
«Сотню фунтов, – устало подумал Амир, касаясь метки на шее. – И благословение, и проклятие».
При помощи плетки Хасмин выстроил носителей в ряд. Он лаял, отдавая ненужные приказы, и вообще был особенно придирчивым в тот вечер. Амира подмывало еще сильнее его позлить, просто давая понять, что его спина еще не до конца согнулась, но Карим-бхай не дал:
– Я просто не могу позволить ему вот так издеваться…
– Еще как можешь! Хасмину известно, как важна сегодняшняя миссия. Если на то пошло, сегодня он более сдержан, чем обычно.
– Скажешь тоже!
– Обрати внимание, как он оглядывается. Чувствует, что за ним следят.
– Следят?
– Мы идем в Халмору, чтобы обеспечить башару.
– Мне нет никакого дела до башары, бхай.
– Недооценивая значимость башары, ты только себе делаешь хуже. Не просто так министр шелка лично поручил мне пересчитать тюки. А как думаешь, кто поставил Сумана-Коти на его должность?
– Орбалун? – не наобум предположил Амир.
На Карим-бхая можно положиться в его стремлении при каждой удобной возможности оказаться поближе к махарадже Ралухи. Тут, впрочем, Амир отдавал должное старому носителю. Башара представляла собой священный ритуал во имя будущего королевства. Носителям она обещала дополнительный паек из пряностей для семей, а быть может, даже выходной. Первое Амира интересовало мало, зато выходной… Ах, соблазн был велик.
– Хо. – Карим-бхай кивнул. – Башара не может начаться, пока махараджа не смажет идол Уст куркумой.
«Сотня фунтов, – с горечью подумал Амир. – Этого хватит, чтобы с верхом засыпать идола Уст и еще несколько».
Выросший в Чаше Амир никогда не понимал непрестанного тяготения остальных жителей Ралухи к ритуалам. Чашникам нравилось, когда все по-простому. Быстренько помолились, пропели пару песен, а потом откупоривай бочонки с пальмовым вином. И напротив, дворец просто увяз в сотнях разных обрядов.
Не то чтобы Амир не имел понятия о башаре – мать никогда не упускала случая познакомить его с подробностями. Она рассказывала о ней, как о песне: как у королевы начинаются схватки, как все стараются услужить ей. Девять старух из купеческих кварталов приходят накануне родов во дворец, бормоча «башара» себе под нос. Украшенные жемчужными ожерельями и драгоценностями с вкраплениями аметиста, старухи будут утешать королеву во время ее мук и раздирающей душу боли, намазывая ей на щеки куркуму, вкладывая в рот чеснок и перец, втирая шафран в волосы. Мускат, если заслужит. Они окунут ее ноги в розовую воду с добавлением сандалового дерева и сухой золы и станут петь песни не родившемуся еще младенцу. Из дверей в дальнем конце родильной палаты жрецы будут звонить в колокольчики, пока ребенок не появится на свет, после чего гонцы побегут к не знающему покоя блюстителю престола, махарадже Орбалуну, с добрыми вестями.
Это все было немного чересчур. Нет, сильно чересчур. Но ему предстоит встреча с Харини, и в череде дней одной мысли о мгновениях с ней бывало достаточно, чтобы терпеть плеть и ругань Хасмина, даже если служба состояла в растрате специй на младенца.
– Запомни, не больше часа, – предупредил Карим-бхай, когда очередь двинулась и передние из носителей, бросив на завесу щепотку куркумы, исчезли во Вратах пряностей. – Тебе повезло со стражниками-ванасари, но халдивиры не так беспечны по части охраны.
– Я обернусь прежде, чем они что-то поймут.
– Я не был бы так уверен, пулла. – Карим-бхай понизил голос. – Что-то там творится.
– Ты о чем?
– Может, и ничего, только я вчера принес Суману-Коти письмо из Халморы. Письмо от мештского министра. Он просит возбудить торговое расследование и выяснить, почему Халмора передала носителям-мешти только четверть от условленного объема куркумы.
– Четверть? Но…
– Хо! – перешел на шепот Карим-бхай, потому как они приближались к Вратам. – Халмора всеми силами сбывала куркуму. Это всегда был ее основной товар. Почему она придерживает его сейчас? Разве что там случился неурожай, но это едва ли. В лесах вокруг форта растет полно куркумы.
– И какое это имеет отношение ко всему прочему?
– Хо, это просто странно, вот и все. А торговля пряностями не любит странностей, – ответил Карим-бхай. – Просто прошу, пулла, будь осторожен. При любом раскладе возвращайся через час. Сегодня все не как всегда.
– А Халмора не как Ванаси.
Разговор показался излишне нагнетающим, и Амир хотел пристыдить Карим-бхая за суеверную чепуху, но не успел: Хасмин налетел на них, словно ураган. Задержки они не вызывали – Карим-бхай успел преодолеть семь ступеней, Амир шел следом за ним, – но сенапати вклинился между ними и остановил Амира, уткнув ему пику в грудь.
– Ты… – Злая ухмылка исказила лицо Хасмина. – Думаешь, я не знаю, что ты затеваешь?
Амир заморгал, но взгляда не отвел. Он скроил гримасу под тяжестью мешка, но остался стоять на первой ступени, наблюдая, как Карим-бхай проходит через Врата пряностей.
– Я не понимаю, к чему ты клонишь.
Хасмин надавил на копье. Неприятное ощущение разлилось по коже Амира, грызущее и холодное. Но последовавшие затем слова оказались еще хуже.
– До моих ушей дошел слух, – проговорил Хасмин, нависнув на миг над Амиром. – Не воображай, будто я не знаю, что произошло в Ванаси и кто повинен в беспорядках на висячем рынке.
Внутренне Амир содрогнулся, но внешне остался невозмутим, как всегда.
– Я совершенно не представляю, о чем таком ты говоришь, Хасмин-кака[13].
Он подался в сторону, чтобы обойти пику и продолжить подъем к Вратам, но Хасмин снова остановил его.
– Через шесть лун твоему брату исполнится двенадцать, – шепнул сенапати. – Дни, когда он шлялся по всей Чаше, чирикая по пергаменту, подходят к концу.
Улыбка не сходила с лица Хасмина, и Амиру больше всего на свете хотелось перекинуть мешок через голову и огреть им начальника човкидаров.
– Попробуй, – сказал тот, явно прочитав агрессию в глазах Амира.
Но Амир быстро овладел собой, понимая, что эта стычка ни к чему хорошему не приведет. Но он негодовал, слыша, как этот неприятный человек говорит о его брате.
– Если снова будешь отлынивать от исполнения долга, – пригрозил Хасмин, приблизив лицо к лицу Амира, которому вес мешка не давал отпрянуть. – Или если я снова услышу, что подданный Ралухи устроил дебош в чужой земле, твой брат завтра же станет носителем.
Амир сглотнул и кивнул. Эти слова оглушили его, обожгли плоть, вызвали ту самую ярость, какая подвигла его к мысли сбежать самому и увезти семью из Ралухи. Однако он обуздал гнев, эту клокочущую злобу, и покрепче сжал углы тюка, так, что побелели натруженные пальцы, и направил свой гнев так, чтобы он толкал его вперед, в Халмору. К Харини. К Яду.
Кое-как ему удалось отцепиться от Хасмина.
– Кака, – произнес он с напускной веселостью. – На носу башара. Мы же не хотим опоздать с куркумой, правда?
С этими словами он проскользнул мимо начальника стражи, с лица которого так и не сошла злобная ухмылка. Амир высыпал на покров щепотку куркумы. Голову его обуревали тяжкие думы, как в кошмаре. Посреди шафранового моря он вообразил на фоне качающихся стеблей лицо Харини и шагнул через Врата пряностей.
Амир втянул другой воздух, и воспоминания о Харини померкли, пусть даже на миг. Его гнуло к земле, внутренности возмущались, как если бы их заперли внутри тела, а они хотели вырваться на свободу.
Веки поднялись с трудом. День сменился поздним вечером. В небе рокотал гром, тучи поглощали остатки света. Моросил дождь. Вокруг Амира стояли начеку десятка два воинов Халморы. Лица у халдивиров были размалеваны, как кожаные щиты, волосы собраны в хвостики на затылке, а в ленты из золотых перьев, которыми они были перехвачены, вплетены ожерелья из костей и клыков. По мере того как день переходил в ночь, вид у этих парней становился все более пугающим.
Мало где следовало блюсти такую осторожность, как в Халморе, империи куркумы.
Другие носители, как и Амир, с трудом восстанавливались от последствий перехода через Врата. Карим-бхай ковылял, его держащие тюк руки слабели с каждой минутой. У самого Амира мышцы горели огнем, спину свело, а в мозг по временам словно вонзались шипы.
«Клянусь Вратами, – думал он, – так скверно еще никогда не было!»
Он поймал себя на мысли, что подумал так же после перехода в Ванаси и задался тогда вопросом, не всегда ли так кажется. Но нет, этот раз был другим, как и накануне. Он был хуже.
Что происходит?
Впрочем, халдивиров это не заботило. Не нося клейма пряностей, они не могли представить себе, каково путешествовать через Врата, не говоря уж о различиях в ощущениях. Их перемена в обличье не скрывала презрения к вратокасте, и это отношение они разделяли с облаченными в шафрановые одежды човкидарами из Ралухи и стражниками остальных шести королевств.