и приходил опять, каждый раз с новыми рубцами, но всегда со своей… о Врата, со своей не знающей устали добротой. И я не могла понять, с какой стати мне положено смотреть на тебя свысока? Она казалась такой нелепой, эта любовь, которую почувствовала я к тебе, ведь привитое мне воспитание говорило, что твое место вне килы, среди восточников или где там еще положено селиться вратокасте в том или ином королевстве. И нет, Амир, вовсе не стремление взбунтоваться или поступить наперекор наставлениям толкнуло меня к тебе. Ты олицетворял собой все, что уже укоренилось в глубине моего сердца, но боялось дать росток, потому что я была покорна связанным со мной ожиданиям. Я находила эти взгляды ложными, но оглядывалась вокруг и видела в киле тысячи людей, смотревших на восточников как на грязь под ногами, и задавалась мыслью: не могут же все эти люди ошибаться в этом своем мнении. Но с тобой я обрела свободу. Даже на склонах килы, на речном берегу, так близко от всего, что порабощало меня, я, пусть и на краткий миг, чувствовала себя такой свободной. И я знала, чего хочу для тебя, для всех таких, как ты. Я пошла против родителей и жрецов, добиваясь выделения из казны денег на строительство для восточников новых домов. Я старалась убедить отца включить старейшину от восточников в его внутренний совет или хотя бы выделить для них дополнительные наделы земли за стенами килы для занятия сельским хозяйством. Я умоляла жрецов дать восточникам разрешение посещать посвященные Устам храмы. Меня ждало больше неудач, чем успехов. Кто я была такая? Девчонка четырнадцати или пятнадцати лет. Кто станет меня слушать? Самое главное, в нашем маленьком королевстве так мало места, и я не знала, что еще можно сделать. Даже мои привилегии имели границы. До тех пор… пока не пришла Мадира и не открыла мне глаза на истинные возможности.
Харини несколько раз глубоко вдохнула, прижимая руку к колотящемуся сердцу. Амир смотрел на нее как зачарованный.
– Поэтому не спрашивай меня, Амир, сработает ли план, – продолжила девушка. – Сама не ведаю. Знаю, как много поставлено на кон, но знаю также, что хочу, чтобы это сработало. Ради тебя, ради нас.
– Харини… – начал было Амир, но что-то привлекло его внимание.
Ведущая в темницу дверь в основании горы отворилась, из нее появилась колонна джанакских човкидаров, первые лучи рассвета блестели на их белых волосах. За ними, в цепях, длинной шеренгой тянулись пленники из вратокасты, захваченные флотом джанакари. Впереди процессии виднелась внушительная фигура Секарана. Избитые и измученные, обитатели Черных Бухт плелись за човкидарами по узкой тропе в тени горы.
Перед самым закрытием двери из нее, пошатываясь, вышел на свет холодного утра последний из приговоренных к Завитку.
Это был Карим-бхай.
Амир побежал вниз по тропе пряностей к линии заключенных. Нет, нет, нет. В последний раз он видел Карим-бхая перед камерой Илангована, сдерживающим нападение Хасмина. Выходит, човкидар схватил его? Врата, нельзя было бросать Карим-бхая одного!
Амир поскользнулся на гравии, и джанакари заметили его. Пленники из вратокасты приостановили свой траурный марш, наблюдая за ним. На лице Секарана застыла суровая мина.
– Он не сделал ничего дурного! – крикнул Амир, ни к кому конкретно не обращаясь.
Карим-бхай покачал головой, как если бы не ожидал такой глупости в столь ранний час дня.
Трое човкидаров преградили Амиру дорогу и схватили его. Один верно разглядел клеймо у него на горле и решил, будто это один из Обреченных.
– Заковать этого и поставить в линию, – распорядился он.
– Отпустите его, – прозвучал со склона строгий приказ.
Харини последовала за Амиром. Окруженная свитой из халдивиров, она сурово взирала на човкидаров до тех пор, пока те не поняли, кто она такая и что означает ее вмешательство.
– Амир, ты ему здесь не поможешь, – продолжила Харини. – Нужно не спорить с этими стражниками, но поговорить с Орбалуном.
– Пулла, не валяй дурака, – промолвил Карим-бхай разбитыми губами. – Со мной все будет хорошо. Со мной всегда все хорошо.
– Этого не должно было случиться. – Амир мотал головой, пытаясь вырываясь из рук удерживающих его човкидаров. – Я освобожу тебя, бхай.
– Ничего у тебя не выйдет, – возразил спокойно Карим-бхай. – Никогда еще не чувствовал я такого удовлетворения, как в тот миг, когда открыл дверь в камеру Илангована. Это куда более захватывающее приключение, чем стащить печать из покоев Сумана-Коти, хо! – Он усмехнулся и, к удивлению Амира, подмигнул, кивнув в сторону Харини. – И я пел рядом с великой устад. Обрести такую славу – значит распрощаться с жизнью наилучшим образом.
Протестуя, Амир рычал, пытался вырваться. Ему хотелось кричать, но все мышцы, все кости его тела были измождены. Вереница Обреченных вновь пришла в движение, и, прежде чем човкидары, повинуясь приказу Харини, выпустили Амира, скованные пленники исчезли за поворотом дороги к порту.
– Амир… – промолвила было Харини ласково у него за спиной.
Но он уже бежал в тени горы, спеша во дворец к махарадже Орбалуну.
Вновь запахло корицей, и у Амира засосало под ложечкой. Он уже позабыл вкус последней еды, которую ему довелось съесть. Вокруг витали иллюзорные ощущения специй. Воспоминания о шафране, мираж кардамона. Лавровый лист в воображаемом бирьяни, не с козлятиной, но с кусочками Уст, горчащими на языке. В животе урчало, а голова разрывалась от картины, где силуэт Карим-бхая таял на тропе пряностей под лучами восходящего солнца. Новый день.
Он сдал свой шамшир и тальвар Калей човкидарам, стоящим на страже у покоев Орбалуна. Грудь у него ходила ходуном, слова цеплялись за кончик языка, готовые сорваться. Еле дождавшись, когда човкидар распахнет дверь, Амир ворвался в комнату.
Махараджа стоял на балконе и смотрел на порт. Плечи его поникли, волосы спадали на плечи, влажные и нечесаные, одет он был не в королевскую мантию, а в простую ночную рубашку. И выглядел как человек, готовый отречься от престола.
– А, Амир. Рад видеть, что с тобой все хорошо, – прохрипел махараджа.
Врата, неужели Орбалун плачет?
Орбалун утер глаза, повернулся и улыбнулся:
– Входи, мальчик мой. Смею заметить, ты выглядишь возмужавшим.
– Махараджа, Карим-бхая отправляют в Завиток. Вы должны этому помешать.
Пока он ждал ответа, у него вспотели ладони. Махараджа медленно махнул Амиру, приглашая на балкон, где росли паучник, нарциссы и мурайя. Перед Амиром открылся вид на Джанак, дуновение морского ветра коснулось его волос. Вдоль берега тянулся ряд кораблей, пришвартованных к молам. Самый большой из них, Корабль Обреченных, стоял в мрачном отдалении от остальных. Колонна пленников вливалась по сходне в его трюм. Карим-бхай казался крохотной точкой. Амир не был уверен, но как будто различил полотенце, обернутое у него вокруг головы.
Он учащенно задышал. Потом повернулся к Орбалуну, явно никак не озабоченному беспокойством Амира.
– Карим-бхай поклялся, что, если с ним что-то случится, вы его вытащите, – с повлажневшими глазами сказал Амир.
– Если бы он пришел ко мне, – пробормотал Орбалун, – может, я бы его и вытащил. Может быть. Наверное, – проговорил он почти рассеянно. Потом уже окрепшим голосом продолжил: – Но Хасмин отвел Карима прямиком к рани Зарибе.
В горле у Амира встал ком. Хасмина, конечно, можно понять. В последние несколько дней его жизнь изменилась так же круто, как жизнь Амира. Сначала задержка в Халморе. Потом Амир утащил из его кабинета медальон, попутно опростав ему на голову ведро с дерьмом. Амира и Карим-бхая пригласили на пир в честь афсал-дина и допустили в общество блюстителей престолов, позволив угощаться со стола наравне с Хасмином и другими гостями. Пираты из вратокасты схватили его и, как бревно, погрузили на корабль. Он получил удар по лицу от Секарана и претерпел позор путешествия через Завиток. И в завершение Карим-бхай пытался устроить побег в Черные Бухты Иланговану, человеку, которого Хасмин давно грезил утопить в Завитке, – об этом он и молился Устам перед каждой трапезой.
Хасмин получил сполна свою долю насмешек, довольно пережил превращений. Настолько, что даже пошел наперекор Орбалуну и последовал за инстинктами, укоренившимися в нем не за дни и даже не за недели, но за годы.
– Где он? – спросил Амир.
– Надзирает за погрузкой на корабль, – ответил Орбалун, зная, что Амир имеет в виду Хасмина. – Вот только неразумно будет изливать гнев на сенапати. Это добра не принесет.
По словам слуг-джанакари, после того как Хасмин отвел его прошлой ночью в тюрьму, Карим-бхай получил от стражников пятьдесят плетей. Амир удивился, сколько желчи способен накопить в себе человек, повинуясь наставлениям веры. Он уже не испытывал желания задушить Хасмина. Те дни остались далеко позади. Едва ли смерть очистит начальника човкидаров от зла, впитавшегося в его кости. Как и от того, которое он в своем воображении выдавал за исполнение долга.
– Вы ничего не можете сделать?
Блюститель престола Ралухи хранил неподвижность и мрачное выражение лица, устало наблюдая за разворачивающимся внизу действом.
– Боюсь, нет. Карим содействовал побегу Илангована. Его вина доказана.
Амир пнул горшок с мурайей и принялся расхаживать по балкону. Холодные мурашки бежали у него по спине, пока он раздумывал над судьбой Карим-бхая. Завиток. Оттуда нет пути назад. Это будет не так, как вчера утром. Сегодняшнее путешествие покроет завеса смерти. Амир поежился от сознания вины и отвернулся от балкона. По прежнему опыту он знал, что сейчас джанакские човкидары объявляют одно за другим имена Обреченных. Собралась толпа. Страдающие похмельем и равнодушные зрители ждали, когда огласят приговор и отдадут швартовы. Некоторые бросали в пленников помидоры и яйца и выкрикивали оскорбления, долетавшие до Амира вместе с порывами ветра. Но чего еще от них ожидать?
– Вы же блюститель престола! – Амир едва сдержал желание схватить Орбалуна за подол ночной рубашки и развернуть к себе. – Вы наверняка могли сторговаться на чем-то.