С шамширом в руке он взбежал по ступеням на пьедестал, и в этот миг за спиной у него появился Маранг.
– Стой! – вскричал монах.
Амир уже поставил ногу за линию свода.
Безрадостный смех Мюниварея огласил пещеру, но совершенно смолк, когда Амир, не применив пряностей, прошел через Врата.
Тело его вздрогнуло и сложилось. Время растянулось и истончилось. Раскрылся космос, и все перестало существовать, – все, за исключением тонкой завесы между каменными столбами. Лишь сознание Амира продолжало жить, пока все остальные его части отдались хрупкости бытия.
И снова он плыл зигзагами по небу, облака вверху, земля внизу, с ковром из деревьев, широких рек, бескрайних океанов и высоких кольцеобразных оград с дюжинами строений, дворцов и мраморных башен, теснящихся внутри. Он перемещался от одних Врат пряностей к другим, пока последние из них – Врата на крошечном острове в болотистом сердце Мешта, среди витающего в воздухе аромата зиры, бальзама и тика – тоже не исчезли и он не оказался снова внутри горы в Иллинди.
Но не в логове Мюниварея, как до того, а внутри самих Уст.
Он плыл в разреженном воздухе, как зеленая горошина по воде. Первая мысль была: он не превратился в пепел, как пугал Маранг. Вместо этого его окружали объятые пламенем стены, обгорелые тени, щупальца густого дыма. Далеко внизу зияла распахнутая пасть какого-то ужасного и мерзкого существа. Уста потягивались и зевали в бездонной яме. Поверхность их была испещрена воронками и шрамами, ледяные чешуйки блестели в огнях, шкура сливалась с каменными стенами. Если у твари имелись глаза, Амиру не удавалось разглядеть их за спаянными в кривую линию губами. Тем не менее, проплывая, он уловил намек на движение. Раздвоенный язык свернулся в клубок внутри пасти, почуяв над собой присутствие чужака, угадывая в нем то создание, которое они, Уста, стремились мучить и постоянно пытались стряхнуть с Внешних земель.
Это не имело значения. Амир бросил вызов судьбе и был здесь потому, что путь его вел отныне только вперед и назад возврата не было. Он отказался сдаться, даже когда смерть проломила половину двери его дома. Даже если ему суждено пережить встречу с Устами, у наружной стороны ложных врат Мюниварея его ждут Маранг и юирсена, с окунутыми в гхи клинками, чтобы приставить их к его горлу.
Это… это будет последний поступок в его жизни.
Шамшир, как всегда, в руке казался легким. Пальцы сомкнулись вокруг рукояти. Искусство в обращении с клинком или отсутствие оного не имело значения. Все, что требовалось, – это направить меч куда надо. Он сделал глубокий вдох и, оставляя за собой воздушное завихрение, ринулся вниз.
Близ вылуженной пряностями глотки Уст стены были покрыты обгоревшими комьями восьми специй.
Каким-то образом проход к Устам через ложные врата Мюниварея сделал Амира нечувствительным к жару внутри. Жар пульсировал вокруг, но необъяснимым образом не причинял ему вреда.
Даже когда он вошел в перекошенную пасть Уст, источаемый ими запах и галлоны налипших на десны пряностей не действовали на него. Все происходило как во сне, словно в некоем забытьи. И однако, было реальным.
«Дитя наше… Наше заблудшее, драгоценное дитя. Что ты творишь?»
В эти тягучие, мерцающие мгновения его мысли были направлены на Мадиру.
«Сын пряностей, почему должен ты отрекаться от нас? Разве не зришь ты безрассудства своих действий? Разве не отдаешь себе отчета, что будешь вечно гоним за свой грех?»
Так как возможности заткнуть уши не было, Амир зажмурил глаза. Мышцы его напряглись в ответ на упреки Уст. Слишком поздно верить всему, что они вещают. Поздно ли?
«Мы Начало твое и твой Конец, и мы повелеваем тебе остановиться! Вошь земная, слуга почвы, внемли своей Матери. Мы твой Создатель. Тот, кто благословил тебя, родил тебя и кто упокоит тебя после твоей кончины. Внемли…»
Сталь шамшира насытилась энергией, пульсирующей внутри бога. У него была звериная шкура, и сталь была выкована из расплавленных остатков ее панциря. Амир раскрыл глаза и всадил шамшир в покрытый специями язык Уст, затем провернул его до рукояти.
Ничего не произошло.
Поначалу.
Затем земля вздрогнула. Могучая отрыжка, зловонная и едкая, как если бы Уста хотели выблевать что-то отравленное. Прежде чем желчь изверглась из чрева зверя, Амир, орущий во всю глотку, взмыл в пустоту над Устами.
Все, что свернулось, развернулось. Там, где время скользило и пространство искривилось, принимая невообразимые формы, оно распрямилось, как положенный под гнет банановый лист, уже не норовящий скрутиться.
Врата выплюнули Амира из своего чрева, и он рухнул на пьедестал Мюниварея, откашливаясь и хватая воздух.
Избавленная от клинка рука была легкой, пусть даже тело достигло предела терпения. Его ум, более наконец не отягощенный, воспарил, а затем опустился в Чашу Ралухи. Ничего ему так не хотелось, как перешагнуть через порог родного дома и попасть туда, где слабеющий запах перца и шафрана, где щепотка куркумы в молоке и воспоминание о мускате в бирьяни, где он спал на низкой кушетке рядом с Кабиром в ожидании прихода утра, где они гоняли петухов и запускали воздушных змеев в той части мира, что бесконечно далека от мраморных покоев высокожителей и их шелковых и золотых теней. Ничего ему так не хотелось, как заглянуть наконец в сияющие карие глазенки новорожденной сестры.
Он сполз по ступеням врат Мюниварея, но застал там не ученого, а Маранга. Тот стоял на коленях у основания пьедестала, закрыв лицо руками. Его трясло. За ним виднелись нескладные фигуры бессмертных Макун-кунджа и Сибил-кунджа, склоненные близ объятого недоумением Мюниварея.
С трудом дыша, Маранг поднялся на ноги.
Никаких юирсена. Только он, престарелый монах.
Когда их взгляды встретились, Амир прочитал в его глазах расплату, ожидающую его за совершенный грех. На иной исход он на самом деле не рассчитывал. То, что ему удалось зайти так далеко, уже было подвигом, на который он не посмел бы уповать еще пару дней назад. Он устало заморгал. Маранг в два шага покрыл отделяющее его от ступеней врат расстояние, бормоча шлоки[73] Устам.
– Ты что сделал? – спросил он наконец у Амира.
Тот слабо улыбнулся.
За спиной у него в ложных вратах Мюниварея появились первые трещины. Они углублялись и расширялись, разбегаясь, как вода по стенкам парящего сосуда. В следующий миг врата содрогнулись и рассыпались грудой щебня. Маранг отпрыгнул, чтобы его не накрыло. Амир, слишком утомленный, чтобы пошевелить хоть мускулом, не сдвинулся с места. Столбы повалились по обе стороны от него, в то время как арка рухнула на лестницу.
Амир смотрел на обломки, пока не улеглась пыль.
Макун-кундж и Сибил-кундж высились над ним по обе стороны от груды. Широкие улыбки появились на их лицах, пусть даже эти двое исчерпали, похоже, последние силы в погоне за Марангом по бесконечным лабиринтам Мюниварея.
Оба приятеля словно исследовали друг друга в заливающем пещеру тусклом свете, но ни один будто не замечал того, что видел Амир. Ему давно следовало понять, что эти двое – первые Бессмертные Сыны Уст, рожденные, чтобы надзирать за первыми Вратами пряностей. Когда они вместе упали на колени, Амир подавил желание поведать им о смерти Файлана. Их полные восторженного любопытства взгляды не дрогнули, но, когда они обратились на Амира, он прочитал в них благодарность.
Правда и в третий раз могла подождать.
Мгновение спустя стражи рухнули на пол, никто из них не содрогался от боли. И когда они умерли, Амир осознал, что Уста действительно сгинули.
Как и Врата пряностей вместе с ними.
Эпилог
Котлы с бирьяни выстроились на столе, из их уст валил пар. Амир не замечал иные презренные блюда и следовал велению урчащего желудка, взывающего исключительно к рубленому мясу и рису в приправленной специями подливе. Когда он наклонился, чтобы понюхать, амма отвесила ему подзатыльник:
– Жди своей очереди! Вставай в хвост со всеми.
Хвост растянулся человек на пятьдесят. В большинстве своем то были чашники из Ралухи. Карим-бхай стоял чуть поодаль и пел, чтобы поразвлечь нетерпеливо ожидающих своей очереди людей. Даже без поддержки в лице великой устад Карим-бхай не ударил в грязь лицом, и нежная мелодия словно облекала новоприбывших во Внешние земли коконом уюта.
Одной из двух особ, кто чувствовал себя здесь не в своей тарелке, была Калей. Она слегка припадала на правую ногу – хромота осталась на память о нападении Куки год тому назад. Впрочем, девушка была не одинока. Иллинди приняло решение, что самого молодого из членов королевского двора будут сопровождать еще семь человек, с которыми Калей имела мало желания общаться. Амиру подумалось, что ему не стоит вторгаться в ее пространство прямо сейчас.
Обслуживали гостей Кабир и еще несколько мальчишек из Чаши. Легкое огорчение, которое выказал брат, когда Амир объявил об окончании службы носителем, давно прошло. Связь с Устами была обрублена. Парень выглядел веселым, а встретившись взглядом с Амиром, ответил широкой улыбкой, и это означало, что вопреки смене политического курса у него все в порядке.
Не так-то просто оказалось разместить целую общину близ границ Иллинди. На протяжении нескольких месяцев колонисты упорно работали, чтобы превратить необжитую полосу земли в поселение. Первые кирпичные дома были возведены и покрашены, но их требовалось защищать от тигров и прочих диких животных. Хасмин, второй из тех, кто чувствовал себя здесь не в своей тарелке, стоял в карауле между шамианой[74] и лесом. Его извечно недоверчивый взгляд обшаривал горизонт, по временам перебегая к столам с едой, где над огромными сосудами курился пар.
Хасмин не обрадовался, когда Орбалун отрядил его во Внешние земли. Неудовольствие это особенно громко заявило о себе в середине длинного пути от Ралухи до Иллинди, за время которого ему пришлось перенести двенадцатидневный изматывающий вояж на повозке, затем переход по морю под началом Карим-бхая и его новой преданной команды из Черных Бухт. Это были те самые люди, за погрузкой коих на корабль, обреченный на гибель в Завитке, Хасмин так ревностно надзирал. Теперь они благополучно пересекли Завиток, прошли мимо бухты, где пираты потерпели крушение годом раньше, и бросили якорь у ненанесенного на карты побережья в четырех днях пути от Иллинди. Встреча с Карим-бхаем, который оказался не только жив, но и, очевидно, не держал зла, помогла сенапати смириться с горьковатым привкусом новой реальности.