Он злобно рявкнул и сделал неуклюжий выпад копьём. Львица увернулась и попыталась вцепиться в древко когтями. Зрелище было жалкое: оба мы промахнулись на добрую милю.
– И это ты называешь ударом? – насмешливо спросил лев, перепрыгивая с ноги на ногу. – Ты прямо как слепой воробей, пытающийся клюнуть червяка!
– Ну, ты был не лучше!
Волшебник расхаживал по своему пентаклю из стороны в сторону, пригибался, подпрыгивал, тыкал копьём во все стороны. При этом он сопел, задыхался и демонстрировал ловкость, свойственную человеку, за которого даже мясо режут слуги.
– Эй! – окликнул я. – Я тут! Впереди!
– Отвечай, Бартимеус! – воскликнул он снова. – Скажи мне всю правду! Не изворачивайся и не увиливай! Кто тебя вызывал?
Что ж, я почти ожидал этого. Но, разумеется, я не мог сообщить ему, что Китти все ещё жива. Она, конечно, заблуждается, но тем не менее со мной она поступила благородно. Вид у львицы сделался робкий и растерянный[61].
– А с чего ты взял, что меня кто-то вызывал?
– Я это знаю! И не смей отрицать! Я пытался вызвать тебя сегодня ночью, а тебя не было! Кто это был? С кем из волшебников ты встречался?
– Да не кипятись ты так. Это была короткая встреча. Ничего серьёзного. Все это уже в прошлом.
– Ах, ничего серьёзного?!
Он ещё раз пырнул копьём – на этот раз оно застряло в полу.
– И ты думаешь, я в это поверю?
– Успокойтесь, господин ревнивец! Не устраивайте сцен.
– Кто это был? Мужчина или женщина?
Я попытался его успокоить.
– Послушай, я знаю, чего ты боишься. Я этого не делал. Это тебя устраивает?
– Нет! Ты рассчитываешь, что я поверю хоть одному твоему слову?
Успокоил, называется. Львица решила пустить в ход откровенную наглость[62].
– Ну ладно, тогда можешь поверить, что это не твоё собачье дело. Я тебе ничем не обязан!
Мальчишка так разъярился, что я уж думал, он вот-вот выскочит из своего костюма. Конечно, он боялся: боялся, что я открою кому-нибудь его имя.
– Послушай, сынок, – сказал я ему. – Я никогда не рассказываю одному хозяину ничего о другом хозяине, если мои личные интересы того не требуют. Так что не рассчитывай, что я расскажу тебе о том вызове. И по той же самой причине я никому не сообщал твоего несчастного настоящего имени. Мне-то это зачем? Оно для меня ничего не значит. А если ты так уж боишься, что я раскрою кому-то секреты твоего детства, на то есть простой выход. Отпусти меня раз и навсегда! Но нет, этого ты сделать не можешь, верно? На самом деле, думаю, ты просто не хочешь порвать со своим прошлым. Вот почему ты держишь меня под рукой, несмотря на то что я сделался так слаб. Чтобы ты мог цепляться за того Натаниэля, которым был когда-то, так же как и за большого и страшного Джона Мэндрейка, каким ты стал теперь.
Волшебник ничего не сказал. Только смотрел на меня в упор пустыми, горящими глазами. Оно и понятно. По правде говоря, я и сам немного удивился. Не знаю, откуда берутся эти ослепительные наития. Но, боюсь, он меня плохо расслышал. Как-то нехорошо он выглядел.
Мы находились в его кабинете. Время, судя по всему, шло к вечеру. Повсюду были разбросаны бумаги, на столе красовалась нетронутая тарелка с едой. В воздухе висел кислый, затхлый запах, говорящий о длительном присутствии немытого молодого человека. И да, вышеупомянутый молодой человек сейчас не отличался свойственной ему франтоватостью. Лицо у него опухло, глаза были красные и безумные, рубашка (на удивление, незастёгнутая) была заправлена в брюки кое-как и торчала пузырём. Всё это совершенно на него не похоже: как правило, Мэндрейк держал себя в строгости. А теперь все его самообладание куда-то подевалось.
Что ж, бедный юноша так эмоционально неустойчив! Ему требуется бережное, сочувственное обращение.
– С чего ты такой растрёпанный? – фыркнул я. – Похоже, ты в полном раздрае! Что случилось-то? Внезапно осознал, насколько низко ты пал? Не может же все это быть только из-за того, что меня вызвал кто-то другой!
Мальчишка посмотрел в хрустальные глаза львицы.
– Нет… – медленно произнёс он. – У меня есть немало причин быть недовольным. И всё это – из-за тебя.
– Из-за меня?!
Рано я оплакивал своё бессилие! Нет, похоже, старый джинн ещё способен задать кое-кому перцу! Я приосанился.
– И в чём же дело?
– Ну… – Он упёр копьё в пол, едва не воткнув себе в ногу. – Я перечислю, если ты сам не догадываешься. Во-первых, за последние сутки в Лондоне вспыхнул ряд серьёзных бунтов. Простолюдины причинили серьёзный ущерб. Имели место драки и несчастные случаи. Порядок на улицах не восстановлен до сих пор. Сегодня утром Деверокс ввёл чрезвычайное положение. Уайтхолл оцеплен войсками. Устои империи колеблются.
– Да, я вижу, денёк у тебя выдался непростой, – сказал я. – Но я-то здесь при чём?
Мэндрейк кашлянул.
– Всё это началось с того, – сказал он, – что два дня тому назад некая лягушка устроила погром в Сент-Джеймс-парке. Благодаря её действиям на свободу в самой гуще толпы вырвался опасный джинн, а этот инцидент и дал толчок беспорядкам.
Львица протестующе рыкнула.
– Ну уж это точно не моя вина! Я всего лишь пытался выполнить твой приказ, находясь в крайне ослабленном состоянии. Я добился успеха в сложных обстоятельствах. Эй, не надо так смеяться! У меня мурашки по спине ползут.
Молодой человек запрокинул голову и разразился глухим, лающим смехом, изрядно напоминающим хохот гиены.
– Добился успеха? – воскликнул он. – Это называется «добился успеха»? Да ты едва не сдох у моих ног, не в силах произнести ни слова из доклада, которого я ждал! Ты выставил меня дураком на людях! Если это называется успехом, что же такое провал, а?
– Это я тебя дураком выставил? – осведомилась львица, еле сдерживая смех. – Проснись и пой, дружочек! В этом тебе моя помощь не требуется, ты прекрасно справляешься сам. Что я такого сделал? Разве что привлёк внимание к твоей жестокости, к тому, что ты меня едва не уморил? Какому волшебнику придёт в голову держать в мире джинна до тех пор, пока тот не сделается слишком слаб, чтобы выжить? Удивляюсь, что ты не прикончил меня совсем!
Глаза Мэндрейка вспыхнули.
– Именно этого от меня и хотели! – вскричал он. – От меня требовали, чтобы я вытряс из тебя информацию и предоставил тебе сдохнуть! А я, дурак, тебя спас! Я тебя отпустил. И остался наедине со всем тем бардаком, что ты устроил. В результате моей карьере почти наверняка конец. Хорошо ещё, если я жив останусь. Мои враги объединяются против меня. Завтра мне придётся предстать перед судом – и все из-за тебя!
Голос у него дрожал, глаза увлажнились – не хватало только печального пения скрипок. Львица-воительница высунула язык и издала непочтительный звук.
– Всего этого можно было бы избежать; – гневно произнёс я, – если бы ты достаточно мне доверял, чтобы чаще отпускать меня на волю. Тогда я был бы в лучшей форме и без труда ускользнул бы от демонов Хопкинса.
Он вскинул глаза.
– А, так ты всё же отыскал Хопкинса?
– А ты не уклоняйся от темы, не уклоняйся. Я говорю: все это твоя вина. Надо было больше верить в меня. И это после стольких лет, после того, как я помог тебе с Лавлейсом, и с Дювалем, и с анархистом и устрицей…
Он поморщился.
– Ой, только не надо про ту последнюю историю!
– …И после всего этого, – неумолимо продолжал я, – ты стал таким же, как и все, ты сделался типичным волшебником, ты обращаешься со мной, точно с врагом! Я – мерзкий демон, на меня нельзя положиться… – Я осёкся. – Слушай, в чём дело? Этот твой хохот положительно действует мне на нервы!
– Именно в этом! – воскликнул он. – На тебя действительно нельзя положиться! Ты мне солгал!
– Назови хоть один пример. Он сверкнул глазами.
– Китти Джонс!
– Не понимаю, о чём ты.
– Ты мне сказал, что она погибла. А она жива, я знаю!
– А-а! – Мои усы слегка поникли. – Ты что, видел её?
– Нет.
– Ну, тогда ты ошибаешься! – Я постарался взять себя в лапы. – Она мертвее всех мёртвых. Голем заглотил её целиком. Ам! – и нету. Жаль, конечно, но, уверяю тебя, тебе совершенно не стоит беспокоиться об этом теперь, когда прошло столько лет…
Тут я умолк. Мне не нравился его взгляд.
Мэндрейк медленно кивнул. Красные пятна гнева боролись на его лице с белыми. В результате вышла ничья, пятьдесят на пятьдесят.
– Заглотил, говоришь? – произнёс он. – Забавно. А тогда ты, помнится, сказал мне, что голем её испепелил.
– Да ну? В самом деле? Ну да, и испепелил тоже. Сперва испепелил, а потом и заглотил… уй-я!
Волшебник без предупреждения вскинул копьё и пырнул меня. Я был слишком медлителен, слишком слаб, чтобы уклониться: копьё угодило мне прямо в солнечное сплетение. Я ахнул, опустил глаза – и расслабился.
– Не тот конец, – сказал я. – Ты перепутал.
Мэндрейк это тоже заметил. Он выругался и отшвырнул копьё прочь, за пределы круга. Он стоял, глядя на меня в упор, тяжело дыша, пытаясь совладать со своими чувствами. Прошла минута или около того. Наконец его сердце перестало бешено колотиться.
– Ты знаешь, где она? – спросил я.
Он ничего не ответил.
– Оставь её в покое, – тихо сказал я. – Она тебе не делает ничего плохого. И не забывай, она спасла тебе жизнь – насчёт этого я тебе не солгал.
Он открыл было рот, хотел что-то сказать, потом слегка встряхнул головой, словно заставляя себя забыть об этом.
– Бартимеус, – сказал он, – я обещал тебе, что отпущу тебя, если ты выполнишь задание, и, несмотря на то, что ты то и дело бросаешь вызов моему терпению, я от своего слова не отступаюсь. Расскажи мне, что произошло, когда ты выслеживал Дженкинса, и я тебя отпущу.
Львица сложила на груди свои мускулистые лапы и посмотрела на него сверху вниз.
– Навсегда?
Он стрельнул глазами куда-то в сторону.