Не в первый раз Красс пожалел о своем великодушии, о том, что в сенате назвал Помпея своим заместителем. Если бы тогда он знал, как пойдет кампания, то рискнул единолично командовать армией.
– Я пойду за ними на юг, – согласился Красс, и Помпей удовлетворенно кивнул.
Он взял со стола следующее сообщение и передал его Крассу.
Пока тот читал, Помпей подошел к карте и указал на нее:
– Флот, о котором сообщают в этом донесении, наверняка идет, чтобы забрать рабов. Если бы я не был уверен, что бунтовщики продолжают путь на юг, навстречу кораблям, то не оставил бы тебя. Не провоцируй их, и они на тебя не нападут. Я соберу галеры против их флота. Клянусь, морем они от нас не уйдут.
– Если только они этого хотят, – пробормотал Красс, продолжая читать.
– Они не могут бежать вечно. Само собой, что-то им удается разграбить, но эти оборванцы наверняка голодают. С каждым днем мятежники слабеют и вряд ли решатся еще на одно сражение. Нет, они хотят спастись, и сообщение о флоте это подтверждает.
– Когда они увидят наши галеры, то появишься ты с греческими легионами и прикончишь их? – спросил Красс, почувствовав, что ему не удалось скрыть горечи в голосе.
– Появлюсь и прикончу, – твердо сказал Помпей. – Не надо недооценивать противника, Красс. Если проиграем, то потеряем все. Нам необходимы дополнительные силы. Не принимай бой, пока не увидишь моих знамен. Лучше отступи, но не дай себя разбить, пока я не вернусь.
– Хорошо, – ответил Красс, уязвленный столь невысокой оценкой своих способностей. Если Спартак нападет, пока Помпей будет в отъезде, то настанет его, Красса, час, и вся слава достанется ему… – Надеюсь, ты вернешься как можно скорее, – добавил он.
Наклонившись вперед, Помпей уперся кулаками в стол:
– Есть еще одно дело. Я сейчас уезжаю в город и не знаю, сохранить его в тайне, пока не подавили мятеж, или рассказать о нем.
– Расскажи мне, – мягко попросил Красс.
Кожаные палатки стали тяжелыми от влаги. Дождь ритмично барабанил по ним, помогая солдатам покрепче заснуть. Юлий видел во сне свое поместье.
Весь долгий день легионы быстро шли к Риму, и, когда раздалась команда устанавливать палатки, у людей едва хватило сил снять доспехи перед сном. Те, кто выжил на форсированном марше, стали крепче, чем раньше, – кожа туго обтягивала развитые мускулы. Легионеры видели, как друзья умирают на ходу или просто падают и отползают на обочину. Некоторые выжили и догнали колонну, пристроившись в ее хвосте, но многие скончались от ран, теряя кровь на каждом шагу, пока не останавливалось усталое сердце и люди не падали, чтобы уже никогда не подняться.
Ноги, которые раньше ранили ремни сандалий и которые постоянно были покрыты коркой запекшейся крови, оделись броней белых мозолей. Измученные мускулы стали крепкими, как железо, и легионеры шагали, высоко держа голову.
На третьей неделе погони Помпей потребовал идти еще быстрее, и солдаты беспрекословно подчинились приказу. Они снова шли по Фламиниевой дороге, чувствуя возбуждение охотников, нагоняющих добычу.
Цезарь недовольно заворчал, когда его принялись трясти за плечо.
– К тебе гонец от Помпея, Юлий. Просыпайся быстрее.
Он сразу сел и встряхнул головой, прогоняя сон. Выглянул наружу, увидел гонца с бронзовой печатью Помпея, быстро оделся, оставив доспехи в палатке.
Едва Цезарь вышел под дождь, как тут же промок до нитки.
Часовой у шатра полководца отступил в сторону после того, как Юлий произнес пароль. Внутри сидели Красс и Помпей: молодой легат отсалютовал и мгновенно насторожился. Было нечто странное в их лицах, что-то такое, чего он раньше не замечал.
– Сядь, Юлий, – велел Красс.
Он старался не смотреть молодому человеку в глаза, и, слегка нахмурившись, Цезарь сел на скамью возле стола. Он терпеливо ждал, но военачальники не спешили начинать, и в сердце шевельнулось дурное предчувствие. Нервным движением Юлий вытер мокрое от дождя лицо. Помпей налил в чашу вина и подвинул ее к трибуну.
– У нас… у меня плохие новости, Юлий. Из города пришло сообщение… – начал Помпей. Он подбирал слова с трудом, волновался и сделал паузу, чтобы перевести дух. – На ваше поместье совершено нападение. Твою жену убили. Я понимаю…
Юлий вскочил на ноги.
– Нет, – громко сказал он. – Нет, это ошибка!..
– Мне жаль, Юлий. Это случилось несколько дней назад. Так говорится в донесении, – произнес Помпей.
Ужас, отразившийся на лице Цезаря, заставил Помпея вспомнить о том дне, когда сам он нашел в саду тело своей дочери. Помпей протянул Юлию пергамент и молча смотрел, как молодой человек читает его. В глазах у Цезаря все плыло, дыхание сбивалось, руки тряслись, так что он с трудом разбирал слова.
– О боги, нет, – шептал он. – Здесь же почти ничего не написано. А что Тубрук? Октавиан?.. О моей дочери ничего не говорится. Здесь всего несколько слов. Корнелия…
Цезарь не смог дальше говорить и горестно склонил голову.
– Это официальное донесение, Юлий, – негромко сказал Помпей. – Возможно, они живы. Будут и еще сообщения.
Подумав мгновение, он добавил:
– Мы недалеко от города, и я не буду возражать, если ты возьмешь короткий отпуск и посмотришь, как дела дома.
Юлий словно не слышал его. Красс подошел к молодому человеку, видевшему в жизни так много горя.
– Если хочешь съездить в поместье, я подпишу приказ. Ты меня слышишь?..
Цезарь поднял голову, и военачальники отвели глаза, чтобы не видеть страдания, написанного на его лице.
– Прошу разрешения взять с собой Десятый, – произнес он дрожащим голосом.
– Юлий, этого я разрешить не могу. Даже если бы у нас хватало людей, я не могу дать легион, чтобы ты использовал его против своих врагов.
– Тогда всего пятьдесят человек. Даже десять, – попросил Юлий.
Помпей покачал головой:
– Я сам еду в город, Юлий. Клянусь, правосудие свершится, но по законам города. Ради этого трудился Марий. Через несколько дней ты вернешься вместе со мной, чтобы покончить с мятежом. Это твой долг и мой.
Невероятным усилием воли Цезарь заставил себя успокоиться и повернулся, чтобы выйти из шатра.
Помпей остановил его, положив руку на плечо:
– Нельзя забывать о Республике, если нас одолевают несчастья, Юлий. Когда умерла моя дочь, я заставил себя ждать. Сам Марий говорил, что Республика стоит жизни, помнишь?
– Но не ее жизни, – ответил Цезарь. К горлу подступили рыдания, но он старался подавить их. – Она не имела к ней отношения…
Военачальники обменялись взглядами за его спиной.
– Поезжай домой, Юлий, – мягко сказал Красс. – У шатра тебя ждет лошадь. Десятым на время твоего отъезда будет командовать Брут.
Цезарь выпрямился, глубоко вздохнул, стараясь перед лицом командующих хотя бы внешне взять себя в руки.
– Спасибо, – сказал он, пытаясь отсалютовать.
Юлий все еще держал донесение в руках и, осознав это, положил пергамент на скамью, потом вышел из шатра и принял поводья лошади, которую подвел к нему часовой. Хотелось немедленно вскочить на коня и скакать прочь из лагеря, но вместо этого Цезарь направил коня к палаткам, в которых спал Десятый.
Откинув полог, он разбудил Брута, и друг, увидев выражение его лица, быстро вышел наружу.
– Я еду назад, в Рим. Брут, Корнелию все-таки убили. Я… не понимаю.
– О нет, Юлий! – в ужасе выдохнул Брут.
Он бросился к товарищу, крепко обнял его, и это позволило Цезарю наконец-то разрыдаться. Они долго стояли, разделяя скорбь на двоих.
– Мы выступаем?.. – прошептал Марк.
– Помпей запретил, – ответил Юлий, отстраняясь от друга.
– Не имеет значения. Мы выступаем?.. Скажи только слово.
Цезарь на мгновение закрыл глаза и подумал о том, что говорил ему Помпей. Неужели он слабее этого человека? Смерть Корнелии освобождает его от всех ограничений. Ничто не остановит его, он бросит армию на Катона и выжжет эту гнусную язву на плоти Рима. Какой-то частью существа он желал увидеть город в огне, охваченным резней, в которой погибнут все сулланцы и сама память о них. Катал, Бибилий, Пранд, сам Катон… У всех у них есть семьи, которые могут заплатить кровью за то, что он потерял.
Но у него оставалась еще дочь, Юлия. В донесении ничего не говорилось о ее смерти.
Когда Цезарь подумал о дочери, горячая волна любви захлестнула и обволокла его, словно плащом, и скорбь смягчилась. Брут все еще внимательно смотрел на товарища и терпеливо ждал.
– Нет, Марк. Не сейчас. Я подожду, но теперь за мной кровавый долг, который должен быть уплачен. Командуй Десятым, пока я не вернусь.
– Ты отправишься один? Поедем вместе, – предложил Брут, взяв под уздцы лошадь Юлия.
– Нет, ты должен принять легион. Помпей запретил мне брать кого-либо из Десятого. Позови Каберу. Он мне будет нужен.
Брут бросился бегом к старому лекарю и разбудил его. Когда старик понял, в чем дело, он тут же поспешил к Юлию. Лицо его сильно осунулось от тягот и лишений походной жизни – он зябко кутался в плащ, стараясь защититься от дождя.
Протянув руку, Кабера ухватился за Цезаря, и тот помог ему усесться на лошадь позади себя.
Брут посмотрел Юлию в глаза, и они пожали друг другу руки традиционным приветствием легионеров.
– Помпей не знает о солдатах, которые остались в поместье, Юлий. Если потребуется, они умрут за тебя.
– Если они еще живы, – ответил Цезарь.
От невыносимой боли перехватило дыхание, и он ударил коня пятками. Ничего не видя от слез и дождя, Юлий гнал лошадь вперед. Кабера скорчился у него за спиной.
Когда они подъезжали к поместью, весеннее солнце было закрыто плотными темными облаками. Шел сильный дождь.
Увидев свой дом, Цезарь почувствовал страшную усталость, не имевшую ничего общего с долгим путешествием в ночи. За спиной Юлия сидел Кабера, и большую часть пути, занявшего много часов, Цезарь вел коня шагом. У Цезаря пропало желание поскорее добраться до поместья. Ему хотелось, чтобы поездка длила