Голову оттянули назад, и Марий ждал, что вот сейчас по горлу полоснут мечом. После нескольких мучительных секунд ожидания он устремил взгляд на громадные ворота. На них теснились какие-то черные фигуры, и тела убитых свешивались с них, словно жуткое ожерелье. Тяжелый засов подняли, створки дрогнули под напором, и в щель проник свет факелов. Еще немного, и ворота распахнулись, открыв дорогу легиону Суллы. Сам Сулла стоял впереди – с золотым обручем на волосах, в белоснежной тоге и золоченых сандалиях. Марий сморгнул кровь и услышал вдалеке звон оружия: собравшиеся со всего города легионеры Первородного спешили на помощь своему полководцу.
Слишком поздно. Враг уже вступил в город, и Марий проиграл. Он знал, что Рим сожгут, и этому ничто не помешает. Сопротивление будет сломлено, начнется кровавая бойня, а за ней насилие и разрушения. Завтра, если Сулла доживет до утра, он получит во владение разоренное пепелище.
Его снова, уже сильнее, потянули за волосы, заставляя поднять голову, но эта боль была ничем в сравнении с душевной мукой. Мария охватила холодная ненависть к человеку, который направлялся к нему с уверенностью победителя, отдающего тем не менее должное достойному противнику. Человека ведь судят по его врагам, а в величии Мария сомнений нет ни у кого. Последовали новые удары, и мысли стали путаться. Он потерял сознание, как ему показалось, всего на пару секунд и очнулся, когда солдат с безжалостным лицом ударил его по щеке и, скорчив гримасу, начал вытирать испачканную кровью руку о грязную одежду консула. Его остановил ясный и сильный голос.
– Осторожнее, солдат. На твоих руках кровь Мария. Полагаю, он заслуживает немного уважения.
Солдат непонимающе вытаращил глаза и сделал пару шагов в сторону, вытянув руки перед собой.
– Немногие способны это понять, верно, Марий? Понять, что значит быть рожденным для великой цели.
Сулла подошел так близко, что Марий смотрел ему в лицо. В глазах врага он видел то, что хотел видеть меньше всего на свете: удовлетворение. Отведя взгляд, он отхаркнул кровь и дал ей стекать по подбородку. На плевок не хватало сил, а обмениваться перед смертью остротами не было желания. Пощадит ли Сулла Метеллу, подумал он и решил, что вряд ли. Юлий… Он надеялся, что племянник спасся, но допускал, что парень уже лежит где-то среди разбросанных мертвых тел.
Шум боя нарастал, приближался, и Марий слышал, как выкрикивают его имя солдаты, пытающиеся прорваться к нему. Он подавил в себе надежду – это было бы слишком мучительно. Смерть придет через несколько мгновений, и легионеры увидят лишь его труп.
Сулла с задумчивым видом постучал себя ногтем по зубам.
– Знаешь, любого другого я бы просто казнил, а потом начал переговоры с противником о прекращении бойни. В конце концов, я консул и имею на это право. Я мог бы выпустить легионеров из города и вместо них разместить в казармах своих солдат. Однако мне представляется, что твои люди будут сражаться до последнего и я потеряю сотни своих воинов. Разве ты не любимец Первородного легиона?
Он снова постучал себя по зубам, и Марий постарался собраться с силами и не обращать внимания на боль и усталость, которые грозили снова утащить его в темноту.
– В твоем случае я должен принять необычное решение. И вот что я предлагаю… Он меня слышит? – спросил Сулла, обращаясь к кому-то, кого Марий не видел.
Новые затрещины вывели его из оцепенения.
– Ты слушаешь? Прикажи своим людям подчиниться мне как законно избранному римскому консулу. Первородный должен сдаться и не препятствовать моим легионерам разместиться в городе. Они ведь и так уже здесь. Если ты сможешь это сделать, я позволю тебе вместе с женой покинуть Рим под защитой моего честного слова. Если откажешься, все твои солдаты, до единого, погибнут. Их будут убивать на улицах и в домах, как и тех, кто тебя поддержал, вместе с женами, детьми и рабами. Короче говоря, я сотру твое имя из анналов истории, и в живых не останется ни одного человека, который назвал бы тебя другом. Ты понимаешь, Марий? Поднимите его и поддержите. Принесите воды – пусть смочит горло.
Марий слышал эти слова и пытался удержать их в кружащихся, тяжелых, как свинец, мыслях. Он не верил обещанию Суллы, его слово не стоило плевка, но легион мог спастись. Конечно, их отправят подальше из Рима, им поручат какую-нибудь унизительную работу, например охранять оловянные шахты на далеком севере от размалеванных дикарей, но их оставят в живых. Он сделал ставку и проиграл. Прилив мрачного отчаяния притупил боль в сломанных костях, когда его бесцеремонно схватили те, кто всего год назад не посмел бы тронуть и пальцем. Одна рука безжизненно повисла, но это было уже не важно. И все же он заговорил не сразу. Не потянуть ли время – а вдруг его людям удастся пробиться и повернуть ситуацию в свою пользу? Он поднял голову – легионеры Суллы разбегались по ближайшим улицам – и понял, что надеяться уже не на что. Сейчас начнется самая грязная, самая кровавая и жестокая бойня, и почти весь его легион все еще стоит на стенах вокруг города и не может вступить в бой. Нет.
– Согласен. Даю слово. Пусть те, кто ближе, увидят меня, чтобы я мог передать им приказ.
Сулла кивнул, и тут же на его лице проступило недоверчивое выражение.
– Если обманешь, погибнут тысячи. Твоя жена умрет под пытками. Давай положим всему этому конец. Выводите его вперед.
Его схватили и потащили от стены туда, где продолжался бой. Марий застонал от боли.
Сулла кивнул своим помощникам.
– Подайте сигнал прекратить бой! – рявкнул он, и Марий впервые уловил в голосе врага беспокойство. Рога протрубили, и две передние шеренги отступили на два шага, выставив перед собой окровавленные мечи. Оставив стену, легионеры Мария из юго-восточной части города устремились к нему по улицам. Глаза их горели гневом, сердца – жаждой убийства. Чем меньше их оставалось на стенах, тем больше вливалось в эти стремительные ручейки. При виде Мария из глоток воинов вырвался громкий звериный вой. Сулла стоял неподвижно, напряженно сощурив глаза. Марий перевел дух и почувствовал укол кинжала у позвоночника.
– Первородный… – Марий захрипел и начал снова. – Первородный! Мы не покрыли себя позором. Среди нас нет предателей! На нас напали люди Суллы, оставленные им в городе. А теперь, если любите меня, если вы когда-то меня любили, убейте их всех и сожгите Рим!
Не уступая боли от вонзившегося кинжала, Марий еще целое долгое мгновение стоял перед своими солдатами, взревевшими в ответ на призыв своего командира. Потом он упал.
– Огни ада! – вскричал Сулла, когда Первородный легион бросился на врага. – Разберитесь по четыре! Построение для ближнего боя! Шестая, ко мне! Вперед!
Он выхватил из ножен меч, и ближайшая четверка обступила его, защищая от ударов. В воздухе пахло кровью и дымом, и до рассвета было еще так далеко.
Поднявшись над парапетом, Марк всматривался в даль, стараясь разглядеть далекие костры врага. Этой красивой земле недоставало мягкости. Суровые зимы убивали старых и немощных, и даже колючие кусты, цеплявшиеся за крутые склоны на горных перевалах, выглядели так, будто перестали бороться. Больше года Марк провел в горах, и кожа его задубела, а мышцы бугрились на теле гибкими канатами. Также у него начала развиваться особая способность, которую опытные легионеры называли «нюхом» и которая помогала почуять засаду, обнаружить лазутчика и передвигаться бесшумно и незаметно в темноте. Нюхом обладали все горные разведчики, и если он не развивался в течение года, то такому солдату рассчитывать на место среди лучших уже не приходилось.
Первое повышение – командование восьмеркой – Марк получил после того, как обнаружил засаду синекожих дикарей и отправил своих разведчиков в обход, чтобы те зашли в тыл врагу. Дикарей порубили на куски, и лишь тогда кто-то заметил, что остальные с готовностью выполнили его приказы. Тогда же Марк впервые увидел дикарей вблизи, и их размалеванные синей краской лица долго являлись ему во сне после несвежей еды или дешевого вина.
Обязанности легиона состояли в том, чтобы контролировать территорию и усмирять местное население. Фактически они имели право убивать столько дикарей, сколько считали нужным. Жестокость была здесь обычным делом. Пропавших римских солдат нередко находили на кольях с вывалившимися под палящее солнце кишками. Милосердие и доброта сгорали в этой жаре, полной пыли и мух. Война сводилась к мелким стычкам, на пересеченной враждебной местности, где были невозможны столь любимые римскими полководцами боевые построения и управление войском в ходе сражения. Патрули уходили и возвращались с парой вражеских голов или собственными потерями. Перевеса не имели ни те ни другие; и сил, чтобы уничтожить врага, недоставало ни одной из сторон.
Так прошло двенадцать месяцев, а потом нападения на караваны с припасами внезапно участились. Людей Марка – вместе с другими – послали охранять обоз, везший бочки с водой и солонину в самые дальние форты.
Все понимали, что эти небольшие каменные укрепления – для дикарей все равно что колючки под кожей, и нападения на них случались регулярно. Гарнизоны то и дело сменялись, и вернувшиеся в постоянный лагерь рассказывали зловещие истории о головах, которые швыряют через парапет, или угрозах, написанных кровью на стенах и обнаруженных после восхода солнца.
Поначалу обязанности обозной стражи не показались Марку обременительными. Пятеро из его восьмерки были опытными, хладнокровными воинами, несшими службу без нытья или жалоб. Что касается остальных троих, то Япек вечно жаловался, не понимая, что раздражает остальных; Рупис оказался бывшим командиром, разжалованным перед отставкой за какую-то провинность; а третьим был Пеппис. Каждый из них стал для Марка проблемой. Когда он спросил совета у Рения, тот только покачал головой.
– Твои люди, ты с ними и разбирайся.
Марк сделал Руписа своим помощником, командиром второй четверки, рассчитывая, что назначение смягчит его уязвленную гордость. Однако тот увидел в повышении очередное оскорбление и все приказы Марка принимал с откровенной насмешкой. Марк, поломав немного голову, приказал Япеку записывать все свои жалобы, чтобы по возвращении в постоянный лагерь представить список центуриону. Центурион был известен тем, что не терпел дураков, и Марк с радостью отметил, что на пергаменте, которым он заботливо снабдил Япека, не появилось ни одной записи. Скромная победа, но Марк стремился овладеть умением управлять людьми или, как говорил Рений, заставлять людей делать то, что ты хочешь, и не досадовать, если они делают это плохо. Вспоминая его слова, Марк невольно улыбался – надо же, Рений учит его дипломатии.