Голова теперь болела все реже, хотя временами приступы бывали так сильны, что она просто раскалывалась, и Юлий не мог даже говорить. Товарищи знали, что, когда Цезарь бледнеет и закрывает глаза, его надо оставить в покое. Последний припадок случился два месяца назад, и Кабера сказал, что, может быть, подобное больше не повторится. Юлий молил богов, чтобы так оно и было. Воспоминания о недугах матери порождали в нем ужас перед потерей воли, сознания и погружением во мрак.
Когда офицерам «Ястреба» сообщили, что корабль поднимает парус, чтобы подойти к берегу и высадить их, римляне чуть не обезумели от радости. Пелита от полноты чувств даже хлопнул Светония по спине. Все они обросли бородами и грязью, выглядели как дикари и грезили о горячих банях, бритвах и скребках с маслом.
Даже странно, как мало иногда требуется человеку для счастья. Когда-то Юлий мечтал стать полководцем, подобно Марию, теперь больше всего на свете хотел вымыться дочиста. И все же самым заветным желанием была месть пиратам. Другие уже говорили о возвращении в Рим, но Юлий знал, что не вернется, пока его деньги плавают по морю в пиратском сундуке. Яростное стремление уничтожить разбойников позволяло ему превозмогать слабость и боль во время утомительных упражнений, и каждый день молодой тессерарий принуждал себя заниматься все дольше и дольше. Он должен быть сильным, иначе слово, данное капитану, не стоит и плевка.
Трирема начала движение, и римляне дружно издали радостный клич, – ударив веслами по воде, судно отправилось в открытое море.
– Мы плывем домой, – задыхаясь от возбуждения, произнес Пракс.
В его словах было столько чувства, что кто-то заплакал. Остальные в смущении отводили глаза, хотя за прошедшие месяцы видали кое-что и похуже. Люди во многом изменились, и Гадитик порой думал: смогли бы они снова стать одной командой, даже если бы «Ястреб» уцелел? Римляне сохранили некое подобие дисциплины, потому что центурион и Пракс не допускали драк и успокаивали ссорящихся, однако различие в званиях постепенно стиралось – теперь они знали сильные и слабые стороны друг друга, а также подлинную цену каждого товарища по несчастью.
Пелита и Пракс крепко подружились. Несмотря на разницу в возрасте, оба одинаково спокойно относились к превратностям судьбы. За время плена Пракс лишился своего живота – вместо него после многодневных упражнений появился мускулистый пресс. Юлий подозревал, что помощник центуриона совершенно воспрянет духом, когда побреется и вымоется. При мысли об этом он улыбнулся, машинально почесывая под мышкой.
В бухте во время шторма Гадитик сильно страдал от морской болезни, но, когда корабль вышел в море, быстро оправился и порозовел. Раньше Юлий автоматически повиновался старшему по званию, а теперь полюбил и стал искренне уважать центуриона за умение сплотить подчиненных даже в плену. Кроме того, Гадитик оценил то, что сделали Юлий и Кабера в общих интересах.
На Светония заключение оказало угнетающее действие. Он видел, как крепнут узы, связующие Пелиту, Пракса, Юлия и Гадитика, и очень завидовал Цезарю, которого приняли в компанию такие люди. На краткий срок он сошелся с остальными четырьмя офицерами. Таким образом, образовались два лагеря. Это обстоятельство использовал Юлий при организации людей для совместных физических упражнений. В конце концов один из «друзей» дал Светонию пощечину, когда тот принялся в очередной раз шепотом жаловаться на жизнь.
Вскоре после этого случая Кабера впервые принес им нормальную еду, чем вызвал бурную радость. Показательно, что старик вручил корзину с продуктами Юлию – для раздачи остальным. Светоний мечтал о том дне, когда их отпустят: дисциплина и порядок будут восстановлены, и Цезарю придется вспомнить, что он всего лишь один из младших офицеров.
Через две недели после отплытия из бухты пленников вывели ночью на палубу, посадили в лодку и оставили на незнакомом берегу без оружия и пищи.
Пока они спускались в лодку, капитан помахал им рукой и, смеясь, выкрикнул:
– Прощайте, римляне! Я буду вспоминать о вас, когда стану тратить ваши деньги!
Никто ему не ответил, а Цезарь замер и пристально посмотрел в лицо пирату, стараясь запомнить каждую черточку. Юлий был вне себя от гнева – разбойники не отпустили Каберу, хотя этого можно было ожидать. Еще одна причина разыскать негодяя и перерезать ему глотку.
На берегу пираты развязали веревки, которыми были опутаны руки пленников, и, выставив вперед кинжалы, отступили к лодке.
– Без глупостей, – предупредил один из них. – Отсюда вы со временем сможете добраться домой.
Потом разбойники попрыгали в лодку, сели на весла и быстро поплыли назад к триреме, которая черным пятном высилась над освещенной луной поверхностью моря.
Пелита нагнулся, зачерпнул горсть мягкого песка и растер его пальцами.
– Не знаю, как вы, парни, а я собираюсь искупаться, – объявил он, срывая с себя кишащие паразитами лохмотья.
Спустя минуту на берегу остался только Светоний; вскоре бывшие пленники с гиканьем и смехом выскочили на берег, содрали с него остатки одежды и потащили в воду.
Брут кинжалом снял шкурку с купленного у крестьянина зайца и выпотрошил его. Рений набрал дикого лука, и в сочетании с черствым хлебом и полумехом вина последний ужин под открытым небом показался скитальцам совсем неплохим. До Рима оставалось меньше полудня пути: продав лошадей, они еще были при деньгах.
Рений подбросил в костер несколько кусков сухого дерева и лег как можно ближе к огню, наслаждаясь теплом.
– Дай-ка мне вина, парень, – добродушно произнес он.
Брут вытащил пробку, передал мех и стал наблюдать, как Рений подносит емкость ко рту и не спеша пьет.
– На твоем месте я не стал бы увлекаться, – заметил Брут. – Ты от вина теряешь голову, а я не хочу драки с тобой, рыданий или чего-то подобного.
Рений не обратил на его слова никакого внимания. Оторвавшись от меха, он произнес, отдуваясь:
– Хорошо вернуться домой.
Брут до краев наполнил походный котелок, пристроил на огонь и лег по другую сторону костра.
– Это точно. Я не понимал, как этого не хватает, пока не увидел родные берега.
Покачивая головой, он мешал варево кинжалом.
Рений оперся головой на руку.
– Далеко же ты ушел от того мальчишки, которого я учил когда-то. Я тебе не говорил, но очень гордился, когда ты стал центурионом Бронзового Кулака.
– Зато ты говорил это всем встречным-поперечным. Поэтому я все знал, – широко улыбаясь, сообщил Брут.
– Теперь ты станешь человеком Юлия? – спросил Рений, наблюдая за булькающим котелком.
– Почему бы и нет? Мы идем одной дорогой, помнишь? Так сказал Кабера…
– То же самое он говорил и мне, – проворчал Рений, тыкая в варево пальцем.
В котелке бурлил кипящий бульон, но он, похоже, не чувствовал боли.
– Наверное, поэтому ты со мной и вернулся, хотя мог бы остаться в Бронзовом Кулаке, если бы захотел.
Старый боец пожал плечами:
– Меня тянет в гущу событий.
Брут ухмыльнулся:
– Знаю. Теперь, когда Сулла мертв, пришло наше время.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – произнес Ферк.
Он напрягся, пробуя на прочность веревки, которыми был привязан к креслу, и выяснил, что это бессмысленно.
– Уверен, ты прекрасно понимаешь меня, – возразил Антонид, наклонившись так близко, что их лица почти соприкасались. – У меня дар сразу распознавать лжеца.
Внезапно он дважды фыркнул, и Ферк вспомнил, что этого человека называли псом Суллы.
– От тебя воняет ложью, – ухмыляясь, сообщил Антонид. – Я знаю, что тут не обошлось без твоих происков, поэтому просто скажи мне, и пыток не будет… Отсюда нет выхода, торгаш. Никто не видел, как тебя арестовали, никто не узнает, что мы разговаривали. Просто расскажи, кто организовал убийство, где он находится, и я отпущу тебя живым и здоровым.
– Отдай меня в руки правосудия. Я докажу, что невиновен! – произнес Ферк дрожащим голосом.
– Конечно, ты хотел бы предстать перед судом! Долгие заседания, пустые разговоры, заявления сената о равенстве граждан перед законом!.. Здесь нет закона. В этой комнате витает душа Суллы.
– Я ничего не знаю!.. – закричал Ферк, и Антонид выпрямился, укоризненно качая головой.
– Мы знаем, что убийцу звали Далкий. Нам известно, что его купили для работы на кухне за три недели до преступления. Купчая исчезла, конечно, но есть свидетели. Неужели ты думаешь, что на рынках не было агентов Суллы? Твое имя в этом деле всплывает неоднократно.
Теперь Ферк побледнел. Он понимал, что живым ему отсюда не выйти. Он не увидит больше своих дочерей. Хорошо, что они уехали из города. Когда явились солдаты, чтобы проверить записи о куплях и продажах на невольничьем рынке, он отослал семью из Рима. Уже тогда Ферк понял, что его ждет. Сам он бежать не мог – по его следу ищейки Суллы вышли бы на жену и дочек…
Начиная дело, Ферк отдавал себе отчет в риске, а сжигая документы, надеялся, что его никогда не найдут среди тысяч работорговцев, ведущих дела в Риме.
– Что тебя терзает? Чувство вины? Или ты думал, что тебя не найдут, и потрясен арестом?
Антонид задавал вопросы быстро и четко.
Ничего не ответив, Ферк опустил взгляд. Он думал о том, что не вынесет пыток.
По приказу Антонида в комнату вошли два старых солдата. Вели себя они спокойно и невозмутимо, словно их ожидало знакомое, привычное дело.
– Мне надо, чтобы он назвал имена, – сказал палачам Антонид. Повернувшись к Ферку, военный советник взял его за подбородок, поднял голову и еще раз посмотрел торговцу в глаза. – Если эти двое начнут, остановить их будет очень трудно. Они любят свое дело. Ты хочешь что-нибудь сказать?
– Республика стоит жизни, – ответил Ферк, не отводя взгляда.
– Республика мертва, но я рад встретить человека, верящего в идеалы. Что ж, посмотрим, насколько крепка твоя вера, – сказал Антонид, улыбаясь.
Когда первая железная игла коснулась его пальца, Ферк попытался отдернуть привязанную руку.