– Сколько ты уже набрал? – поинтересовался Тубрук.
– С теми семерыми, что пришли вчера, почти девяносто. Ты должен посмотреть на них. – Брут помолчал, вспоминая лица новобранцев. – Думаю, к нам присоединятся все, кто выжил в борьбе против Суллы. Кое-кто занялся ремеслом в городе, но они побросают инструменты и придут, едва услышав о воссоздании Перворожденного. Некоторые служат охранниками в домах и храмах и наверняка вступят в легион. Все помнят о Марии.
Он сделал паузу, потом твердо сказал:
– У моей матери есть телохранитель, служивший в Перворожденном помощником центуриона. Он спросил ее разрешения вступить в легион, и она согласилась отпустить его. Этот человек поможет Рению обучать рекрутов, которых мы наберем.
Тубрук повернулся к Рению.
– Ты идешь с ним? – спросил он.
Однорукий опустил топор.
– Как у дровосека, у меня никаких перспектив, приятель. Займусь своим делом.
Старый гладиатор кивнул:
– Только не покалечь кого-нибудь ненароком… Предстоит хорошенько потрудиться, чтобы заполучить новобранцев. Видят боги, Перворожденный – не тот легион, о котором они мечтают.
– У нас есть история, – возразил Брут. – Не всякий легион может этим похвастаться.
Тубрук пристально посмотрел ему в глаза:
– Некоторые считают, что история позорная… Нечего на меня таращиться, многие так говорят. Они станут клеймить вас как солдат, предавших Рим. Вам придется нелегко.
Он глянул на кучи дров и удовлетворенно кивнул:
– На сегодня достаточно. Остальное потом. В поместье нас ждут чаши с горячим вином.
– И еще одна чаша, – заметил Рений, мотнув головой в сторону юноши-раба, стоявшего сбоку от него. – Кажется, теперь у меня удар точнее, чем вначале, как думаешь, парень?
Раб быстро вытер нос рукой, оставив влажный след на щеке, и нервно кивнул.
Рений улыбнулся.
– Запомни, одной рукой с топором так ловко не управишься, как двумя. Возьми-ка тот кусок дерева и держи ровно, а я расколю.
Юноша подтащил обрубок дуба к ногам Рения и попятился в сторону.
– Нет. Держи его крепко. Обеими руками, с каждой стороны, – велел Рений строгим голосом.
Мгновение парнишка колебался, посматривая на остальных мужчин, но те молча и с интересом наблюдали за происходящим. Помощи ждать было неоткуда. Морщась, он обхватил ладонями бревно и постарался откинуть голову и корпус назад как можно дальше. Лицо его исказилось от страха.
Рений взялся за топор.
– Держи крепче, – предупредил он, занося секиру для удара.
Сверкнув лезвием, топор описал дугу и с треском расколол бревно надвое. Парень клацнул зубами от неожиданной боли и спрятал ладони под мышками.
Рений опустился на пенек возле парня, оставив топор на земле. Протянув руку, осторожно взял ладонь юноши и осмотрел ее. Щеки юноши порозовели от облегчения, а Рений, убедившись, что ран на ладонях нет, улыбнулся и весело взъерошил волосы на голове мальчишки.
– Не соскользнул, – пролепетал тот.
– Он и не мог соскользнуть, если ты о топоре, – улыбаясь, заметил Рений. – Ты вел себя храбро. Полагаю, это стоит чаши горячего вина.
При этих словах раб просиял, забыв об ушибленных ладонях.
Мужчины посмотрели друг другу в глаза, вспоминая о былом и радуясь за парня, с честью прошедшего испытание, потом взялись за тележку и начали спускаться с холма к поместью.
– К тому времени, когда вернется Юлий, Перворожденный должен стать самим собой, – сказал Брут у самых ворот поместья.
С крутого склона горы Юлий и Гадитик внимательно разглядывали сквозь листву кустарника крошечное судно, стоявшее на якоре далеко внизу, в тихой естественной гавани в центре острова. Они проголодались и страшно хотели пить, но мех с водой давно опустел, а римляне решили не возвращаться, пока не стемнеет.
Потребовалось гораздо больше времени, чем они ожидали, чтобы взобраться по склону почти к самой вершине. Всякий раз, когда казалось, что она уже близка, перед ними вырастал новый подъем, а рассвет заставил их прекратить восхождение и затаиться в кустарнике. Пока римляне не заметили корабль, Юлия неотступно преследовала мысль: а не солгал ли капитан пиратского судна, чтобы спасти свою шкуру? В течение всего долгого плавания к острову тот сидел за веслом, прикованный к скамье собственного корабля. Похоже было, что он спокоен и считает, что купил жизнь за сведения о зимней стоянке Цельса.
Куском древесного угля Юлий зарисовал на пергаменте все, что увидел в гавани, дабы по возвращении показать набросок товарищам.
Гадитик молча наблюдал за ним, и лицо его мрачнело.
– Это невозможно… Нет никаких шансов, – пробормотал центурион, еще раз посмотрев вниз сквозь кустарник.
Юлий перестал рисовать, поднялся на колени и тоже посмотрел на гавань. Доспехов они не надели, чтобы не выдать себя блеском металла и не затруднять подъем в гору. Снова опустившись на землю, Цезарь закончил набросок, критически рассматривая его.
– Атаковать придется не с корабля, – произнес он, и в голосе прозвучало сожаление.
Целых два месяца, пока они плыли сюда, легионеры упражнялись день и ночь и теперь были готовы к схватке с Цельсом. Юлий мог бы поставить на кон свою последнюю монету, что они способны взять на абордаж корабль пиратов, захватить его очень быстро и с минимальными потерями. Однако сейчас Цезарь смотрел на маленькую гавань меж трех гор и понимал, что первоначальный план атаки никуда не годится.
В самом центре острова располагалась естественная бухта, окруженная тремя древними вулканами. Со своего высокого наблюдательного пункта римляне видели глубокие каналы, проходившие между гор. Откуда бы Цельса ни атаковали, он имел возможность уйти в открытое море по одному из каналов, причем без особой спешки и ничем не рискуя. Будь у Юлия три судна, Цельса можно было закупорить в гавани, как в бутылке. Двух трирем для такой операции явно не хватало.
Он видел, как вокруг корабля резвятся дельфины. Красивое место. Цезарь не отказался бы вернуться сюда, представься такая возможность. Издалека серо-зеленые горы выглядели мрачными и неприветливыми, но теперь, взобравшись высоко по склону, римляне поняли, что остров очень красив. Воздух настолько прозрачен, что отчетливо видны в мельчайших деталях два соседних пика. Поэтому Юлий и Гадитик не смели лишний раз пошевелиться. Если они ясно видят, как по палубе корабля Цельса ходят пираты, то и их могут легко заметить, и тогда возможность совершить акт возмездия будет потеряна.
– Я думал, что зимы он проводит в каком-нибудь большом городе, вдали от Рима, – негромко произнес Цезарь.
Если не считать судна в бухте, остров был необитаем, и Юлия удивляло, что бывалые пираты способны отдыхать здесь после месяцев охоты за торговыми кораблями.
– Наверняка он бывает на материке, но ты же видишь, другого столь безопасного места ему не найти. Вон то озерцо у подножия горы, похоже, пресное. Полагаю, здесь можно охотиться на птиц, ловить рыбу – вот и пропитание. Кому он доверит корабль, если отлучится ненадолго? Эти бандиты просто поднимут якоря и исчезнут.
Юлий поднял брови и, покачивая головой, посмотрел на центуриона.
– Действительно жаль беднягу, – вздохнул он, сворачивая свою карту.
Гадитик ухмыльнулся и взглянул на солнце:
– О боги. Нам сидеть здесь еще много часов, а в глотке у меня полно пыли.
Цезарь вытянулся на земле, заложив руки за голову.
– Можно подобраться на плотах, а наши корабли перекроют ему пути отступления. В следующую безлунную ночь сделаем побольше плотов и разработаем план… А теперь я хочу поспать. Как стемнеет, двинемся в обратный путь, – пробормотал он, закрывая глаза.
Через несколько минут Юлий уже негромко посапывал, а Гадитик в изумлении смотрел на него.
Центурион чувствовал слишком сильное напряжение и не мог заснуть, поэтому продолжил наблюдение за людьми на триреме, стоявшей в гавани. Он думал о том, сколько легионеров погибнет, если Цельс достаточно осторожен и по ночам выставляет дозорных, и мечтал обладать такой же верой в будущее, как и его молодой друг.
Коченея от невыносимо холодной воды, римляне, лежа ничком на плотах, медленно гребли к темной громаде корабля Цельса. Им хотелось бы двигаться быстрее, но легионеры сдерживали себя, осторожно загребая воду онемевшими руками.
Они поработали, не жалея сил, связывая плоты, отдирая доски и снимая канаты с двух трирем, укрытых у крутого берега вдали от гавани. Когда все было готово, пять плотов медленно двинулись по глубоким каналам в бухту, где стоял на якоре корабль Цельса. Мечи обмотали тряпками, связали вместе и поместили в центре плотов, чтобы не нарушать устойчивости дощатых платформ. Доспехов не брали. Юлий решил, что времени надеть и застегнуть их просто не будет, поэтому его люди тряслись от холода в мокрых туниках, совсем не защищавших от ночного бриза.
Цельс лежал в своей каюте, внезапно очнувшись ото сна, и пытался понять, что за звук его разбудил. Может, ветер поменялся? Бухта была прекрасным укрытием, но шторм мог послать по каналам волну, способную ослабить зацеп якорей за глинистое дно. Он уже хотел повернуться на другой бок и снова заснуть на узкой койке. Вечером он слишком много выпил, на руке застыли жирные пятна, капавшие с кусков жареного мяса. Цельс ожесточенно поскреб кожу ногтями, удаляя последствия пирушки. Конечно, помощники спят, напившись до беспамятства, и никому нет дела до того, что надо каждый час обходить и осматривать корабль. Вздохнув, он протянул руку, нащупывая в темноте одежду и морща нос от запаха вина и несвежей пищи, которым она пропиталась.
– Лучше уж сходить и самому проверить, – проворчал он себе под нос и вдруг скривился от невыносимо кислой отрыжки, напомнившей о вчерашнем возлиянии.
Может, разбудить Каберу, пусть приготовит свое пойло? Оно вроде бы помогает…
Внезапно из-за дверей донесся шум борьбы и звук рухнувшего на доски тела. Цельс нахмурился, снял с крюка кинжал – скорее по привычке, чем испугавшись, – потом толкнул дверь и выглянул на палубу.