– Свиные? – изумился Середин. – Первый раз слышу.
– Воняют они сильно, вот и не берет их, почитай, никто, – объяснил Годислав. – Но зато и дешевые самые из всех. Посему и спрашивают, случается. Коли спрашивают – быть должно. Бо нехорошо получится – руками перед покупателем разводить.
– Нехорошо, – согласился Середин. – Баня-то где, дружище? Коли сейчас топить не начнем, до завтра помыться не успеем.
– Да, конечно. Сейчас, Мичуру крикну, чтобы разгружал, и пойдем.
Баня в боярской усадьбе тоже не сильно отличалась от обычной крестьянской. Разве только размером поболее, да курные[4] дыры прикрыты резными решетками. Правда, имелось здесь интересное новшество, ранее Олегом нигде не встреченное. Подвешенные в бане на уровне верхнего края печи полати, плотно смыкаясь между собой, весьма надежно отгораживали нижнюю, чистую часть бани от собирающегося под кровлей дыма. Настолько хорошо, что друзья, растопив очаг и залив в котел воды, смогли спокойно посидеть прямо в помещении, попивая ставленый мед и закусывая мочеными яблоками. Затем потаскали воды, выпили еще, снова потаскали.
В бане уже стало припекать. Подбросив еще дров, боярин свистнул холопа, после чего стал раздеваться. Вскоре прибежал Мичура – с вениками, полотенцами и чистым исподним для хозяина. В вещах гостя он, естественно, рыться не мог – и Олегу за своей одеждой пришлось идти самому. Зато, когда он вернулся, в бане уже висел густой пар, перемешанный с ароматом распаренного дуба и березы. Огонь, как ни странно, еще горел. Но длилось это не долго. После того как на камни плеснули водой еще пару раз, в очаге не осталось даже углей.
Выбрались путники из бани как раз к пиру, в сумерках, когда дворня вместе с управительницей – назвать сестру Годислава приказчицей или тиуном было бы, наверное, некорректно – вернулись с болота. На дворе царила суета, мычали коровы, блеяли овцы, фыркали лошади. Люди торопились задать им сена, кого – подоить, кого – почистить. Опоздать на щедрое боярское застолье не хотел никто.
Трапезная в доме находилась на втором этаже. Балки потолка поддерживали шесть столбов, благодаря чему размер помещения был изрядным – почти двадцать на двадцать шагов. Внутри было светло как днем – на множестве подсвечников с прозрачными, похожими на стекло палочками полыхало не меньше сотни чуть голубоватых огней. Составленный буквой «П» стол способен был принять не меньше сотни гостей – но собралось за ним всего три десятка людей, включая десятилетних подростков. Крепких мужчин старше шестнадцати Олег насчитал всего тринадцать душ, включая Мичуру, и понял, что в этой усадьбе боярам приходится трудиться наравне с дворней и холопами. Иначе с хозяйством наверняка не управиться. И на службу к далеким князьям здешние воины отправлялись явно не за славой, а за самым банальным серебром, словно простые нурманы или свены.
– Сюда, сюда проходи, дружище! – Годислав провел Олега во главу стола, посадил слева. Люб, стало быть, гость хозяину.
Вообще-то, слева от главы дома, каковым стал вернувшийся мужчина, полагалось сидеть жене. Но коли он не женат, так не зазорно и кому другому честь оказать. Справа от боярина сидела, естественно, его матушка, дальше – скуластая женщина в платке с глубоко впавшими глазами и серыми щеками. Судя по месту, ее ранг в доме лишь чуть-чуть уступал родительнице. Получалось, это и была та самая боярыня Лепава, сестра Годислава, что пережила мор и смерть всей семьи. Дальше занял место мужик, все лицо которого скрывала ярко-рыжая курчавая борода, поднимавшаяся чуть ли не до глаз и топорщившаяся в разные стороны: прямо застывший взрыв чернильницы. При этом мужчина был брит наголо, словно специально хотел подчеркнуть контраст между своей прической и мужским отличием. Это, скорее всего, был доверенный приказчик. Перед Олегом, Годиславом, его матушкой и сестрой стояли серебряные кубки, перед бородачом – оловянный. Всем остальным достались кружки глиняные или деревянные ковши. Значит – обычная равноправная дворня.
Едва боярин занял место, дворня зашевелилась, принялась наполнять пивом емкости. Хозяйка усадьбы взяла свой кубок, приподняла:
– Сынок вернулся... – и поставила обратно.
– Здрав будь, боярин, – тут же продолжил бородач.
– Здрав будь! Долгие лета! Слава! – тут же подхватили остальные, вскинули кружки и ковши, осушили, потянулись за угощением: солеными грибами, мочеными яблоками, запеченными половинками куриц, рубленой капустой и залитыми коричневым соусом, тощими бараньими ребрами.
Дав людям немного подкрепиться, Годислав махнул рукой:
– Мичура! – Холоп понимающе кивнул, вышел из-за стола, забрал с подоконника сверток и, обогнув весь стол, с поклоном поднес хозяйке. – Прими, матушка, скромное мое подношение, пусть они тебя греют, как мое сердце.
Женщина, кивнув, протянула руку, взялась за край ткани. Рядом тут же вскочила Лепава, быстро развернула подношение, радостно охнула:
– Глянь токмо, матушка, что за красота! – Боярыня подняла и показала всем золотые височные кольца, покрытые мелким рисунком, потом гривну с крупными шариками на концах.
Старуха только кивнула, прикрыла глаза. Застолье явно начинало ее тяготить.
– Долгих лет тебе, матушка!
– Здравия! Долгих лет! Здоровья тебе, матушка! – подхватила дворня.
– Благодарствую, – кивнула старая боярыня и попыталась подняться. С двух сторон ее тут же подхватили сын и дочка, через несколько мгновений подбежали еще несколько человек из дворни, помогли ей выйти из-за стола, проводили из трапезной.
В помещении повисла неловкая пауза, и боярин опять хлопнул в ладони:
– Мичура!
Холоп опять сбегал к подоконнику, принес второй сверток, с поклоном подал боярыне Лепаве. Та вскинула брови, глянула на брата, потом развернула ткань, слабо улыбнулась, подняла на всеобщее обозрение жемчужную сеточку, по краям утяжеленную изумрудами и рубинами – понизь для волос.
– Спасибо, братишка. Когда-то я мечтала именно о такой.
– Почему молчим? – поднял кубок Годислав.
– Здравия боярыне Лепаве! – опять первым встрепенулся бородач. – Долгие лета! Славься!
Его клич моментально подхватила прочая дворня, в очередной раз осушая посуду. Тут очень вовремя в трапезной появилась Елень. Пышная и румяная сама по себе и одетая в красный сарафан, стряпуха торжественно внесла огромное блюдо, на котором в обрамлении причудливо изрезанной моркови и кружочков лука возлежал целиком запеченный огромный карп. Дворня восхищенно заахала, девушка же водрузила угощение на стол аккурат перед Годиславом. Поклонилась в пояс:
– С возвращением, батюшка.
– Ай, спасибо, милая...
И едва стряпуха выпрямилась, он наклонился вперед через стол, взял ладонями за щеки, притянул к себе и поцеловал в губы. Дворня засмеялась, опять закричала здравицу хозяину. Годислав, выпив, принялся разделывать рыбу. Первый кусок положил себе, попробовал. Затем отделил еще по крупному ломтю и положил на хлеб перед Олегом и сестрой. Такие уж в нынешнее время правила вежливости: сперва докажи, что не отравлено, а уж потом угощай.
Рыба была ароматной, пахла сельдереем и чесночком и таяла во рту.
– Очень вкусно, – поблагодарил Середин подошедшую Елень.
– Кушайте на здоровье, – улыбнулась девушка и уселась на лавку слева от него. Это был сюрприз. Получается, свободное место рядом с гостем было оставлено не из вежливости, а потому что предназначалось конкретному человеку. Стряпуха имела в доме довольно высокий статус – раз сидела не вместе со всеми, где придется, а рядом с боярином.
Впрочем, подбивать к здешним красавицам клинья ведун и не собирался. Особенно сейчас, откушав изрядно хмельного меда сперва в бане, а теперь еще и на пиру. Он наполнил свой кубок, выпрямился:
– Храбрость друга моего, боярина Годислава, достойна изумления. Он смел, честен и великодушен к врагам. Долгие лета!
Дворня тост с радостью поддержала. Олег же, отдав дань вежливости, шепнул Годиславу:
– Я ненадолго...
Покинул трапезную, пробрался через дом в другое крыло, зашел в отведенную ему, жарко натопленную светелку и с наслаждением забрался в постель.
Когда он поднялся, то первым делом распахнул окно, чтобы хоть немного ослабить жару. Дом, несмотря на размеры, протопили сверх всякой меры. Печи грели так, словно хозяева всю ночь варили-парили яства к новому пиру. Во дворе же, однако, было тихо, точно в ночном лесу.
– Опять, что ли, на болото всей усадьбой отправились? – удивился ведун. – Придется снова стряпуху спрашивать.
К счастью, поиски Елени трудностей не представляли. Готовить можно только около печи, а труба в доме была единственной. Коли так – то искать следовало под трубой на первом этаже.
Середин наскоро оделся, не отягощая себя ни поясом, ни поддоспешником, спустился по лестнице, свернул под низкие толстые балки и... И сразу понял все. И то, почему огромный дом среди зимы страдал от жары, и то, куда пропали все обитатели усадьбы. Они сидели здесь, на высоких полатях, возле больших кадок и занимались однообразным, но не очень сложным делом: макали в заполняющие бочки жидкости длинные, размером в локоть, стержни. Кадки стояли на горизонтальных кирпичных трубах, отведенных от низкой, но пугающей размером печи.
– Доброго всем утра! – Олег расправил ворот: духота наверху по сравнению со здешней жарой показалась бы струей свежего воздуха. – А чего вы тут делаете?
– Так свечи, боярин Олег, – отозвалась от печи стряпуха и направилась к нему, утирая руки. – Батюшка наш, Годислав, вернулся, теперича товар в Русу отвезти может. Вот, торопимся запасы использовать. Дабы потом нужды не возникало. Он же с сестрой в Налючи помчался недоимки да барщину сбирать.
– Это свечи? – указал ведун на загородку, в которой выше, нежели в рост человека, были навалены стебли камыша.
– Ситные, – кивнула Елень. – Его, сухого, в бараний жир бросаешь, а как пропитается – сушишь. Сиречь остыть даешь. Горит хорошо, токмо не очень долго. Однако же получается сия свеча легко,