ое спрашивать, но скажи: ты бы отказался от жареного младенчика? От нежного мясца вместо жуткой бурды, которую мы жрем ежедневно?»
«Мне тут говорили: из Арена нам навстречу идет Пормкваль с целым легионом демонов. Находится в двух днях пути от нас».
«Шаик мертва. Слышали, наверное, какой вой устроили семкийцы? Это по ней. И обычай у них есть такой: когда умирает самый главный в их племени, они мажутся пеплом, перемешанным с жиром. Мне солдат из Седьмой рассказывал: поймали они одного такого в засаде. В какой? У пересохшего колодца. И глаза у того семкийца были совсем мертвыми, будто две черные ямы. Даже когда наш солдат его мечом проткнул, в глазах ничего не изменилось. А знаете почему? Потому, что Шаик мертва».
«Я тут слышал: Убарид освободили. Скоро мы повернем на юг и пойдем туда. Нечего нам идти на запад. Не дойдем ни до какого Арена. Сдохнем по дороге… Это уж точно, сдохнем».
— Господин Дюкр? Наконец-то я вас нашел.
Историк поднял голову. Знакомый фаларийский акцент. Ну конечно, капитан Лулль.
Капитан с головы до ног был покрыт пылью. Из-под шлема сальными космами торчали потемневшие от грязи рыжие волосы.
— Вас совсем потеряли, — улыбаясь, сказал капитан. Дюкр покачал головой.
— Как видите, я никуда не делся, — произнес он скрипучим от сухости голосом и вытер слезящиеся глаза.
— Слышали, наверное, сколько бед нам доставляет новый тифанский полководец? Кольтен приказал найти его и уничтожить. Сормо с Балтом выбирали тех, кто пойдет на задание.
— Я обязательно добавлю их имена в свой «Список павших».
Капитан со свистом выдохнул.
— Клобук вас накрой, Дюкр, что вы их хороните? Они пока живы. И мы пока живы, не забывайте! Кстати, вы тоже входите в отряд. Меня послали известить вас об этом. Выступаем вечером, после десятой стражи. Собираемся к девятой, у очага Нила.
— Я отклоняю это приглашение.
— Какое приглашение? Это приказ. Мне велено оставаться при вас и проследить, чтобы вы никуда не улизнули.
— Чтоб Клобук вас прибрал!
— Не волнуйтесь, скоро приберет.
«До берега Паты еще девять дней. Мы напрягаем все силы ради достижения очередной промежуточной цели. И в этом — гениальность Кольтена. Он добивается от нас невозможного и делает это очень умело, обманом заставляя совершать почти невозможное. И так — до самого Арена. Только вопреки всей его гениальности мы туда не дойдем. Наше поражение неминуемо».
— Ну хорошо, выследим мы этого тифанского полководца, убьем его, и что потом? А потом на его место придет другой, — сказал Дюкр.
— Придет, но не такой толковый и храбрый. И на примере своего предшественника он будет знать: действуешь посредственно — остаешься жить. Покажешь свои способности стратега — прощайся с жизнью. Поверьте, Дюкр, никому не хочется гибнуть. Даже во имя Шаик.
«Ты прав, капитан. Кольтен метко пускает стрелы страха и неопределенности. Пока он ни разу не промахнулся и потому верит, что не промахнется и в будущем. И нам не остается иного, как верить вместе с ним, ибо день, когда удача изменит Кольтену, будет днем нашей гибели. До реки Паты — девять дней. Хотите, чтобы мы оказались там через девять дней? Тогда убейте тифанского полководца, и нам уже никто не помешает спокойно двигаться к вожделенной воде. Кольтен приучает людей радоваться каждой победе и извлекать опыт из каждого поражения. И никто даже не замечает, что он натаскивает нас, как собак».
— Капрал Лист, да проснись же ты наконец! — не выдержал Лулль.
Капрал приоткрыл глаза, огляделся и снова впал в дремоту.
— Дюкр, неужели вы не заметили, что у парня горячка от жажды?
Историк взглянул на Листа. Капитан был прав: пылающие щеки, лихорадочно блестящие глаза.
— Послушайте, Лулль, утром он не был таким. Честное слово.
— Но после утра прошло уже одиннадцать часов! И с тех пор у него во рту не было ни капли воды?
«Одиннадцать часов? Это значит, скоро вечер?»
Капитан развернул лошадь и крикнул, чтобы нашли лекаря. Его крик потонул в грохоте копыт, скрипе колес и стуке шагов.
«Я совсем перестал замечать время. Мне казалось, утро было совсем недавно. Неужели прошло целых одиннадцать часов?»
Не дождавшись лекаря, Лулль куда-то ускакал и вскоре вернулся с Нетрой. Девочка восседала все на той же чалой лошади. Подхватив поводья лошади капрала, Лулль передал их Нетре, и она увезла Листа.
— Меня так и тянет попросить Нетру потом заняться вами, — сказал Лулль. — Вы когда в последний раз прикладывались к воде?
— К какой воде, капитан?
— У нас есть особые запасы для солдат. Каждое утро вы приходите за водой, получаете свой бурдюк, а вечером возвращаете его пустым.
— Разве в нашей пище нет воды?
— Там лишь молоко и кровь.
— Для солдат запасы воды есть. А что пить беженцам?
— Воду, которой они сумели запастись на берегу Секалы, — ответил Лулль. — Мы поклялись их защищать, но нянчиться с ними не обязаны. Я слышал, вода заменяет беженцам деньги, и кто-то неплохо наживается на ее продаже.
— Кто-то наживается, а дети умирают.
Лулль кивнул.
— Вот вам и вся сущность человечества. Кому нужны пухлые тома исторических хроник, если умирают дети? Два этих слова подытоживают все несправедливости мира. Можете написать мои слова, и вам больше не понадобится никаких рассуждений.
«А ведь этот самоуверенный капитан прав. Наши дела, наша мораль, споры о вмешательстве богов — все это гроша ломаного не стоит, потому что от нехватки воды и скверной пищи умирают дети. Можешь быть уверен, капитан Лулль, я напишу твои слова. Они — как старый меч. Невзрачный, с тупым и зазубренным лезвием, но его удар достигает сердца».
— Мне даже нечего вам возразить, капитан.
Лулль достал из седельной сумки бурдюк с водой.
— Не надо возражать. Сделайте несколько глотков. Не отталкивайте мою руку — пыль и так доконала ваше горло.
Дюкр послушно глотнул воды и язвительно улыбнулся.
— Надеюсь, вы исправно ведете свой «Список павших», — сказал Лулль.
— Нет. Боюсь, я начал сбиваться.
Лулль отрывисто кивнул.
— Как обстоят наши дела? — спросил Дюкр.
— Скверно, господин имперский историк. Нас потихоньку уничтожают. Ежедневно мы теряем убитыми до двадцати человек и вдвое больше — ранеными. Тифанцы — как змеи среди песка. Подползают незаметно и жалят. Едем мы по равнине. Вдруг неведомо откуда прилетает стрела и убивает нашего солдата. Посылаем отряд виканцев — они нарываются на засаду. Мы посылаем другой, а мятежникам только того и надо. Они отвлекли наше внимание. Добавьте к этому азарт погони. Виканцы стараются во что бы то ни стало найти и уничтожить мятежников. Во флангах появляются бреши. В результате — новый налет. Гибнут беженцы, погонщики. Гибнет скот, если только рядом не оказываются виканские собаки. Эти бьются до последнего. Но ведь и их тоже становится все меньше.
— Иными словами, дальше так продолжаться не может.
Лулль скрежетнул зубами, ослепительно белыми на фоне его пропыленной рыжей бороды.
— Да, Дюкр. Потому мы и должны поскорее уничтожить тифанского полководца. На берегах Паты нас будет ждать новое сражение, и лучше, если без этого умницы.
— Опять придется переходить реку вброд?
— Глубины там — по колено, а в сухое время и того меньше. На западном берегу сразу от воды начинается достаточно крутой подъем. Противник явно воспользуется тамошними холмами. Но у нас нет выхода. Либо мы пробьемся, либо наши трупы останутся жариться на солнце.
Вдали заиграли сигнальные виканские рожки.
— Вот и пришли, — сказал Лулль. — Я вам советую хорошенько отдохнуть. Мы найдем вам шатер в лагере клана Глупого пса. Поспите несколько часов. Я разбужу вас на ужин.
Дюкр без возражений поехал вслед за капитаном.
Несколько виканских пастушеских псов явно что-то не поделили. Высокие травы мешали разглядеть предмет их соперничества. Дюкр, шедший вместе с Луллем, хмуро покосился на жилистых пятнистых собак.
— Только не смотрите им в глаза, — предупредил капитан. — Вы — не виканец, и собаки это знают.
— Не ошибусь, если они грызутся из-за пищи. Интересно, чем питаются эти «милые зверюшки»?
— Вам лучше не знать.
— Ходили слухи, что они выкапывают кости из детских могил.
— Повторяю: вам лучше не знать.
— Я слышал, среди кровавых грязюков нашлись добровольцы из тех, кто посильнее. Они нанимались сторожить могилы.
— Если у этих грязюков нет виканской крови, я им очень не завидую.
За спиной вновь послышалось угрожающее ворчание. Собаки продолжали спор за добычу.
Впереди светились походные костры. За круглыми шатрами проходила последняя, внешняя линия обороны. И бывалые, и молодые солдаты молча глядели на проходящих мимо капитана и историка. В их взглядах ощущалось что-то настораживающее.
«Совсем как у виканских собак», — подумалось Дюкру.
— У меня такое чувство, что виканцы постепенно охладевают к защите беженцев, — вполголоса произнес историк.
Лулль поморщился, однако промолчал. Они пошли дальше. В воздухе пахло дымом, конской мочой и разварными костями. Последний запах был резким и одновре-491-менно притягательным. Возле одного котла стояла старуха. Орудуя деревянной лопаткой, она ловко поддевала смесь из костного жира и мозга и запихивала в полые воловьи кишки. Потом горячие колбасы надежно перевязывали с обоих концов и подвешивали остывать.
Заметив историка, старуха подняла лопатку.
«Сейчас предложит мне, точно малышу, дочиста облизать деревяшку».
В жирном вареве плавали кусочки шалфея. Когда-то Дюкру нравилась эта трава, однако за время странствия по Семиградию его вкусы изменились. В ответ на предложение историк улыбнулся и покачал головой.
Когда они отошли от котла, капитан сказал:
— А вас и здесь знают. Они говорят, что вы… странствуете в мире духов. Кстати, старуха не настолько щедра, чтобы предлагать пищу всем подряд. Меня, например, она ни разу не угостила.