Миссис Франклин, вздохнув, прошелестела:
— Ах, но вы — совсем другое дело. У вас нет никого, с кем вам приходилось бы считаться. А у меня — мой бедный Джон. Я ему в тягость, я так остро это чувствую. Слабая, больная, никому не нужная. Вишу тяжелым камнем у него на шее.
— Никогда не слышал от него ничего подобного.
— Да, конечно. Не слышали. Но мужчины, они же все как на ладони. И Джон совсем не умеет скрывать свои чувства. Не то что он недобр ко мне, нет, но он… — для него это благо — он совсем бесчувственный. И думает, что другие тоже такие же. Какое счастье родиться толстокожим!
— Я бы не сказал, что доктор Франклин толстокожий.
— Да? Вы просто его не знаете. Если бы не я, ему было бы куда свободней. Понимаете, порой я впадаю в страшную депрессию и думаю, не положить ли всему этому конец.
— О, madame, не говорите так!
— Какая от меня польза? Бросить все, уйти в неведомое… — она тряхнула головой. — И освободить Джона.
— Чушь! — сказала сестра Крейвен, когда я пересказал ей эти слова. — Никогда в жизни она этого не сделает. Не волнуйтесь, капитан Гастингс. Знаем мы таких — лепечут умирающим голосом «бросить все, уйти в неведомое», а у самих и в мыслях ничего подобного нет.
Должен заметить, как только суета вокруг миссис Латтрелл улеглась и сестра Крейвен вновь начала прислуживать своей хозяйке, настроение у миссис Франклин заметно улучшилось.
Как-то утром, когда стояла особенно хорошая погода, Кертис вывез Пуаро и оставил его под буком, неподалеку от лаборатории. Это было его излюбленное место. В укрытом от восточного ветра уголке не чувствовалось ни малейшего дуновения, что вполне устраивало моего друга, ненавидевшего сквозняки и с подозрением относящегося к свежему воздуху. Он вообще предпочитал оставаться в помещении, но когда его хорошенько укутывали в пледы, становился более терпимым и к открытым пространствам.
Едва я подошел к Пуаро, в дверях лаборатории появилась миссис Франклин. Одета с отменным вкусом, необычайно оживлена. Сказала, что едет с Бойдом Каррингтоном, чтобы осмотреть его дом и посоветовать, какой кретон[166] выбрать.
— Вчера, когда приходила в лабораторию поговорить с Джоном, забыла там свою сумочку, — сказала она. — Джон с Джудит уехали в Тадкастер[167], им не хватило каких-то химических реактивов.
Она опустилась на скамейку рядом с Пуаро, покачала головой и проговорила шутливым тоном:
— Вот бедолаги! Какое счастье, что у меня нет склонности к научным изысканиям. Работать в такой чудный день, как сегодня, по-моему, верх глупости.
— При ученых этого лучше не говорить, madame.
— Да-да, конечно.
Лицо у нее стало серьезным, и она тихо проговорила:
— Мосье Пуаро, неужели вы думаете, я не восхищаюсь своим мужем. Восхищаюсь, и еще как. Он живет своей работой, и это величайший подвиг.
Голос у нее чуть дрожал.
Мне пришло в голову, что миссис Франклин нравится играть разные роли. В данный момент она выступает в амплуа преданной жены, поклоняющейся героическому мужу.
Она подалась вперед, положила руку на колено Пуаро и с искренней убежденностью в голосе сказала:
— Джон, в своем роде, святой. Иногда меня это даже пугает.
Назвать Франклина святым? Пожалуй, это уж слишком, подумал я. А миссис Франклин снова заговорила, глаза у нее сияли.
— Во имя науки он готов идти на любой риск. И это замечательно, правда?
— Ну разумеется, разумеется, — торопливо поддакнул Пуаро.
— Но порой, в самом деле, я страшно за него тревожусь, — продолжала она. — Он ведь ни перед чем не остановится. А этот ужасный ядовитый боб, над которым Джон сейчас экспериментирует! Боюсь, он начнет ставить опыты на себе.
— Но ведь он, безусловно, примет все меры предосторожности, — сказал я.
Она грустно улыбнулась и покачала головой:
— Вы не знаете Джона. Слышали, что он проделал с этим новым газом?
— Нет.
— Они выделили какой-то очень нужный газ. Джон вызвался его испытать. И целых тридцать шесть часов провел в специальной камере. У него измеряли пульс, температуру, следили за дыханием. Нужно было выяснить, каковы последствия действия этого газа и одинаково ли оно у людей и животных. Как сказал мне потом один профессор, риск был очень велик. Джон мог просто умереть. Но он из тех, кто совершенно не заботится о собственной безопасности. По-моему, это поразительно, правда? У меня бы не хватило смелости.
— Да, требуется много мужества, чтобы решиться на подобный эксперимент, — сказал Пуаро.
— Конечно. Я очень горжусь Джоном и в то же время ужасно за него боюсь. Видите ли, на определенном этапе морские свинки и лягушки становятся бесполезны. Нужно знать, как будет реагировать организм человека. И я в ужасе — ведь Джон введет себе яд этого гадкого боба, при помощи которого дикари вершат суд Божий. И может случиться непоправимое. — Она вздохнула и покачала головой. — А он только смеется над моими страхами. Нет, он, конечно, в своем роде святой.
В этот момент к нам подошел Бойд Каррингтон.
— Ну, Бэбс, ты готова?
— Да, Билл, жду вас.
— Надеюсь, поездка не будет для тебя слишком утомительной?
— Нет-нет. Сегодня я чувствую себя гораздо лучше.
Она встала, приветливо нам улыбнулась и пошла по лужайке в сопровождении Бойда Каррингтона.
— Гм-м… Доктор Франклин — современный святой? — сказал Пуаро.
— По-моему, тут просто смена амплуа, — возразил я. — Но, кажется, леди это нравится.
— Что нравится?
— Пробовать себя в разных ролях. То несчастная миссис Франклин, которую не понимают и которой пренебрегают; то жертвующая собой страдалица, которой нестерпима мысль, что она обуза для любимого человека. А сегодня преданная жена, поклоняющаяся своему талантливому, героическому мужу. Беда в том, что она везде немного переигрывает.
— Вам кажется, что миссис Франклин глуповата? — задумчиво проговорил Пуаро.
— Нет, я бы этого не сказал, хотя интеллектом, пожалуй, не блещет.
— A-а, она не в вашем вкусе…
— А кто в моем вкусе? — с интересом спросил я.
— Откройте рот, закройте глаза, посмотрим, что феи вам пошлют… — неожиданно проговорил Пуаро.
Ответить я не успел — прямо по траве к нам вихрем неслась сестра Крейвен. Ослепительно улыбнувшись, она распахнула дверь лаборатории, ворвалась туда и тотчас вылетела обратно с перчатками в руках.
— То носовой платок, то перчатки — вечно что-нибудь да забудет, — бросила она на ходу и устремилась к ожидавшим ее Барбаре Франклин и Бойду Каррингтону.
Миссис Франклин, подумал я, видимо относится к тому типу беспомощных женщин, которые всегда все теряют, повсюду разбрасывают свои вещи и не только считают, что все обязаны хлопотать вокруг них, но еще и гордятся своей рассеянностью. Не раз слышал, как миссис Франклин кокетливо лепетала: «Ах, вы же знаете, голова у меня как решето».
Я наблюдал, как сестра Крейвен промчалась по лужайке и скрылась из виду. Бегает она превосходно, и такая сильная, ловкая.
— Для юной девушки такая жизнь, должно быть, несносна! — с чувством сказал я. — Никакого медицинского ухода здесь не требуется, только «пойди, принеси, подай». К тому же миссис Франклин наверняка не слишком с ней добра и деликатна.
Кажется, Пуаро задался целью досадить мне. Вместо ответа он прикрыл глаза и ни с того, ни с сего шепотом проговорил:
— Рыжеватые волосы.
Да, сестра Крейвен, действительно, рыжеволосая, но почему Пуаро решил высказаться по этому поводу именно сейчас, хоть убей, не пойму.
Я промолчал.
Глава 11
На следующее утро перед ленчем[168] состоялся разговор, оставивший во мне чувство смутной тревоги.
Нас было четверо — Джудит, я, Бойд Каррингтон и Нортон.
Не помню, с чего началось, но беседа у нас зашла об эвтаназии[169], о доводах «за» и «против» нее.
Бойд Каррингтон, естественно, говорил больше других, Нортон время от времени вставлял слово-другое, Джудит молчала, но слушала очень внимательно.
Я признался, что хотя, видимо, есть все основания поддерживать практику эвтаназии, но все же мои чувства против этого. И кроме того, по-моему, в руках родственников оказываются слишком большие полномочия.
Нортон согласился со мной. И добавил, что к эвтаназии следует прибегать только с согласия и по желанию самого пациента в том случае, когда его страдания перейдут границы возможностей и смерть неизбежна.
Бойд Каррингтон на это заметил:
— Да, но странная вещь: всегда ли этот обреченный действительно желает, как говорится, положить конец своим мучениям?
И рассказал один достоверный случай. Больной, у которого был неоперабельный рак, измученный невыносимой болью, умолял своего доктора дать ему что-нибудь, чтобы разом со всем покончить. Доктор отвечал: «Послушайте, старина, я не могу на это пойти». Уходя, он оставил больному несколько таблеток морфия, подробно объяснив, как их принимать и какова смертельная доза. Хотя таблетки хранились у больного и он волен был принять смертельную дозу, он этого не сделал.
— Вот и получается, — заключил Бойд Каррингтон, — что, несмотря на все свои заверения, этот человек предпочел мучения, а не быстрый безболезненный конец.
И тут в первый раз за все время заговорила Джудит.
— Ну еще бы! — резко, с ударением сказала она. — Не следовало оставлять решение за ним.
Бойд Каррингтон спросил, что она имеет в виду.
— А то, что у человека, ослабленного болезнью и страданиями, нет сил принять решение. Это должен сделать тот, кто его любит.
— Должен? — с сомнением переспросил я.
Джудит посмотрела на меня.
— Да, должен. Тот, кто находится в здравом рассудке и кто может взять на себя подобную ответственность.
Бойд Каррингтон покачал головой.