Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы — страница 2 из 79

Глава 1Давным-давно

Таппенс выбирала поздравительные открытки. День выдался дождливый, и на почте практически никого не было. Люди бросали письма в ящик на улице или, поспешно купив марки, торопились домой. По магазинам тоже мало кто ходил, и Таппенс решила, что день выбран правильно.

Почтой заведовала пожилая седая женщина. Гвендаже, которую Таппенс без труда узнала по описанию Беатрис, хозяйничала за тем прилавком, где продавалась всякая мелочь. Общительная и любопытная, она превосходно смотрелась на пестром фоне рождественских открыток, валентинок[32], комиксов, бумаги для заметок, письменных принадлежностей и разнообразных фарфоровых безделушек для дома. Говорить она начала раньше даже, чем Таппенс успела подойти к прилавку.

— Я так рада, что этот дом снова ожил. «Сторожка принца», я имею в виду.

— Я думала, он называется «Лавры», — удивилась Таппенс.

— Не помню, чтобы его так называли. Хотя очень может быть. Вы же знаете, как люди любят все переименовывать!

— Да уж, — немного смутилась Таппенс. — Честно говоря, мы и сами успели придумать для него парочку имен. Кстати, Беатрис говорила мне, что вы знали некую Мэри Джордан, которая когда-то там жила.

— Да нет, что вы. Как же я могла ее знать? Просто слышала… Это ведь еще во время войны было, и не последней даже, а той, с цеппелинами[33]…

— А я их даже видела, — поддержала разговор Таппенс. — В пятнадцатом или шестнадцатом году они так и сновали над Лондоном! Помню, пошли с моей двоюродной бабушкой в универмаг, и тут как раз объявили тревогу.

— Они все больше по ночам летали, да? Наверное, страшно было?

— Да не особенно, — сказала Таппенс. — Хотя, конечно, неприятно. Вот бомбардировщики — это да! Все время кажется, что они хотят попасть именно в тебя!

— А вам приходилось ночевать в метро? У меня подруга живет в Лондоне, так она все ночи в метро проводила. У всех была своя станция. У нее, кажется, Уоррен-стрит.

— Меня в эту войну в Лондоне не было, — покачала головой Таппенс. — И слава Богу! Не хотелось бы мне ночевать в метро.

— А эта моя подруга, Дженни, просто обожала. Она говорит, там здорово. Представляете, у каждого была своя собственная ступенька. И вот, она говорит, каждый сидит на своей ступеньке, спит, болтает с другими или закусывает сэндвичами, которые захватил с собой. В общем, весело. И ни минуты покоя — всю ночь что-нибудь происходит. А поезда тогда ходили до самого утра. Дженни говорила мне, что когда война кончилась и пришлось вернуться домой, ей там показалось невыносимо скучно.

— Во всяком случае, — сказала Таппенс, — в четырнадцатом году таких бомбардировок еще не было. Тогда были только цеппелины.

Но Гвенда, как выяснилось, уже утратила к ним всякий интерес.

— Так как же с Мэри Джордан? — напомнила Таппенс. — Вы ведь что-то о ней знаете?

— Не то чтобы знаю — просто слышала кое-что, и то очень уже давно. Мне бабушка рассказывала. Знаю, что у этой Мэри были чудесные золотые волосы. Она ведь была немка — фроляйн, что называется. За детьми присматривала. Сперва работала в семье какого-то морского офицера, вроде бы в Шотландии, а потом приехала сюда и устроилась к Паркинсонам. А в свой единственный выходной ездила в Лондон. Туда все и отвозила.

— Что отвозила? — не поняла Таппенс.

— Откуда ж мне знать? — искренне удивилась Гвенда. — Что крала, то и отвозила.

— Так ее поймали на краже?

— В общем-то, не совсем. Только ее начали подозревать, как она вдруг заболела и умерла.

— Она умерла здесь? А от чего? И в какой больнице?

— Ну, тогда здесь и больницы-то не было. Не то что нынче. Отравилась она. Поговаривали, будто кухарка виновата. Перепутала наперстянку со шпинатом или латуком[34]. Хотя нет, кажется, это была не наперстянка. Может, красный паслен?[35] Хотя про паслен-то ведь каждый знает, да и ядовиты у него только ягоды. Так что, наверное, все-таки наперстянка. Я даже в справочнике смотрела. Как же ее там? Дикогсо… дигит… в общем, что-то такое с пальцами[36]. И действительно ядовитая. А доктор, конечно, приходил и все что мог сделал, да уж больно поздно его вызвали.

— А в доме было много людей, когда это случилось?

— Да уж наверное. Бабушка говорила, у них вечно кто-нибудь гостил. С детьми приезжали, с друзьями… причем большими компаниями. Сама-то я, конечно, не помню. Так мне бабушка рассказывала. Иной раз и мистер Бодликотт чего вспомнит. Это садовник, он тут время от времени работает. Совсем уже старый. Дело, думаю, было так. Кто-то из домашних вызвался помочь кухарке, пошел в огород и нарвал там зелени, хотя и не шибко в ней разбирался. На дознании потом говорили, что действительно легко было ошибиться, потому что шпинат и щавель росли совсем рядом с той самой… ну как ее?.. диги… в общем, наперстянкой. Вот ее и нарвал. Печальная, в общем, история. Бабушка говорила, эта фроляйн была настоящей красавицей — и волосы, и вообще.

— И она каждую неделю ездила на выходной в Лондон?

— Да. Якобы к друзьям. Бабушка говорила, многие ее тогда шпионкой считали.

— А на самом деле?

— Кто ж его знает. Хотя военным она нравилась — и флотским, и офицерам из Шелтонского военного лагеря. У нее там много было знакомых.

— Значит, могла быть и шпионкой?

— Могла. Бабушка говорила, некоторые так даже в этом и не сомневались. Только это ведь даже и не в прошлую войну было!

— Беда с этими войнами, — согласилась Таппенс, — никак все не упомнишь… У меня есть знакомый старичок, так его друг участвовал аж в битве при Ватерлоо.

— Вот и я о чем. Все это было задолго до четырнадцатого года. Тогда все держали иностранных нянек и называли их фроляйнами и мамзелями, не знаю уж почему. Бабушка говорила, та немка хорошо умела обращаться с детьми. Любили они ее.

— А здесь она жила только в «Лаврах»?

— Да, только в то время дом как-то по-другому назывался. В нем тогда Паркинсоны жили. И вот я еще что вспомнила. Она родом была из того же города, что и паштет, который в «Фортнум и Мейсоне»[37] продается. Дорогой такой, знаете, паштет из гусиной печенки. Но немкой она только наполовину была, а наполовину — француженкой.

— Может, Страсбург?[38] — предположила Таппенс.

— Вот-вот. Она и рисовать умела. У нас даже бабушкин портрет есть ее работы, только бабушке не понравилось: больно уж она там старая получилась. И еще она нарисовала одного из паркинсоновских мальчишек. Миссис Гриффин этот портрет видела. Кажется, именно он потом что-то про нее и разнюхал. Если не ошибаюсь, он еще приходился крестником одной из подруг миссис Гриффин.

— Не Александр Паркинсон?

— Он самый. Его еще возле церкви похоронили.

Глава 2Знакомство с Матильдой, Верным Дружком и Кей-Кей

На следующее утро Таппенс отправилась к человеку, которого вся деревня звала стариной Айзеком, или, в редких официальных случаях, мистером Бодликоттом. Айзек Бодликотт был одной из местных достопримечательностей. Во-первых, ему уже было далеко за девяносто (впрочем, исключительно с его слов, что особого доверия не вызывало), и, во-вторых, он слыл в округе мастером на все руки. Если не удавалось дозвониться до слесаря или сантехника, обращались к старине Айзеку. Садовник по профессии, мистер Бодликотт мог легко починить канализацию, шутя разобраться с сантехникой и не задумываясь исправить почти любой электрический прибор, хотя специально ничему этому не обучался. Брал он ощутимо меньше, чем настоящие слесарь и сантехник, а работал ничуть не хуже. Он столярничал, плотничал, чинил замки, вешал картины и даже разбирался в пружинах старых кресел. Главным недостатком мистера Бодликотта была сопровождающая весь его трудовой процесс безудержная болтовня, остановить которую могла только иногда выпадающая у него вставная челюсть. В основном это были бесконечные воспоминания о людях, некогда живших в округе. Впрочем, о степени достоверности этих рассказов судить было трудно, поскольку мистер Бодликотт никогда не упускал случая заодно всучить слушателю и какую-нибудь старую байку, вряд ли претендующую на достоверность. Сей плод народной фантазии, претендующий именоваться плодом личных воспоминаний, преподносился примерно так:

«Вы бы удивились, расскажи я вам все, что про нее знаю. Да уж. Многие думали, что все про нее знают, но — ошибались. Один я сразу все понял! Ну, что это была старшая сестра. А ведь какой скромницей прикидывалась! Только собака мясника ее с головой выдала. Шла за ней до самого дома. Да уж. Правда, дом-то, прямо скажем, был не ее. В общем, история… Старая миссис Аткинс тоже хороша! Никто ведь не знал, что она держит дома револьвер — кроме меня, разумеется. Я-то его видел, еще когда шифоньер ей чинил. Это, если не знаете, комод такой высокий. Шифоньер-то шифоньер, а петли сломались, да и замок тоже. Там вот револьвер и лежал. Представляете, в одном пакете с туфельками. Крохотные такие туфли третьего размера[39], как сейчас помню. Или второго. А ей уж годков семьдесят пять, не меньше. И давай мне объяснять, что это, мол, свадебные туфли ее прабабки. Ну-ну. Я-то помню, кто-то говорил, что видел, как она их сама в сувенирной лавке покупала. Ну и рядом с ними револьвер. Да уж. Потом оказалось, его сын привез из Восточной Африки. Он там стрелял слонов или еще кого, а когда домой приехал, не нашел ничего умнее, как и старуху научить стрелять. Вот она и сидела целыми днями у окна гостиной: ждала, когда кто-нибудь появится, а тогда уж давай палить почем зря. Врать не буду, мимо стреляла — только чтоб попугать. Говорила, нечего, мол, здесь ходить и птиц распугивать. Очень она, понимаете, птиц любила. Да уж. А миссис Лезерби знаете? Как ее однажды чуть не арестовали? Да-да. Таскала вещи из магазина. И ловко таскала, говорят. А у самой денег куры не клюют…».

Таппенс, залучившая мистера Бодликотта к себе в дом под предлогом замены треснувшего стекла в ванной, начала уже сомневаться, что сумеет направить стихию его воспоминаний в нужное ей русло. А между тем старик вполне мог бы дать им ключик к тайне Мэри Джордан или хотя бы просто рассказать что-нибудь интересное об их новом жилище.

Айзек Бодликотт сразу согласился помочь новоселам. Знакомство с новыми людьми было для него ни с чем не сравнимым удовольствием. Появление людей, которые еще не слышали его блистательных воспоминаний, было значительным событием в его жизни. Те, кто уже слышал, нечасто просили старика повторить их еще раз. С новыми же слушателями можно было не церемониться. Это была не только возможность продемонстрировать свои разнообразные таланты, но и всласть поворчать.

— Хорошо еще, никто не порезался. А ведь могли бы…

— Могли, — кивнула Таппенс.

— И на полу вот осколки…

— Да, — сказала Таппенс, — не успела еще подмести.

— Со стеклом так нельзя, мисс. Только не со стеклом. Малюсенький осколок может причинить уйму вреда. Так ведь и умереть можно, если вену-то порезать. Помню, мисс Лавиния Шотакоум…

Но судьба мисс Лавинии Шотакоум меньше всего интересовала сейчас Таппенс. Тем более, что об этой восьмидесяти — если не девяноста — летней старушке, напрочь оглохшей и почти слепой, она не раз уже слышала от соседей.

— Наверное, — сказала Таппенс, решительно прерывая историю про Лавинию Шотакоум, — вы многое знаете о здешних жителях, раз у вас такая прекрасная память.

— Ну, я уже, конечно не тот, что раньше… Мне ведь уже за восемьдесят пять… практически девяносто… но на память пока не жалуюсь. И потом, бывают, знаете вещи, которые не забываются. Да уж. Сколько бы лет ни прошло, а что-то напомнит, и все сразу всплывет. Я вам такое могу рассказать, не поверите!

— Просто удивительно! — воскликнула Таппенс. — Вы, наверное, много необычных людей в своей жизни встречали?

— Да уж кого только не встречал, — согласился мистер Бодликотт. — С виду вроде приличный человек, а наделе…

— Шпион? — с надеждой спросила Таппенс.

Айзек уже вставил новое стекло. Он наклонился и поднял с пола осколок.

— Вот, видите, — проговорил он. — А теперь представьте, что было бы, воткнись такой вам в ногу.

Больше в ванной делать было нечего. Таппенс, однако, не собиралась так легко сдаваться и попросила старика заглянуть в маленькую оранжерею, пристроенную к дому возле окна столовой, и высказать свое мнение: есть ли смысл ее ремонтировать, или стоит просто снести, и дело с концом? Айзек с удовольствием переключился на новую тему. Они спустились вниз, обогнули дом и подошли к оранжерее.

— Вы об этом, что ли?

Таппенс кивнула.

— А, кей-кей, — произнес Айзек.

Таппенс удивленно на него взглянула, гадая, что бы это могло значить.

— Как вы сказали?

— Я сказал «Кей-кей». Так ее называли во времена старой миссис Лотти Джоунз.

— Понятно, — протянула Таппенс. — А почему?

— Не знаю. Знаю только, что она слишком маленькая и холодная. В ней даже подогрева нет. Не то, что настоящие зимние сады в больших домах. Там даже папоротники можно выращивать.

— О да! — папоротники Таппенс любила.

— В общем, оранжерея — она оранжерея и есть. А уж почему старая Лотти Джоунз называла ее «Кей-кей», это надо у нее спрашивать.

— А здесь тоже росли папоротники?

— Нет, здесь вообще ничего не росло. Тут старые детские игрушки хранили. Да они, думаю, и сейчас здесь, если, конечно, никто не выбросил. Да уж. А стены непонятно на чем держатся… И крышу еще сверху приделали. Какие уж в такой темноте цветы? Вот хлам всякий хранить — это да, это в самый раз.

— А как бы попасть внутрь? — спросила Таппенс, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь толстый слой пыли на стеклах. — Там внутри, наверное, уйма необычных вещей!

— Должен быть ключ, — сказал Айзек. — Так, верно, и висит на своем месте.

— А где его место?

— А вон там, в сарае.

Они направились к сараю, который, впрочем, давно уже утратил право даже и на такое название. Распахнув ногой дверь, Айзек отодвинул в сторону спиленные сучья, отшвырнул несколько гнилых яблок и, подобравшись к стене, сдернул старый половичок, за которым обнаружилось несколько ржавых ключей, висящих на не менее ржавом гвозде.

— Еще Линдопа ключи, — заметил Айзек. — Это ихний предпоследний садовник. Правда, толку от него было… Вот корзины он хорошие делал, это да… Так что, если хотите заглянуть в «Кей-кей»…

— Очень, — сказала Таппенс. — А как это, кстати, пишется?

— Что?

— Ну, «Кей-кей». Просто две «К»?

— Да нет, это вообще, кажется, не по-нашему. Вроде бы к-е-й и потом еще раз к-е-й. Или даже «кай-кай». Может статься, и по-японски.

— А что, — удивилась Таппенс, — здесь и японцы жили?

— Нет. Вот чего не было, того не было.

Несколько капель из масленки в руках Айзека — и ржавый ключ без особого труда повернулся в скважине. Айзек распахнул дверь.

— Вот, пожалуйста, — сказал он равнодушно. — Одно старье.

— Какая чудесная лошадка! — заметила Таппенс.

— Так это ж Матильда.

— Матильда? — с недоумением переспросила Таппенс.

— Ну да. Имя такое женское. Говорят, жену Вильгельма Завоевателя[40] так звали, но, по-моему, врут. Эту штуку из Америки привезли. Кому-то из детей.

— Чьих детей?

— Да Бэссингтонов, чьих же еще. Они здесь еще до меня жили. Совсем, наверное, заржавела.

Матильда, лошадка серой масти величиной с небольшого пони, выглядела и впрямь грустно: от гривы осталось лишь несколько волосков, от хвоста — только воспоминания, а одно ухо и вовсе исчезло.

— Она совсем на похожа на обычную лошадь-качалку, — заметила Таппенс.

— Еще бы! — просиял Айзек. — Те качаются только вверх-вниз и взад-вперед, а эта еще и скачет. Сначала передние ноги делают вот так — у-уп, — а потом и задние. Да я сейчас покажу.

— Осторожнее! — заволновалась Таппенс. — Как бы вам не пораниться.

— Э-э, мы с Матильдой старые знакомые. Последний раз правда, я ездил на ней лет пятьдесят — шестьдесят назад, но сноровки, думаю, не утратил. Выдержит, куда она денется.

Он лихо вскочил в седло, и лошадка рванулась вперед.

— Ну, как?

— Замечательно, — улыбнулась Таппенс.

— А уж дети в каком были восторге! Мисс Дженни, та каждый день на ней каталась.

— А кто такая мисс Дженни?

— А это Листеров дочка. Старшая. Очень, помню, Верного Дружка любила.

Таппенс вопросительно взглянула на него, гадая, что из содержимого Кей-кей может носить подобное имя.

— Вон та маленькая лошадка с повозкой в углу. Это ее дети так прозвали. Мисс Памела частенько на ней с горки каталась. Очень уж она упрямая была, мисс Памела. Видите, педали? Так уже тогда не работали. Только мисс Памелу это не смущало. Она затаскивала Дружка на вершину холма, садилась, отталкивалась и… обычно они приземлялись в араукарии[41].

— Приятного мало, — сказала Таппенс. — Я про араукарию.

— Ну, иногда она успевала затормозить и раньше. Очень, очень серьезная была мисс Памела. Часами могла так кататься. Сам видел. Я ведь, знаете, частенько тогда тут бывал. С розами возился, с травой пампасной… Только она не любила, когда к ней с разговорами лезли. Ей вполне достаточно было кататься в одиночестве с горки и сочинять всякую всячину.

— А что она сочиняла? — Таппенс почувствовала, что мисс Памела заинтересовала ее куда больше, чем Дженни.

— А что прячется ото всех. Что, мол, она королева не то Ирландии, не то Шотландии, и зовут ее Мэри…

— Мария Стюарт, королева Шотландская?[42]— подсказала Таппенс.

— Во-во. И вот она, значит, от всех сбежала и живет теперь в замке Лох.[43]

— Понимаю. Значит, Памела воображала, что она — Мария, королева Шотландская, спасающаяся от врагов?

— Точно. Все помню, хотела пасть к ногам Елизаветы Английской[44]. Сильно сомневаюсь, что той бы это понравилось.

— Ясно, — разочарованно протянула Таппенс. — Все это очень, конечно, интересно… А вот Мэри… Мэри Джордан… Вы ее, случайно, не знали?

— А, понял, про кого вы толкуете. Точно, была здесь такая, только еще до меня. Шпионка немецкая.

— Здесь, похоже, многие ее помнят, — заметила Таппенс.

— Ага. Фрау Лайн ее называли. Ну прямо лайнер какой-то.

— Действительно похоже.

— А потом лайнер взял и сбился с курса! — заявил Айзек и оглушительно расхохотался.

Таппенс натянуто улыбнулась. Айзек, отсмеявшись своей любимой шутке, подошел к стеклянной стене оранжереи и деловито осмотрел сад.

— Пора бы вам, — сказал он, — подумать об огороде. Потому что, если хотите вовремя получить бобы, самое время их сажать. Да и горошек тоже. И ранний салат уже можно. «Мальчик-с-Пальчик», например. Отличный, хочу вам сказать, салат! Листики мелкие, так и хрустят на зубах!

— Я слышала, вы тут со многими садами работали, не только с этим.

— Работал, как не работать! Почти во всех домах перебывал. Знаете ведь, как бывает: наймут садовника, а толку от него никакого, вот и зовут меня пособить. Из-за этого тут даже несчастный случай однажды произошел. Перепутали какую-то отраву с салатом. Меня-то здесь тогда еще не было. Но слышать — слышал.

— Это вы о наперстянке, да? — спросила Таппенс.

— Надо же, уже рассказали! — расстроился Айзек. — Ну что за люди! Давно это было. Вся семья тогда заболела, а один так даже и помер. По крайней мере, так мне рассказывали. Может, конечно, и врали.

— По-моему, как раз ваша Фрау Лайн и отравилась, — заметила Таппенс.

— Что, Фрау Лайн? Не знал.

— А может, и не она, — согласилась Таппенс. — Скажите, а вы не могли бы показать мне холм, с которого каталась та девочка, Памела, если он, конечно, еще сохранился?

— А куда ему деться? Зарос весь, правда. А вы никак тоже покататься надумали? Не знаю, не знаю. Дружок-то уж вон как проржавел. Давайте я его сперва почищу?

— Неплохо бы, — согласилась Таппенс. — Кстати, вы совершенно правы: огородом действительно пора заняться.

— Ну, я тогда прослежу, чтобы наперстянку и шпинат вместе не посадили. Жаль будет, если с вами что-нибудь приключится. Ведь только-только в новый дом переехали. Адом хороший, стоящий!

— Спасибо, — сказала Таппенс.

— А я уж постараюсь, чтобы Верный Дружок под вами не развалился. Он старый, но иной раз старые вещи служат лучше новых. На днях вот мой двоюродный братец откопал в сарае старый велосипед. Ни в жизнь бы не поверил, что на нем еще можно кататься. Им уже лет сорок не пользовались. И что вы думаете? Немного машинного масла — и поехал как миленький. Вот ведь что может сделать одна-единственная капля масла!

Глава 3Изыскания, или утро вечера мудренее

— Ты… — начал Томми и, не найдя слов, умолк.

Несмотря на то, что он уже давно привык, возвращаясь домой, находить Таппенс за самыми немыслимыми занятиями, к тому, что увидел на сей раз, он оказался не готов.

На улице моросил мелкий дождик. Несмотря на это Таппенс в доме не оказалось, и решив, что она, должно быть, увлеклась работой в саду, Томми вышел во двор. Увидев, Чем занимается его жена, он потерял дар речи.

— Ты…

— Привет, Томми, — сказала Таппенс. — Ты вернулся раньше, чем я ожидала.

— Что это за штука?

— Верный Дружок, — невозмутимо сообщила Таппенс.

— Как ты сказала?

— «Верный Дружок», — повторила Таппенс. — Ее так зовут.

— Ты… ты собираешься на этом кататься? По-моему, твой «дружок» слишком для тебя маленький.

— Естественно. Это же, несмотря на размер, все-таки игрушка. Когда ее делали, еще и велосипедов не было.

— И она до сих пор работает? — удивился Томми.

— Вообще-то нет, — призналась Таппенс, — но если поставить ее на вершину холма и подтолкнуть…

— То можно очень быстро оказаться у его подножия, — подхватил Томми. — А ты, значит, именно это и хочешь проделать?

— Вовсе нет, — возразила Таппенс. — И потом, ничего страшного в этом нет — можно тормозить ногами. Хочешь, покажу?

— Не стоит, — сказал Томми. — Дождь усиливается. Интересно только, зачем тебе это надо. Непохоже, чтобы это могло доставить тебе удовольствие.

— Вообще-то, конечно, страшновато. Понимаешь, я только хотела попробовать и…

— И врезалась в это дерево, — закончил за нее Томми. — Как оно, кстати, называется?

— Не узнаешь?

— Узнаю, конечно, — сказал Томми.

Они переглянулись.

— Только название из головы выскочило, — проговорил Томми. — Арти…

— Примерно так, — согласилась Таппенс. — Неплохое деревцо, верно?

— Больно уж колючее. Не хотел бы я угодить в этот арти… Или урти? Нет, уртикария — это, кажется, крапива… В общем, — вышел из положения Томми, — каждый развлекается, как может.

— Я вовсе не развлекаюсь, — оскорбилась Таппенс. — Я просто пытаюсь решить нашу задачку…

— Задачку? Какую?

— Понимаешь, с тех самых пор, как мы сюда приехали, не могу отделаться от ощущения, что с домом связана какая-то тайна. Вот я и решила осмотреть эту оранжерею. Оказалось, она битком набита старыми детскими игрушками. Среди прочего там оказались Дружок и Матильда. А у Матильды, между прочим, огромная дыра в животе.

— Дыра?

— Ну да. И дети засовывали туда всякую всячину. Засохшие листья, бумагу, тряпки…

— Ясно, — улыбнулся Томми. — Пошли в дом.

— Ну, рассказывай, — сказала Таппенс, с удовольствием вытягивая ноги к весело потрескивающему камину. — Ты попал на выставку в Ритце?[45]

— Представь себе, нет. Не хватило времени.

— Что значит «не хватило времени»? Ты же за этим и ездил?

— Знаешь, не всегда удается сделать то, для чего куда-то едешь.

— Но ведь куда-то же ты ходил? — настаивала Таппенс.

— Я нашел новое место, где можно припарковать машину.

— Замечательно, — сказала Таппенс. — И где это?

— Возле Хаунслоу[46].

— А что ты там делал?

— Да ничего. Припарковал машину и спустился в метро.

— Ты добирался до Лондона на метро?

— Ага. Так проще.

— У тебя подозрительно шкодливый вид. Только не говори, что у меня появилась соперница и она живет в Хаунслоу. Я умру от ревности!

— Нет, — засмеялся Томми. — Я занимался куда более безобидными вещами.

— Неужели покупал мне подарки? — оживилась Таппенс.

— Нет, — смутился Томми. — К сожалению, нет. По правде сказать, я вечно в сомнениях, когда приходится что-то тебе выбирать.

— Иногда у тебя получается очень мило. Так чем же ты там все-таки занимался?

— Изысканиями.

— И кто ими сейчас только не занимается, — покачала головой Таппенс. — Просто поветрие какое-то. На кого ни глянешь, все что-то ищут: племянники, двоюродные братья, знакомые, дети знакомых… Не знаю уж что они ищут, но стоит им повзрослеть, и всем их изысканиям тут же приходит конец!

— Если уж на то пошло, Бетти[47] тоже уехала в Восточную Африку, — напомнил Томми. — От нее, кстати, что-нибудь слышно? Как ее исследования?

— Да. Ей там нравится. Занимается в основном тем, что втирается в доверие к местным аборигенам, а потом пишет о них статьи.

— Да? А им это нравится?

— Сомневаюсь. У папы в приходе[48], помнится, тоже гостей не любили. Приезжают, суют всюду свой нос…

— Вот именно, — вздохнул Томми. — Я уже столкнулся с этим во время моих изысканий.

— Это каких же? Надеюсь, не в области газонокосилок?

— Они-то здесь при чем?

— При том, что последнюю неделю ты только и делаешь, что разглядываешь их каталоги, — сказала Таппенс. — Небось, спишь и видишь, как покупаешь себе такую штуковину!

— Если ты не забыла, Таппенс, — с достоинством возразил Томми, — в нашей семье чаще занимаются изысканиями историческо-криминального плана, такими, например, как расследование убийств, совершенных лет шестьдесят-семьдесят назад.

— Ты расскажешь, наконец, чем именно занимался в Лондоне?

— Я запустил некоторые механизмы.

— Ага, — сказала Таппенс. — Изыскания и механизмы. В принципе я занимаюсь тем же, только вот у моего механизма, к сожалению, отвалились педали, а охваченный мной временной период относится к еще более далекому прошлому.

— Ничего себе! Полагаю, ты имеешь в виду смерть Мэри Джордан?

— Уверена, это псевдоним, — заявила Таппенс. — Уж больно простое имя. Подозрительно, я бы сказала, простое. А вот для немецкой шпионки — в самый раз. Хотя, конечно, она вполне могла быть и английской…

— Думаю, немецкие вариации — из области местной мифологии.

— Не отвлекайся. Ты еще ничего мне не рассказал.

— Ты сама меня отвлекаешь. Дело в том, что я навел определенные… определенные… Да. Навел определенные…

— Ты начинаешь повторяться.

— Думаешь, так легко все это объяснить? — огрызнулся Томми. — Так вот… Я навел определенные справки и выяснил, что существует возможность навести еще кое-какие.

— О прошедших событиях?

— Да, кое-что можно узнать. По крайней мере, есть куда обратиться за информацией. И это тебе не езда на детских лошадках, не расспросы старых дам и не допрос с пристрастием престарелого садовника, который, к тому же, все напутает, и не хождение по почтовым конторам, где ты не даешь людям работать, требуя, чтобы они предались воспоминаниям о своих дальних родственницах. А это уже серьезно.

— От каждого я что-нибудь да узнала, — возразила Таппенс.

— Я тоже, — заявил Томми.

— Ты наводил справки? Что же это за источник информации?

— Пока ничего определенного. Но ты же знаешь, Таппенс, существуют люди, которые по крайней мере знают, с какого конца взяться задело, и которые за определенную плату наведут нужные справки. На их добросовестность можно полностью положиться.

— Что за люди? Какая информация?

— Да самая разная… Для начала можно собрать данные о рождениях и браках.

— Для этого достаточно зайти в Сомерсет-Хаус[49]. Это ведь там регистрируют браки и смерть?

— И рождение тоже. Только зачем ходить туда самому, если можно кого-нибудь нанять? Есть люди, которым сподручнее выяснить, кто когда умер, читать старые завещания, копаться в церковных записях и изучать свидетельства о рождении.

— И во что тебе это обошлось? — Таппенс пристально поглядела на мужа. — Мне казалось, мы решили экономить.

— Учитывая твой интерес к делу, деньги можно считать потраченными с пользой.

— Томми! Ты узнал что-нибудь или нет?

— Не торопись. Надо подождать, пока наведут справки. Потом, когда у нас будет информация…

— Например, что женщина по имени Мэри Джордан родилась где-нибудь в Литтл-Шеффилд-на-Уолде, — перебила его Таппенс. — И что тогда? Мы поедем туда и будем расспрашивать о ней местных жителей; так, что ли?

— Не обязательно. Я должен получить еще сведения о переписи населения, свидетельства о смерти и массу чего еще.

— Ну что ж, — сказала Таппенс, — для начала неплохо.

— А тем временем можно просмотреть подшивки старых газет в редакциях.

— Рассчитываешь найти отчеты об убийствах и судебных сессиях?

— Не только. Любые происшествия, скандалы, таинственные случаи, так или иначе связанные со здешними местами. Можно разыскать каких-нибудь старых знакомых и задать им несколько вопросов. Помнишь, как мы занимались частным сыском в Лондоне? Думаю, кое-кто и сегодня мог бы снабдить нас информацией или посоветовать, к кому обратиться. В таких делах знакомства и связи многое значат.

— Да уж, — согласилась Таппенс, — это я помню.

— И, хотя у нас разные методы, — продолжал Томми, — это вовсе не значит, что твои методы хуже. Никогда не забуду, как вошел в этот пансионат или как он там еще назывался, — «Сан-Суси», — и тут же наткнулся на свою жену. Сидит себе, вяжет шарфик и называет себя миссис Бленкенсоп…[50]

— Это ты все время кого-то нанимаешь, — съязвила Таппенс. — Я предпочитаю работать самостоятельно.

— Работать! Ты просто залезла в платяной шкаф и подслушала весь разговор. А, узнав, куда меня посылают, ухитрилась добраться туда первой. Это же надо — подслушивать! Фи! Очень красиво…

— Зато эффективно, — усмехнулась Таппенс.

— Еще бы, — согласился Томми. — Тебе все удавалось само собой. У тебя просто нюх на такие вещи.

— Когда-нибудь мы все прознаем и об этом деле. Жаль, что это было так давно. Знаешь, Томми, я просто уверена: где-то здесь, совсем рядом спрятано что-то очень важное, связанное с этим домом и его обитателями. И мне теперь абсолютно ясно, что следует предпринять.

— И что же?

— Вспомнить, что утро вечера мудренее, — лукаво усмехнулась Таппенс. — Уже без четверти одиннадцать, и я страшно хочу спать. Я устала, вся перемазалась, пока возилась с этими игрушками и… кстати, ты знаешь, что наша оранжерея называется «кей-кей»?

— Кей-кей? Занятно. А как это пишется? Две «к»?

— Кажется, нет. Скорее, к-е-й.

— Потому, что так более таинственно?

— Потому что так больше похоже на что-то японское, — заявила Таппенс.

— Разве? Не вижу ни малейшего сходства. Больше напоминает название какого-нибудь африканского лакомства.

— Ладно. Пойду помоюсь, соскребу с себя паутину — и баиньки, — заявила Таппенс.

— Только не забывай, — вставил Томми, — что утро вечера мудренее!

— На этот счет можешь не волноваться.

— Если бы! Уж если ты что-то затеяла, ждать можно чего угодно.

— Зато ты у нас очень предсказуемый! — парировала Таппенс. — Что поделать, Господь испытывает нас! Кто нам это все время повторял? Не помнишь?

— Какая разница. Иди смывай с себя пыль веков. Кстати, Айзек — хороший садовник?

— Послушать его, так очень, — ответила Таппенс. — Впрочем, это всегда можно проверить…

— Жаль только, в садоводстве мы ничего не смыслим. Вот тебе, кстати, еще одна проблема.

Глава 4Поездка на Верном Дружке,Оксфорд и Кембридж

— Вот уж и впрямь: утро вечера мудренее, — произнесла Таппенс, отхлебнув кофе и придвигая к себе яичницу с жареными почками. — Насколько приятнее завтракать, чем ломать голову над проблемами! Интересно, какие новости привезет сегодня Томми из Лондона?

Она принялась за яичницу.

— Чудный завтрак! — думала она. — Совсем другое дело!

Обычно по утрам она ограничивалась чашкой кофе, апельсиновым соком или грейпфрутом. Хотя подобный завтрак весьма способствовал сохранению фигуры, удовольствия он доставлял мало. Сегодня Таппенс решила расслабиться.

— Скорее всего, — размышляла она. — Паркинсоны только так и завтракали. Яичница или яйца-пашот[51] с беконом и еще… — ее память обратилась к старинным романам, — холодная куропатка. Звучит восхитительно! Разумеется, это для взрослых. Детям, скорее всего, были ножки и крылышки. Их можно обгладывать!

Она задумчиво дожевывала последний кусочек почки, когда из-за двери доносились очень странные звуки.

— Надо же, — сказала Таппенс. — Если бы не фальшивили, я решила бы, что музицируют…

Она взяла гренок и снова задумалась. Когда она подняла голову, перед ней стоял Альберт.

— Что происходит, Альберт? Только не говори мне, что наши рабочие во время перекура решили помузицировать на фортепиано.

— Пришел джентльмен чинить инструмент, — сообщил Альберт.

— Что делать?

— Точнее, настраивать. Вы же сами просили найти настройщика.

— Боже мой, — проговорила Таппенс, — и он уже здесь? Прямо не верится.

На лице Альберта появилась улыбка, означающая, что он прекрасно отдает себе отчет в том, насколько он незаменим и расторопен.

— Говорит, оно совсем расстроенное, — заметил он.

— Неудивительно, — сказала Таппенс.

Она допила кофе и направилась в гостиную. Над роялем, по пояс погрузившись в его внутренности, колдовал какой-то молодой человек.

— Доброе утро, мэм, — обратился он к Таппенс.

— Доброе утро, — ответила Таппенс. — Я очень благодарна, что вы нашли для нас время!

— Его давно пора настроить.

— Знаю, — кивнула Таппенс. — Они всегда расстраиваются от переездов. Впрочем, им и без того давно не занимались.

— Чувствуется, — сказал молодой человек.

Он взял несколько тройных аккордов — два веселых, мажорных, и два печальных, ля минор.

— Прекрасный инструмент, мэм.

— Конечно, — не без гордости подтвердила Таппенс. — Как-никак «Эрард»![52]

— Сейчас такой уже не достать.

— Он много чего повидал, — с нежностью казала Таппенс. — Как-то даже попал под бомбежку в Лондоне. Бомба упала прямо на наш двор. К счастью, нас тогда не было, да я дом пострадал не сильно.

— Настоящая вещь. Одно удовольствие с ним работать.

Приятная беседа текла дальше. Молодой человек сыграл начало прелюдии Шопена, потом исполнил вариацию на тему «Голубого Дуная»[53] и, наконец, объявил, что рояль настроен.

— Но лучше за ним приглядывать, — напоследок заметил он. — Если не возражаете, я загляну через денек-другой. Бывает, знаете, инструменты — как бы это сказать — немного сдают после того, как их настроишь.

Распознав друг в друге родственные души, они немного поговорили о музыке вообще и о фортепианных произведениях в частности.

— Много еще работы осталось? — настройщик окинул взглядом гостиную.

— Порядком. Он ведь, знаете, некоторое время пустовал.

— Да и владельцев сколько сменил!

— У него целая история, — сказала Таппенс. — Столько людей и столько разных событий…

— Вы, верно, о той истории, которая приключилась здесь в войну — не помню уж в какую?

— Да, какая-то военная история, — согласилась Таппенс.

— Возможно. Разные ходили слухи. Сам-то я, конечно, ничего не знаю.

— Еще бы! — улыбнулась Таппенс. — Вас тогда, верно, и на свете еще не было.

Когда настройщик ушел, она села за рояль.

— Сыграю-ка я «Дождь на крыше», — решила она, вспомнив прелюдию Шопена, которую играл настройщик. Взяв пару аккордов, она заиграла аккомпанемент, тихонько мурлыча себе под нос слова:

Куда ты ушел, мой верный дружок,

Зачем ты ушел, мой верный дружок?

В роще зеленой горлинка стонет —

Когда ты вернешься, мой верный дружок?

Она остановилась.

— Кажется, я начала не в той тональности. Но зато рояль теперь в полном порядке. Можно будет на нем играть. — «Куда ты ушел, мой верный дружок», — пропела она и снова остановилась. — Верный дружок… Верный дружок? Это, определенно, знак. Ну что ж, тогда по коням!

Надев туфли на толстой подошве и пуловер, она вышла в сад. Верного Дружка убрали, но теперь уже не в Кей-кей, а в старую пустую конюшню. Таппенс выволокла его, подтащила к краю поросшей травой откоса, обмахнула тряпкой густую паутину, села в повозку и, как следует оттолкнувшись, поставила ноги на оставшиеся от педалей оси.

— Ну, Дружок, — проговорила она, — поехали! Только не очень быстро.

И сняв ноги с осей, выставила их, чтобы при необходимости притормозить.

Несмотря на то, что Верному Дружку всего-то и надо было, что катиться вниз по холму, он явно не спешил. Потом вдруг склон сделался круче, Дружок разогнался, и, стоило Таппенс притормозить, ретиво скакнул вместе с ней прямо в куст араукарии.

— Больно, — пожаловалась Таппенс, высвобождаясь из цепких веток. — Как Томми и говорил.

Выбравшись, она отряхнулась и огляделась. Перед ней вверх по склону тянулись плотные заросли рододендрона[54]. «Весной, когда он зацветет, — подумала Таппенс, — здесь будет сказочно красиво. А пока это самые обыкновенные заросли». Впрочем, сквозь заросли явственно виднелась тропинка. Обломив несколько веток, Таппенс продралась через кусты и двинулась вверх по тропинке.

— Здесь уже много лет никто не ходил, — отметила она про себя. — Интересно, куда ведет эта тропинка? Должна же она где-нибудь заканчиваться!

Но коварная тропинка, казалось, и не думала заканчиваться. Она вела себя в точности, как дорожки в Зазеркалье, на которые Алиса жаловалась за то, что они вдруг вздыбливаются и резко меняют направление[55]. Потом кусты рододендронов стали редеть, постепенно сменяясь лаврами, которые, вероятно, и дали дому название, а сама тропинка превратилась в узкую мощеную дорожку и внезапно уперлась в заросшие мхом четыре ступеньки, поднимающиеся к окованной бронзой каменной нише. Ниша при ближайшем рассмотрении оказалась чем-то вроде грота, внутри которого на пьедестале стояла порядком разрушенная каменная скульптура: мальчик с корзинкой на голове. Таппенс начала кое-что сопоставлять.

— Теперь, по крайней мере, ясно, когда разбивался сад, — пробормотала Таппенс. — У тети Сэры за домом стоит точно такая же. Кстати, лавров там тоже хватало.

В детстве Таппенс часто гостила у тети Сэры. Тогда ее любимой игрой были «речные кони». Для игры достаточно было обычного обруча. Шестилетней Таппенс он вполне заменял коней — настоящих белых коней с развевающимися гривами и хвостами. На них Таппенс мчалась через поросшую густой травой лужайку, затем вокруг клумбы, усаженной пампасной травой с колыхающимися в воздухе пушистыми султанами, и по извилистой тропинке, такой же, как эта, — туда, где среди буковых деревьев в каменном гроте стояла точно такая же фигурка с корзинкой. Отправляясь туда на своих скакунах, Таппенс всегда брала с собой какое-нибудь подношение, чтобы положить в корзинку на голове мальчика. Дар этот считался как бы жертвой, а в обмен мальчик исполнял желания. Можно было загадать любое желание и оно почти всегда сбывалось.

— Только, — сказала вслух Таппенс, усаживаясь на верхнюю ступеньку грота, — лучше было загадывать такие желания, в исполнении которых была почти уверена. И все равно, когда они действительно исполнялись, это казалось самым настоящим чудом. По сути, это было жертвоприношение древнему богу, пусть даже и в лице пухлого каменного мальчишки. Впрочем, какая разница! Зато сколько удовольствия — придумать, поверить и разыграть все это!

Она вздохнула, и поднявшись со ступеньки, пошла назад — к помещению, таинственно именующемуся Кей-кей. Дверь оказалась незаперта, и Таппенс шагнула внутрь.

В Кей-кей царил все такой же хаос. Матильда казалась покинутой и печальной, но Таппенс было не до нее. Теперь ее внимание привлекли два фарфоровых табурета, обвитых шеями белых лебедей. Один был темно-синего, другой — голубого цвета, и в сидении каждого была вырезана щель в форме буквы «S».

— Ну конечно, — сказала Таппенс, — я же видела такие, когда была помоложе. Обычно их ставили на веранду и называли Оксфорд и Кембридж[56]. Надо будет их вытащить, вымыть и отнести на веранду. Там они должны хорошо смотреться.

Подхватов темно-синий табурет, она устремилась к двери, но споткнулась о выставленные вперед ноги Матильды и едва не упала. Стул, который она при этом все-таки выпустила, угодил в одно из стекол крыши и разбил его вдребезги, едва не поранив перепуганную Таппенс осколками.

— Боже мой! — воскликнула она и, оценив случившееся, вздохнула: — Что же я натворила! Похоже, Оксфорд уже не склеить! Придется довольствоваться Кембриджем! Хорошо еще, Томми всего этого не видел! Интересно, что он сейчас поделывает?

Томми в этот момент, сидя в гостях у своего старого знакомого, предавался воспоминаниям.

— Чудеса да и только! — говорил полковник Аткинсон. — Я слышал, вы с Пруденс — ах да, ты же зовешь ее Таппенс[57]… — перебрались в деревню, в Холлоукей. И чего вас туда понесло? Уж наверное, на то были веские причины?

— Да нет, просто дом понравился, — ответил Томми. — И к тому же оказался относительно недорогим.

— A-а. Удачная покупка, значит? Как, говоришь, он называется? И не забудь оставить мне адрес.

— Сейчас он называется «Лавры», но как-то уж это больно по-викториански… Подумываем его переименовать.

— «Лавры»? Лавры… Холлоукей… Надо же! И чем вы там занимаетесь, а? Признавайся!

Щеточка седых усов на несколько увядшем от времени лице бывшего начальника Томми встопорщилась в добродушной улыбке.

— Копаешь что-то, верно? — наседал полковник Аткинсон. — Решил снова послужить отчизне?

— Я уже слишком стар для этого, — не слишком убедительно возразил Томми.

— Ну-ну. Мне-то уж можешь не рассказывать. Просто тебе запретили говорить. В конце концов, в той истории действительно многое непонятно.

— В какой истории? — насторожился Томми.

— Да ты наверняка о ней читал или слышал! Кардингтонский скандал. Это было сразу после дела с письмами и истории с подводной лодкой Эмлина Джонсона.

— А-а, — сказала Томми, — что-то припоминаю.

— Подводная лодка, конечно, была только отвлекающим маневром. Интерес представляли, конечно же, документы.

Если бы до них добрались, получилась бы скверная история… Политическая подоплека сразу бы выплыла наружу, и о репутации некоторых, весьма с виду достойных, членов правительства можно было бы забыть навсегда. Странно, правда? Но ты-то знаешь, как это бывает. Доверяешь человеку полностью, считаешь отличным парнем и думать не думаешь, что все это время он работает на врага… — Аткинсон покачал головой. — Так или иначе, тогда почти все удалось замять… — он подмигнул. — А тебя послали туда немного пошарить, а?

— Пошарить — где?

— Как где? В доме этом. Как бишь его? Ну, в «Лаврах». Помню, по поводу этих «Лавров» немало разных шуточек ходило. Только учти, ребята из безопасности там уже рылись, и не только они. Все были уверены, что документы спрятаны в доме. Поговаривали, конечно, что их успели вывезти за границу — вроде бы даже в Италию — прежде, чем поднялся шум, но большинство считало, что бумаги до сих пор здесь. Лежат себе где-нибудь в подвале… Значит, старина Томми опять вышел на охоту?

— Да ничего подобного, клянусь!

— В прошлый раз ты тоже клялся. Ну, в предыдущий свой переезд, в начале прошлой войны. Когда ты выследил того немца и женщину с детскими книжками. Да, ловко вышло. А теперь, значит, новое задание…

— Чепуха! — заявил Томми. — Смешно даже, право слово. Я теперь старая кляча.

— Нет, Томми, несмотря на простецкий вид, ты — хитрющая старая ищейка, которая, держу пари, обставит многих молодых. Впрочем, умолкаю… Не могу же я просить тебя выдать государственные секреты, верно? Ты приглядывай там за своей половиной. Уж больно она любит влезать в истории. Помнится, в деле с Иксом и Игреком ее едва успели вытащить.

— Да полно вам, — сказал Томми, — просто Таппенс интересуется стариной. Местные достопримечательности, да еще сад — вот и все наши интересы. Каталоги луковиц и тому подобное.

— Никогда в это не поверю. Я отлично тебя знаю, Бирсфорд, и жену твою тоже. Такая парочка как вы просто не может во что-нибудь не вляпаться. Не забывай только, что если эти бумаги найдутся, они здорово повлияют на политическую ситуацию, и я знаю нескольких человек — из числа нынешних столпов национальной добродетели — которым это ой как не понравится. Имей в виду, эти люди очень опасны! Так что будь настороже и получше присматривай за женой.

— Ты меня заинтриговал.

— Береги Таппенс. Эта девушка мне очень и очень нравится.

— Нашел тоже девушку, — улыбнулся Томми.

— Но-но, не говори так о своей супруге. Таких, как она — одна на тысячу. И мне искренне жаль того, кого она выслеживает. Не удивлюсь, кстати, если именно этим она сейчас и занимается.

— Не думаю. Скорее всего, она отправилась на чай к какой-нибудь старушке.

— Тоже дело. Старушки иногда могут сообщить массу полезного. И еще дети. Самые безобидные люди знают порой такое, что никому не снилось. Мне, например, столько всего известно…

— Не сомневаюсь, полковник.

— Но рассказать, к сожалению, не могу. Государственная тайна. — Полковник Аткинсон сокрушенно покачал головой.

Возвращаясь домой поездом, Томми сидел у окна и смотрел на проносившиеся мимо ландшафты. Любопытно, думал он, — очень любопытно. Старина Аткинсон, как всегда, в курсе всех дел. Только что же это за документы, которые до сих пор не утратили своего значения? Что же такое может тянуться аж с Первой Мировой? Ведь сколько лет прошло. С войнами покончено, Европа теперь живет по законам Общего Рынка[58]… И, однако, где-то на периферии его сознания мелькнула мысль: но ведь есть еще и новое поколение — внуки и правнуки тех, кто стоял некогда у руля и занимал влиятельное положение только в силу своего происхождения. За нелояльного предка иной раз расплачиваются бесхарактерные потомки… Стоит надавить на них, и они со страха или по доброй воле воспримут так называемые «новые» — или обновленные старые — идеи. Англия теперь уже не та, что была раньше. Или все та же? Под блестящей гладью водоема частенько таится жуткая грязь. Даже море не может быть абсолютно чистым — где-нибудь да всплывет что-то совершенно омерзительное, неведомая, но грозная опасность! Но… но ведь не в Холлоукей же! Эта деревенька прочно увязла в прошлом. Сначала рыбацкая деревушка, затем — английская Ривьера[59], а теперь — обыкновенный морской курорт, забитый народом только в августе, потому что большинство сейчас предпочитает отдыхать заграницей. Неужели…

— Ну, — поинтересовалась Таппенс, вставая из-за обеденного стола с очередной чашкой кофе в руках, — как твои изыскания? Где был, кого видел?

— Старину Монти Аткинсона. А ты, небось, познакомилась с очередной старушкой?

— А вот и нет. Сначала приходил настройщик, а потом я разбирала старый хлам и даже никуда не ходила. И очень жаль — старые дамы могут рассказать много интересного!

— Мой старичок тоже кое-что рассказал, — похвастался Томми. — Кстати, Таппенс, а что ты думаешь об этом месте?

— Ты говоришь о доме?

— Нет, я имею в виду Холлоукей.

— По-моему, довольно приятное местечко.

— Что значит «приятное»?

— Не придирайся к словам. Я вообще не понимаю, чем тебе не угодило слово «приятное». Приятное местечко, я так понимаю, — это место, где ничего не происходит, да и не больно хочется, чтобы произошло.

— Ой ли? Неужто ты собралась, наконец, на покой?

— Я-то нет. Приятно просто осознавать, что где-то на свете еще остались такие места. Хотя сегодня кое-что чуть было не произошло.

— Что значит «чуть было не произошло»? Уж не натворила ли ты каких-нибудь глупостей, Таппенс?

— Нет, дорогой.

— Тогда о чем ты говоришь?

— Понимаешь, там в оранжерее одно из стекол держалось ну просто на честном слове. И сегодня чуть было не упало мне на голову. Чудом осталась жива.

Томми окинул ее взглядом.

— Непохоже, чтобы ты была на волосок от смерти.

— Да, мне повезло. Но перепугалась жутко!

— Надо будет попросить этого старика… как там его… Айзек, кажется? Пусть проверит остальные стекла, раз уж тебе так нравится там бродить.

— Когда покупаешь старый дом, нужно быть готовым, что далеко не все в нем окажется в порядке.

— Ты думаешь, с домом что-то неладно?

— В каком смысле?

— Знаешь, сегодня я узнал одну очень странную вещь.

— О доме?

— Да.

— Просто невероятно, — сказала Таппенс.

— Почему? Потому что он выглядит таким уютным, новеньким и нарядным?

— Нет. Новеньким и нарядным он стал после ремонта. До этого он был как минимум «запущенным»!

— Поэтому нам и отдали его так дешево.

— У тебя какой-то чудной вид, Томми, — проговорила Таппенс, пристально глядя на мужа. — В чем дело?

— Это из-за Монти-Усача.

— Ах, да, наш милый старичок… Надеюсь, он передал мне привет?

— А как же! И еще просил, чтобы ты была осторожнее и чтобы я за тобой присматривал.

— Он всегда так говорит. Непонятно только, с чего это он сейчас за меня переживает.

— Ну, похоже, это как раз такое место, где лучше быть поосторожней.

— Ты о чем? О стеклах в оранжерее?

— Хочешь верь, хочешь нет, Таппенс, но он намекнул — или предположил, это уж как тебе больше нравится — что мы приехали сюда выполнять какое-то правительственное задание. Прямо как во времена Икса и Игрека. В общем, он совершенно уверен, что нас сюда послали кое-что выяснить.

— Не иначе, Томми, тебе это все приснилось.

— Представь себе, нет. Он даже и не сомневается, что мы посланы сюда для того, чтобы что-то найти.

— Что-то?

— Вот именно. И, скорее всего, оно спрятано в доме.

— В доме? Томми, кто из вас сошел с ума — ты или он?

— Хотелось бы надеяться, что он, но я в этом далеко не уверен.

— Но что здесь можно найти?

— Это смотря по тому, что здесь спрятали.

— Ага, я же говорила! У нас будут находки! Сокровища! Что, если у нас в подвале зарыты сокровища русской короны?

— Боюсь, это не совсем сокровища. И мало того, оно представляет опасность для определенных людей.

— Поразительно, — проговорила Таппенс.

— А что, ты уже что-нибудь нашла?

— То есть как? Можно подумать, «Черная Стрела» не считается! Я сразу начала искать и расспрашивать старожилов. Ты смотри что получается: давным-давно в Холлоукей произошла какая-то неприятная история, связанная с этим домом. Теперь, конечно, она обросла выдумками, и никто уже ничего не помнит, но в свое время о ней рассказывали старушки и судачили слуги. И наша Мэри Джордан явно была в ней замешана. А потом все это, похоже, благополучно замяли.

— А может, тебе это только кажется, Таппенс? Может, ты просто скучаешь по бурной молодости? Помнишь? Девушка на «Лузитании», секретные документы, поиски загадочного мистера Брауна?[60]

— Господи, Томми, как давно это было! Тогда мы называли себя «молодые авантюристы с ограниченной ответственностью». Даже не верится, правда?

— С тех пор уже лет шестьдесят прошло, если не семьдесят.

— Как летит время! А что еще говорил Монти?

— Что тут могут быть спрятаны какие-то письма или бумаги, — ответил Томми. — И что они могут вызвать политический скандал и кое-кому здорово подпортить карьеру и жизнь — тому, кто стоит у власти, хотя не должен там находиться ни при каких обстоятельствах. И еще о каких-то интригах, уходящих корнями в глубокое прошлое.

— То есть во времена Мэри Джордан? Даже не верится, — сказала Таппенс. — Слушай, а может, ты заснул в поезде, и тебе все это приснилось?

— Может и так, — согласился Томми. — Звучит, согласен, не слишком-то убедительно.

— Но раз уж мы здесь живем, — продолжала Таппенс, — отчего бы и не поискать. — Она окинула комнату озорным взглядом. — Здесь, по-моему, трудно что-нибудь спрятать. Ты как считаешь?

— Не вижу, где тут вообще можно что-то спрятать! Да и сколько здесь народу перебывало! Одни сменяли других. Разве на чердаке или в подвале… А может, под беседкой. Нет, вообще-то можно спрятать где угодно!

— Во всяком случае, скучать нам не придется! — восторженно воскликнула Таппенс. — Надо будет хорошенько покопаться в саду. Впрочем, для начала нужно просто подумать. Примерно так: «Если бы я захотела что-нибудь спрятать, куда бы я это спрятала, чтобы никто не мог найти?»

— Сомневаюсь, что тут найдется такое местечко, — заметил Томми. — Дом отремонтировали, сад перекопали садовники — и не один раз — здесь сменилось с полдюжины семей и прошла сотня агентов по продаже недвижимости! Спецслужбы, между прочим, тут тоже искали.

— И тем не менее. Может, где-нибудь… скажем, вон в том заварном чайнике!

Таппенс поднялась, подошла к каминной полке и, встав на табуретку, достала китайский чайник. Сняв крышку, она заглянула внутрь.

— Ничего, — разочарованно протянула она.

— Странно! — усмехнулся Томми. — Слушай, Таппенс, умерь свой пыл, а? Помнишь, до чего довело любопытство кошку?¹ Вот скажи мне на милость, ну чего тебя понесло в эту оранжерею?

— Думаешь, — бодро поинтересовалась Таппенс, — все было подстроено, чтобы убрать меня с дороги?

— Это вряд ли, — сказал Томми. — Тем более, что по логике вещей это стекло должно было упасть на старину Айзека.

— Жаль. Так приятно думать, что чудом избежала смерти…

— Я серьезно тебе говорю — будь осторожнее, Таппенс. Отныне я лично буду за тобой присматривать.

— Опять ты разговариваешь со мной как с ребенком!

— Да будет тебе! — Томми подошел к жене и обнял ее за плечи. — Ты должна радоваться, что у тебя такой заботливый муж.

— А тебя никто не пытался застрелить в поезде или пустить вагон под откос? — поинтересовалась Таппенс.

— Нет, но теперь, прежде чем садиться в машину, я буду всякий раз проверять тормоза. — Он задумался и добавил: — Чушь какая!

— Еще бы! — согласилась Таппенс. — И все же…

— Что?

— Занятно получается.

— Что именно? Что Александра убили, потому что он что-то знал? — спросил Томми.

— Он знал не что-то, а кто убил Мэри Джордан. «Это сделал один из нас…» — Таппенс просияла и с нажимом повторила: — «Нас!» Мы должны узнать все про тех, кто здесь жил раньше. Раз это преступление, мы обязаны его раскрыть. А для этого нужно вернуться в прошлое. Уфф! Мы еще никогда не занимались ничем подобным.

Глава 5Методика изысканий

— Где это тебя носило? — поинтересовался у жены Томми, подозрительно ее оглядывая.

— Только что из подвала, — сообщила Таппенс.

— Заметно. И еще как! У тебя, что, паутина в волосах?

— Наверное. Там ее полно. Паутины и бутылок с лавровишневой водой[61].

— Лавровишневой? — переспросил Томми. — Любопытно.

— А что с ней делают? — поинтересовалась Таппенс. — Как-то не верится, что пьют.

— Нет, конечно, — сказал Томми. — Если не ошибаюсь, когда-то ее использовали вместо лака для волос. И то исключительно мужчины.

— Точно! Вспомнила. Мой дядя — я тебе о нем разве не рассказывала? — ей пользовался. Ему друг привозил из Америки. Жаль. В бутылке лавровишневой воды уж точно ничего не спрячешь.

— Ах, вон оно что!

— Ну, надо же с чего-то начинать. Возможно, старина Монти сказал правду и в доме действительно что-то спрятано, хотя я лично не представляю, как это можно найти. Ведь прежде чем продать дом, из него обычно все выносят, верно? После смерти владельца даже мебель распродают!

Так что все, что досталось нам из обстановки, принадлежало уже Джоупзам или, в лучшем случае, тем, кто жил здесь до них.

— И на что ты, в таком случае, надеешься?

— У меня свои методы. Вот послушай. В подвале, кроме лавровишневой воды, стоят еще какие-то приспособления — если не ошибаюсь, что-то для проявки фотографий. Ну, знаешь, лампа с красным светом и все такое. Пол вымощен каменными плитами, но непохоже, чтобы их можно было приподнять и что-нибудь под ними спрятать. Еще там куча ящиков, сундуки и пара чемоданов, но все они настолько дряхлые, что туда просто невозможно что-либо положить. Они рассыплются, как только до них дотронешься.

— Вот жалость-то, — усмехнулся Томми. — Значит, никакой зацепки?

— Зато хоть не скучно. — Таппенс подошла к камину и глянула в висевшее над ним зеркало. — Бог ты мой! Пожалуй, дорасскажу, когда приведу себя в порядок.

— Неплохая идея, — согласился Томми. — Хотя и такая ты мне тоже нравишься.

— Если хочешь сберечь настоящее чувство, как Дарби и Джоан[62], — наставительно сказала Таппенс, — то должен восхищаться мною в любом виде и любом возрасте.

— Милая Таппенс, — улыбнулся Томми, — для меня ты всегда красавица! А клок паутины, свешивающийся с левого уха, очень даже тебе к лицу. Почти как локон на портрете императрицы Евгении[63]. Хотя паука, конечно, на портрете нет.

— Ой, — взвизгнула Таппенс, поспешно смахивая паутину, — какая гадость!

Через четверть часа она вернулась.

— Итак, если я могу продолжить…

— Да-да, пожалуйста. Ты ведь все равно продолжишь, а так можно будет считать, что это я тебя уговорил.

— Ну так вот, я задалась вопросом: «Если бы я хотела что-нибудь спрятать в этом доме так, чтобы не нашли другие, куда бы я спрятала?»

— И куда же? — поинтересовался Томми.

— Кстати, я тебе вчера этот вопрос задала, а сама-то уже давно им задалась. И вот что я надумала… Одно из таких мест, конечно же — брюхо Матильды.

— Понятно.

— Был еще Верный Дружок, но его я сразу осмотрела. Сиденье у него из старой прогнившей ткани, и я ничего там не нашла. Потом я перебрала все книги. В них ведь часто что-нибудь прячут. А мы их все так до конца и не просмотрели, верно?

— А я думал, все просмотрели, — приуныл Томми.

— Нет. Остались еще нижние полки.

— Ну, это полегче. Хоть лестницу таскать не надо.

— Вот-вот. Поэтому я поднялась на чердак, села на пол и просмотрела одну из полок. Там оказались в основном сборники проповедей. Старые проповеди, написанные каким-то методистским священником[64]. И ничего в них не нашла — проповеди скучные, а пометок никаких. Тогда я вывалила все книги на пол и, знаешь, что я обнаружила? Стык нижней и задней досок разошелся, и в образовавшуюся щель кто-то напихал всякую всячину. В основном старые рваные книжки. Одна из них оказалась довольно большой, причем была завернута в упаковочную бумагу. Я ее развернула, а там — как думаешь, что?

— Даже не представляю. Не иначе, как первое издание «Робинзона Крузо»[65].

— Нет. Памятный альбом.

— А это еще что такое?

— Раньше такие были почти в каждом доме, только очень давно. Думаю, как раз во времена Паркинсонов, если не раньше. Альбом старый и рваный, поэтому его и запихнули туда. Но именно потому, что старый, он и заслуживает самого пристального внимания.

— Ты думаешь, в нем могли что-нибудь спрятать?

— Да нет, это было бы слишком просто. Ничего там, конечно, не оказалось. Но я хочу внимательно просмотреть каждую страничку. Там могут оказаться интересные имена и вообще много полезного.

— А может и не оказаться, — скептически заметил Томми.

— Но это еще не все. Больше ничего интересного в книгах не оказалось. Потом я взялась за буфет, от которого потерялись ключи.

— Погоди, ты же сама говорила, что мебель нам ничего не даст. Тем более, что мы ее привезли с собой.

— А вот и нет! Кое-что здесь было и до нас, например, старый буфет у входа в кладовку и хлам в оранжерее. Настоящей старинной мебели времен Паркинсонов в доме, естественно, не осталось. Кроме буфета. И сегодня я ухитрилась его открыть — нашла ключи в старом ящике в оранжерее, смазала замок маслом… и открыла! И представь, кое-что там нашла. Не знаю только, насколько нам это поможет.

— И что же ты там нашла, о хитроумная Таппенс?

— Фарфоровые плакетки[66] для меню!

— Что? — оторопел Томми.

— Ну да. Буфет оказался пуст — грязь, паутина и битые тарелки. Но на верхней полке я обнаружила стопку викторианских фарфоровых плакеток, которыми пользовались для меню на званых вечерах. Ох, Томми! Какие же потрясающие блюда они ели! Я бы даже сказала, умопомрачительные! Только представь: два супа, прозрачный и густой, затем два разных сорта рыбы, два вида закусок, а потом еще и салат. После всего этого мясное блюдо, а уж после него — даже и не помню, что именно. Кажется, бланманже — это, чтобы ты знал, мороженое! А под конец — салат из лангустов[67]! Здорово, правда?

— Прекрати, Таппенс, — сказал Томми. — Это невыносимо. Нам, случайно, не пора обедать?

— Потерпи минутку. Неужели тебе самому не интересно? Такая ведь старина!

— И что эта старина нам дает?

— Еще не знаю. Но я уже нашла в альбоме имя одной девочки — Уинифред Моррисон.

— И что?

— Уинифред Моррисон, насколько я понимаю, — девичье имя старой миссис Гриффин, которая на днях угощала меня чаем. А она местная старожилка и наверняка знает всех, кто упомянут в альбоме. Это может здорово нам помочь.

— Возможно, — без особого энтузиазма проговорил Томми. — И все же я думаю…

— Что именно?

— Честно говоря, не знаю. Пойдем лучше обедать. Слушай, а может, бросим все это, а? Ну какая нам, в конце концов, разница, кто убил эту Мэри Джордан?

— Разве тебе не интересно?

— Интересно, — признался Томми. — Еще как интересно. Но я начинаю за тебя волноваться.

— А ты что-нибудь сегодня узнал? — тут же сменила тему Таппенс.

— Не успел: времени не было. Зато я нашел еще несколько источников информации и попросил кое-кого навести кое-какие справки.

— Что ж, будем ждать. Интересно же, все-таки! По-моему, останавливаться нельзя. Лично я намерена сделать все, что в моих силах!

— Только не вздумай делать это в одиночку, — предупредил Томми. — У меня душа не на месте, когда ты куда-то исчезаешь.

Глава 6Мистер Робинсон

— Интересно, что-то сейчас поделывает Таппенс? — вздохнул Томми.

— Простите, я не расслышала.

Томми вздохнул еще тяжелее и снова повернулся к мисс Коллодон. Мисс Коллодон была чрезвычайно худа. Ее седые волосы только-только начали оправляться от перекиси водорода, призванной несколько омолодить ее (и не оправдавшей этой надежды). Теперь мисс Коллодон экспериментировала с разными оттенками седины: артистическая седина, дымчатый оттенок, стальной и разные другие тона, подходящие для дамы в возрасте от 60 до 65, спеца по сбору информации. На ее аскетически-надменном лице застыло выражение сверхкомпетентности.

— Нет-нет, ничего, мисс Коллодон, — сказал Томми. — Я просто задумался.

«Интересно, — тут же подумал он, тщательно следя, не произносит ли это вслух, — что-то сейчас делает Таппенс. Наверняка ведь какую-нибудь глупость. Недавно чуть не убилась на этой дурацкой лошади, у которой ноги на ходу отваливаются… Того и гляди, сломает себе шею. Тем более что нынче все чего-то себе ломают — просто какая-то эпидемия. Такое ощущение, что у каждого третьего что-нибудь сломано. Да, — решил он, Таппенс наверняка занимается сейчас глупостями, и, скорее всего — опасными. Она ведь такая опрометчивая! Постоянно все делает наудачу…» В его памяти пронеслись эпизоды из прошлого, следом всплыло хорошо знакомое стихотворение, и Томми забормотал:

— Судьба.

Врата Судьбы… Тара-ра-ра… Не проходи в них, караван, или в безмолвии пройди Сквозь тишь, где умер птичий свист, но что-то птицею поет.

— Флеккер, — к немалому удивлению Томми тут же откликнулась мисс Коллодон. — Флеккер. А начинается так: «…Форпост Беды, Форд Ужаса…».

Томми уставился на нее во все глаза. Познания мисс Коллодон были поистине безграничны. И, похоже, она всерьез решила, что Томми явился к ней исключительно затем, чтобы узнать, откуда цитата и кто автор.

— Я просто подумал о жене, — извиняющимся тоном проговорил он.

— О-о! — глаза мисс Коллодон проницательно сверкнули. «Стало быть, у него проблемы в семье. Где-то у меня был адрес хорошего консультанта…».

— Вам удалось собрать информацию по тем вопросам, которые я дал вам позавчера? — поспешно спросил Томми.

— Естественно. Это было нетрудно. В подобных случаях лучше всего обращаться в Сомерсет-Хаус. Пока что, правда, у меня есть ответ не на все ваши вопросы… Вот здесь выписаны кое-какие имена, адреса и данные о рождениях, бракосочетаниях и смертях.

— И что, всех зовут Мэри Джордан? — ужаснулся Томми.

— Ну да. Мэри, Мария, Марго и Молли. Все как одна Джордан. И одна из них наверняка та, которую вы ищете. Вот, пожалуйста.

Она протянула ему небольшой отпечатанный на машинке листок.

— О, благодарю. Огромное спасибо.

— Узнать что-нибудь еще?

— Если не трудно. Тут вот у меня списочек из шести вопросов. Некоторые, правда, боюсь, не совсем по вашей части…

— Что ж, — не дрогнула мисс Коллодон, — теперь будут по моей. Для начала нужно просто узнать, где узнать.

Простите за неуклюжую фразу, но она точнее всего обрисовывает ситуацию. Помню… о, как же, оказывается, давно это было! Так вот, я тогда только начинала работать в этой области и просто поразилась универсальности справочного бюро «Селфридж»[68]. Им можно было задавать самые немыслимые вопросы на самые невероятные темы, и они всегда давали ответ или направляли туда, где вам могли максимально точно на все ответить. Сейчас, разумеется, такими вещами уже никто не занимается. Сегодня, чтобы вам ответили, нужно как минимум сделать вид, что вы решили покончить с собой — я имею в виду телефоны доверия и тому подобное. Некоторые специфические справки, правда, получить еще можно: большей частью юридические или библиографические. Довольно просто узнать о работе за рубежом. Вот, собственно, и все. У меня, правда, свои источники.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Томми.

— Возьмем, к примеру, общества помощи алкоголикам… У меня есть достаточно полный список. Среди них несколько весьма солидных и надежных…

— Спасибо, — сказал Томми. — Как только почувствую в себе такую склонность, тут же обращусь к вам.

— Ну что вы, мистер Бирсфорд, у вас с этим проблем нет, сразу видно. Вот с женщинами дела обстоят хуже, — продолжала мисс Коллодон. — Им отвыкать гораздо труднее. Мужчины тоже, конечно, срываются, но реже. А женщины… Представляете — респектабельная леди, лет десять не берет в рот ни капли, с удовольствием потягивает лимонад, и вдруг, в один прекрасный день, на званом обеде будто с цепи срывается. — Она взглянула на часы. — Извините, мистер Бирсфорд, мне пора. У меня еще встреча на Аппер-Гросвенор-стрит[69].

— Большое спасибо, — сказал Томми, — за все, что вы сделали.

Он подал мисс Коллодон пальто, проводил ее и, вернувшись в комнату, подумал: «Не забыть бы рассказать Таппенс, что наши поиски вызвали слухи о ее, Таппенс, беспробудном пьянстве. Боже мой, что же будет дальше?»

Дальше было свидание в недорогом ресторане близ Тотенхэм-Корт-роуд[70].

— Надо же! — воскликнул пожилой человек, вскакивая со стула. — Рыжий! Да тебя и не узнать!

— Естественно, — заметил Томми. — От Рыжего немного осталось. Теперь я Седой.

— Ну, это никого не минует. Как здоровье?

— Скрипим помаленьку.

— Сколько же мы не виделись? Два года? Восемь лет? Одиннадцать?

— Эк хватил, — засмеялся Томми. — Прошлой осенью сидели рядом на обеде «Мальтийских котов». Уже забыл?

— Верно-верно. Совсем памяти не стало. Кстати, клуб развалился. Впрочем, этого и следовало ожидать. Ну, а ты чем сейчас занимаешься, старина? Все шпионов ловишь?

— Нет, — сказал Томми, — с этим покончено.

— Надо же. Зарыть такой талант в землю!

— А ты, Бакенбард?

— Да староват я уже стал для таких штучек!

— Если так, скоро все кишить шпионами будет!

— Да что ты! Знаешь, сколько сейчас молодых талантов? Да еще с университетским дипломом. Ты сейчас где обитаешь? Я тебе открытку на Рождество посылал. Правда, опоздал немного, только в январе отправил. И получил обратно — со штемпелем «по указанному адресу не проживает».

— Понятное дело. Мы сейчас перебрались в деревню, к морю. В Холлоукей.

— Холлоукей. Холлоукей… Что-то знакомое. Там в свое время вроде происходило что-то по нашей части…

— А Бог его знает! — отозвался Томми. — Слухи всякие ходят. Но это — дела давно минувших дней. Как минимум шестидесятилетней давности.

— Что-то связанное с подлодкой. Кто-то продал противнику чертежи подводной лодки, причем постоянно встречался с их агентом в Риджент-парке[71] или где-то еще… в подобном месте. Чуть ли не с третьим секретарем посольства. Эх, сейчас уже красивую шпионку днем с огнем не отыщешь, не то что в наше время!

— Послушай, Бакенбард…

— А? Я-то сейчас тихо живу. Удалился, так сказать, на покой. Марджери… ты помнишь Марджери?

— Еще бы не помнить. Я почти присутствовал на вашей свадьбе.

— А, точно. Ты тогда не успел, то ли сел не на тот поезд, то ли уехал в Шотландию. Впрочем, ты мало что потерял. Ничего хорошего из этого не вышло.

— Так ты не женился?

— Женился, но… Полтора года, и все кончилось. Она теперь снова замужем, а я так и не решился во второй раз… Но тоже не жалуюсь. Живу себе в Литтл-Поллоне… Там, кстати, вполне приличное поле для гольфа. С сестрой живу. Она у меня вдова с небольшим капитальцем, и мы отлично ладим. Глуховата, правда, так что все время приходится кричать.

— Бакенбард, ты вот сейчас говорил о Холлоукей… Неужели там и в самом деле были шпионы?

— Знаешь, старина, честно говоря, подробностей я уже не помню. Но скандал по тем временам был не маленький. Можешь себе представить… Блестящий молодой офицер флота, вне всяких подозрений, британец на девяносто процентов, надежен на все сто пять, вдруг оказывается наймитом — не помню уж, чьим… Кажется, германским. И как раз перед самой Первой мировой…

— Там, вроде, была замешана женщина, — подсказал Томми.

— Ага, упоминалась какая-то Мэри Джордан. Что-то там такое писали в газетах… Кажется, чья-то жена — может, этого самого офицера, — связалась с русскими, и… Нет, вру, это уже совсем другая история. Да они все на один лад, вот и путаюсь. В общем, жена считала, что муж слишком мало получает, а, может, получает много, но мало отдает… Слушай, Том, а зачем тебе все это? Не можешь без шпионских историй? Ты же говорил, с этим покончено! Ах ты хитрец! Помнится, однажды ты распутывал что-то похожее. Ну, о каком-то утопленнике с «Лузитании»… Давно еще, причем я так и не понял, ты это распутывал или твоя жена.

— Оба, — вздохнул Томми, — и было это так давно, что я напрочь забыл подробности.

— Там тоже была замешана женщина… Не то Джейн Фиш, не то Джейн Уэйл…

— Джейн Финн[72], — сказал Томми.

— И где она сейчас?

— Вышла замуж за американца.

— Ага. Ну что ж, отлично. О чем, бишь, мы говорили? Я заметил, с годами то и дело начинаешь сбиваться на тему об общих знакомых. Эх, Томми! Начинаешь толковать о старых друзьях, и тут вдруг выясняется, что они уже умерли, или, наоборот — еще живы, чего ты ожидал от них еще меньше… Жизнь — сложная штука, старина!

Томми был с ним совершенно согласен. Однако в этот момент к их столику подошел официант, и они переключились на гастрономические темы.

Следующая встреча проходила в конторе унылого седого мужчины. Держался он по меньшей мере суховато и явно не собирался уделить Томми ни одной лишней минуты.

— Ничего нового я тебе не скажу. Я, понятно, представляю, о чем идет речь… в свое время эта история наделала немало шуму, но конкретной информации у меня нет. И потом, у меня такие вещи в голове не задерживаются. Очередной скандал — и они сразу вылетают. Но ты не отчаивайся. Вот тебе адресок, об аудиенции я уже договорился… Пойдешь к Самому. Этот помнит все, не сомневайся. Одна из моих дочерей — его крестница, так что отношения у нас почти приятельские. Во всяком случае, я к нему иногда обращаюсь. Я ему сказал, что тебе нужна кое-какая информация и расписал, какой ты отличный парень. Он, между прочим, заметил, что о тебе слышал. Так что, вперед. К пятнадцати сорока пяти, если не ошибаюсь. Вот адрес, это в Сити[73]. Тыс ним прежде никогда не встречался?

— Не думаю. — Томми взглянул на карточку. — Определенно, нет.

— Тогда не удивляйся. Потому что с виду-то он совсем не похож на человека, который в курсе всех дел… Крупный такой, знаешь… И желтый.

— Ага, — кивнул Томми, у которого это описание не вызвало ровным счетом никаких ассоциаций, — крупный и желтый.

— Он классный мужик, — заверил седоволосый, — и специалист классный. Знает абсолютно все. Ну, удачи тебе, старина.

Томми, успешно добравшись до нужного ему места, был принят джентльменом лет тридцати пяти — сорока, который окинул его таким подозрительным взглядом, что Томми и сам усомнился в добропорядочности своих намерений. Джентльмен продолжал пристально изучать Томми, очевидно, прикидывая, на что именно он способен: подложить бомбу, устроить налет с захватом заложников или же просто перестрелять всех служащих какого-нибудь офиса.

— Вам назначено? — металлическим голосом вопросил, наконец, он. — И на который час? — Он справился в журнале приема. — Ага, пятнадцать сорок пять… Мистер Томас Бирсфорд?

— Да, — скромно сказал Томми.

— Распишитесь, пожалуйста.

Томми расписался.

— Джонсон!

Из-за стеклянной перегородки бесшумно, словно тень, выскользнул нервный молодой человек лет двадцати трех.

— Да, сэр?

— Проводи мистера Бирсфорда на пятый этаж. К мистеру Робинсону.

— Да, сэр.

Бесшумный и молчаливый Джонсон подвел Томми к лифту — одному из тех достижений современной техники, которые, кажется, лучше своих пассажиров знают, что именно им нужно. Двери раздвинулись. Томми вошел, и они с лязгом захлопнулись в дюйме[74] от его позвоночника.

— Прохладный денек, — сказал Джонсон, демонстрируя дружелюбие.

— Да, — согласился Томми, — холодает.

— Говорят, причиной всему — загрязнение воздуха. Некоторые, правда, утверждают, что дело в добыче природного газа в Северном море.

— Да? Не знал, — вежливо удивился Томми.

— Мне тоже не верится, — пожал плечами Джонсон.

Миновав третий и четвертый этажи, лифт, наконец, остановился. Джонсон провел Томми, снова чудом избежавшего быть зажатым между дверьми лифта, по коридору, постучал в дверь и, услышав разрешение войти, осторожно ее приоткрыл. Препроводив Томми через порог, он объявил: «Мистер Бирсфорд, сэр, вы ведь помните?», и бесшумно исчез, прикрыв за собой дверь.

Томми двинулся вперед. Казалось, большую часть комнаты занимает огромный письменный стол. За столом восседал человек — и тоже далеко не маленький. А если уж быть точным, тоже неправдоподобно огромный. Его широкое лицо, как и предупреждал седовласый, было почти желтым. Его национальность решительно не подлежала никакому определению. Хотя человек явно был иностранцем. Скорее всего, немцем или австрийцем. Возможно, впрочем, что и японцем. Впрочем, он мог быть чистокровным англичанином…

— А! Мистер Бирсфорд!

Мистер Робинсон встал и подал ему руку.

— Простите, что отнимаю у вас время, — начал Томми и тут же понял, что однажды уже виделся с этим человеком. Исходящее от него ощущение силы и значительности трудно было с чем-нибудь спутать.

— Насколько я понял, вы хотели что-то узнать. Ваш друг не уточнил только, что именно.

— Я не думал… я хочу сказать, наверное, не стоило вас беспокоить. Вряд ли это настолько важно. Пока что это только… только…

— Только ваши догадки?

— Вернее, моей жены.

— Я о ней слышал. Да и о вас тоже. Секундочку… Ну, конечно… Икс и Игрек… Помню-помню. Вы ведь поймали этого командора, да? Который предположительно служил в английском флоте, а на самом деле был важной шишкой у Гансов[75]. Я, знаете, так до сих пор и называю их по привычке «Гансами». Разумеется, я понимаю: с тех пор, как мы вошли в Общий Рынок, все изменилось… Можно сказать, растем в одном садике. Ну да ладно. Вы тогда отлично поработали. Просто замечательно. И ваша супруга тоже. Надо же! Детские стишки. «Гуси, гуси, вы куда?» — они ведь именно на этом засыпались? «По лесенке вверх, по лесенке вниз — в гости к вашей тете».

— Удивительно, как это вы все помните, — любезно улыбнулся Томми.

— Да. Всегда странно, когда кто-то вдруг вспоминает что-нибудь давно минувшее. Представьте, эта история всплыла у меня в памяти буквально секунду назад. Ведь никому бы и в голову не пришло, что за подобной ерундой может что-то скрываться.

— Да, это они хорошо придумали.

— Ну, а в чем же дело сейчас? С чем вы столкнулись?

— Да в общем, ни с чем особенным, — пробормотал Томми. — Просто…

— Давайте, выкладывайте все как есть, не стесняйтесь. И, кстати, садитесь, в ногах правды нет. Сами знаете — или узнаете, когда доживете до моих лет, — как важно дать ногам отдохнуть.

— Да я, по-моему, и так не молод, — хмыкнул Томми. — Из новых ощущений мне светит разве что только могила.

— О, я бы не стал так сужать перспективы. Поверьте мне, перешагнув определенный возраст, можно жить практически вечно! Так в чем же дело?

— Видите ли… — начал Томми. — Короче говоря, мы с женой переехали в новый дом и началась обычная в таких случаях суматоха…

— Ясно, — перебил его мистер Робинсон. — Ситуация знакомая. Дырки в полу и прочие радости жизни.

— Да. И прежние владельцы дома продали нам кое-какие книги — в основном, детские. Ну, знаете… Хенти[76] и все такое прочее…

— Как же. Очень его в детстве любил.

— Так вот… В одной из книг моя жена обнаружила абзац, в котором были подчеркнуты некоторые буквы. Мы выписали их, и получилось… Я понимаю, звучит довольно глупо…

— Звучит довольно любопытно, — возразил мистер Робинсон.

— И получилось вот что: «Мэри Джордан умерла не своей смертью. Это сделал один из нас».

— Чрезвычайно интересно, — мистер Робинсон с удовлетворением откинулся в кресле. — Впервые сталкиваюсь с чем-то подобным. «Мэри Джордан умерла не своей смертью»? Слово в слово? И кто же автор послания? Вам удалось это установить?

— Судя по всему, мальчуган школьного возраста, некий Александр Паркинсон. Паркинсоны жили в этом доме, но очень уже давно. Он, кстати, и похоронен в Холлоукей, в церковном дворе.

— Паркинсоны, — повторил мистер Робинсон. — Так-так.

— Вот мы и решили выяснить, кто такая эта Мэри Джордан…

— Которая умерла не своей смертью, — закончил мистер Робинсон. — Да, вполне в вашем духе. И что же вам удалось узнать?

— Пока ничего, — отчеканил Томми. — Никто ее уже толком не помнит. Кто-то из местных жительниц упомянул только, что вроде действительно, была одно время в деревне гувернантка — «мамзель или фроляйн» — с такой фамилией. Вот и все.

— И эта Джордан умерла — кстати, отчего?

— Кто-то случайно добавил в салат несколько листьев наперстянки. Что, между прочим, само по себе не смертельно.

— Да, — согласился мистер Робинсон, — этого недостаточно. Но если затем подлить в кофе или — еще лучше — коктейль Мэри Джордан большую дозу дигиталина[77], смерть наступит немедленно, причем сочтут ее результатом действия наперстянки и, следовательно, несчастным случаем. Однако Александра Паркинсона провести не удалось! А когда все это произошло? Первая мировая? Еще раньше?

— Раньше. Старожилы утверждают, что она была немецкой шпионкой.

— Так-так-так… Впрочем, тогда так говорили про каждого немца, имевшего несчастье жить или работать в Англии. Зато любой офицер-англичанин уже просто по определению оказывался вне подозрений. А я всегда с большим недоверием отношусь к людям, которые находятся «вне подозрений». Между прочим, примерно в то же время приключилась еще одна занятная история. Лет десять назад об этом даже писали в газетах. Сейчас частенько публикуют архивные дела…

— Да, я кое-что нашел, но все настолько неопределенно…

— Еще бы, через столько-то лет! А история… Примерно в то же время были похищены чертежи подводной лодки и, как будто этого мало, обнаружилась утечка информации о нашей авиации. Дело получило огласку, и вскоре выяснилось, что в нем замешаны многие известные политики того времени. Причем политики с репутацией «людей абсолютно неподкупных». Мне, кстати, неподкупные политики еще подозрительнее, чем офицеры вне подозрений. И в тех, и в других я просто-напросто сомневаюсь, — губы мистера Робинсона тронула усмешка. — Взять хоть прошлую войну. Сколько же тогда в Англии было неподкупных людей! Один такой жил неподалеку от вашей деревушки. У него был уютный коттедж на берегу, а внутри… Маленький такой клуб сторонников фюрера, искренне полагающих, что единственный шанс для Англии — заключить союз с Германией. И, главное, совершенно с виду нормальный человек с благородными идеями и идеалами: борьба против бедности, лишений, несправедливости и все в таком духе. А на самом деле он был без ума от Франко и Муссолини[78]. Впрочем, такое происходит накануне каждой войны. Причем военное командование об этом будто и знать не знает.

— Зато вы, похоже, знаете все, — сказал Томми и тут же спохватился. — Извините, но в моих словах нет ни тени иронии. Ведь действительно не каждый день встречаешь человека, который знает все.

— Просто у меня, знаете ли, привычка: всюду совать свой нос. Меня интересуют и фланги, и тыл. Многое удается услышать. Случается, кое-что рассказывают старые товарищи. Но это вы, вероятно, знаете и по собственному опыту.

— Да, — подтвердил Томми, — конечно. Я встречаюсь со старыми друзьями, они еще с кем-то, а в результате узнаешь много полезного.

— Совершенно верно, — сказал мистер Робинсон. — Интересно только, с чем именно вы на этот раз столкнулись.

— Понимаете, мистер Робинсон, я никак не могу избавиться от ощущения, что мы с женой занимаемся не своим делом. Мы ведь давно мечтали о собственном доме. И вот наконец купили его, перестроили на свой манер, стали потихоньку приводить в порядок сад… Все очень тихо и спокойно. Меня, по крайней мере, совершенно не тянуло вновь окунуться в трясину прежних дел. И ведь сначала было простое любопытство. А потом, как окунулись в свою стихию, все понеслось по-новой, не выходит это дело из головы, так и подмывает узнать, что же тогда произошло на самом деле. Но есть ли в этом смысл? Какая от этого польза?

— Понимаю. Вы просто хотите узнать. Так уж устроен человек. Точнее, именно это его человеком и делает, заставляя лететь на Луну, погружаться в океан, искать газовые месторождения в Северном море, выделять кислород из морской воды и прочее, прочее. Благодаря любопытству человек развивается. Без него он, наверное, превратился бы в пресмыкающееся. Хотя кое-кто, думаю, был бы и не против. Зимой спишь, летом ешь…. Конечно, не слишком интересно, зато спокойно.

— Мне кажется, человек скорее похож на мангуста.

— Может быть. В любом случае, приятно встретить поклонника Киплинга[79]. Сегодня его недооценивают, а зря. Действительно ведь как писал! Некоторые его рассказы — настоящие шедевры!

— Так вот… — продолжал Томми, — не хотелось бы лезть в дела, которые нас не касаются. Точнее, которые вообще уже никого не касаются…

— Это еще неизвестно, — перебил его мистер Робинсон.

— Честно говоря, — окончательно стушевался Томми, — я даже не очень представляю, что именно хотел от вас узнать…

— Думаю, вы просто пытаетесь удовлетворить любопытство своей жены. Замечательная женщина, не правда ли?

— О да! — сказал Томми.

— Приятно, когда люди держатся друг друга, когда у них такая крепкая семья…

— Сам-то я, наверное, больше уже черепаха. Я старый — нет, слава Богу, со здоровьем все в порядке, но у меня нет ни малейшего желания впутываться в различного рода авантюры. И все-таки…

— И все-таки, — перебил его мистер Робинсон, — вам хотелось был знать. Как мангусту. И миссис Бирсфорд тоже. И, судя по тому, что я о ней слышал, смею предположить, она узнает.

— Вы думаете, она — а не я?

— Мне кажется, вы уж извините, она чуть более проницательна. Хотя, с другой стороны, у вас прекрасные источники информации. А информация в таких делах — главное.

— Поэтому-то я и решился вас побеспокоить. То есть даже не я решился, а Бакен… Я хотел сказать…

— Да ладно вам. Его все так и зовут — Бакенбард… Страшный был пижон в молодости. Хотя парень хороший, в свое время потрудился на славу. Он ведь не просто так направил вас ко мне — знал, что меня это заинтересует. Любопытство, знаете, моя вторая натура, ну да я уже говорил.

— Зато, — сказал Томми, — оно сделало из вас непревзойденного в своем деле специалиста.

— С чего это вы взяли? — осведомился мистер Робинсон. — Чушь какая.

— По-моему, вовсе не чушь!

— Знаете, — произнес мистер Робинсон, — некоторые сами стремятся достичь определенных высот, а других, что называется, заставляет жизнь. Лично я себя причисляю ко вторым. Что не мешает мне заниматься очень серьезными вещами.

— Как, например, Франкфуртским делом?[80]

— А, вы и об этом знаете? Похвально. Но лучше, все-таки, забудьте. Однако не хотелось бы, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я отказываюсь удовлетворить ваше любопытство. На некоторые вопросы, думается, я ответить смогу. Имейте, кстати, в виду, что если вам удастся прояснить события тех лет, некоторый свет прольется и на сегодняшнюю ситуацию. А пока… Даже не знаю, что вам посоветовать. Общайтесь с людьми, Бирсфорд, слушайте их, старайтесь разузнавать о тех временах как можно больше. Если всплывет что-нибудь любопытное, звоните мне. Давайте-ка, кстати, по старой памяти придумаем какой-нибудь код… Ну, скажем, «яблочный джем». Жена, мол, приготовила яблочный джем — так не прислать ли мне баночку? Я тут же пойму о чем речь.

— Вы имеете в виду, если я узнаю что-то о Мэри Джордан? И все же, я не совсем уверен, что есть смысл заниматься этим делом. В конце концов, ее давно уже нет в живых.

— Бывают, и о покойниках неверно судят.

— Вы хотите сказать, что ее судьба не так уж важна?

— Да нет, скорее, наоборот. — Мистер Робинсон взглянул на часы. — Придется вас выпроваживать. Через десять минут придет один важный тип. Зануда — страшный, но занимает важный пост в правительстве. Приходится терпеть. Теперь везде одно сплошное правительство: в офисе, дома, в супермаркете, на телевидении. Как нам сейчас не хватает обычной жизни! Вам-то проще — вы с супругой живете ни на кого не оглядываясь, да еще играете в увлекательнейшие игры. Не сомневаюсь, чтобы что-нибудь да откопаете, что-нибудь интересное! — он помолчал. — Пока больше ничего сказать не могу. Кое-что мне, конечно, известно, и вряд ли об этом знает кто-то еще, но… пока не время. Может быть, потом… кое-что я вам все-таки подскажу. Так вот… ваше дело о командоре… Его судили, приговорили за шпионаж, абсолютно заслуженно приговорили, он действительно работал на врага… А вот Мэри Джордан…

— Что?

— Возможно, то что я сейчас скажу, поможет вам взглянуть на дело с другой стороны. Мэри Джордан, в общем, тоже была агентом, но уж никак не немецким. Запомните это хорошенько, молодой человек… а как же мне еще вас называть… — Мистер Робинсон оперся на стол и очень тихо проговорил: — Она была нашим агентом…

Книга 3