Я запротестовал, но он отверг мои возражения хоть и с грустью в голосе, но очень решительно.
— Ах, но я же консультировался с врачами! И не с одним, а несколькими. Я был у Бланка, и у Дэша (имена известных специалистов), и как же они поступили? Они послали меня в Египет, где мне сразу же стало гораздо хуже. Я был также у Р.
Я знал, что Р. — кардиолог.
— И что он вам сказал? — перебил я его.
Пуаро уклончиво взглянул в сторону — и сердце у меня сжалось.
— Он сделал все возможное. Я получаю необходимое лечение, у меня под рукой нужные лекарства, но, увы, он не всесилен… Поэтому, Гастингс, поймите, звать врачей ни к чему. Медицина, mon ami, уже не поможет. К сожалению, нельзя вставить новый мотор и продолжать жить как прежде.
— Но, послушайте, Пуаро, все не так просто. Кертис…
— А что Кертис? — отрывисто переспросил Пуаро.
— Он приходил ко мне, он беспокоится. У вас был приступ.
Пуаро смягчился.
— Да, да. Иногда они бывают, эти приступы, и, ох, как нелегко все это наблюдать. У самого Кертиса, полагаю, приступов никогда не бывает.
— Так вы решительно не хотите вызвать врача?
— Это ни к чему, друг мой.
Он говорил очень мягко, но категорично. И снова сердце у меня защемило. Пуаро улыбнулся.
— Это дело, Гастингс, станет моим последним. Оно будет самым интересным из всех, так как преступник тоже самый интересный и незаурядный из всех, что мне встречались. В случае с «Икс» мы имеем дело с превосходной, великолепной, вызывающей невольное восхищение технологией преступления. Пока, mon cher, этот «Икс» действует так искусно, что я, Эркюль Пуаро, ничего с ним не могу поделать! Он наступает, а я пока не могу отразить нападение.
— Но если бы вы были здоровы… — начал я увещевающее.
Однако этого, очевидно, говорить не следовало, так как Эркюль Пуаро сразу вспылил:
— Ах, неужели я вам не говорил тридцать раз, что для расследования не требуется физических сил? Необходимо лишь одно — думать.
— Ну… да, конечно, с этим у вас все в порядке.
— В порядке? Да я по-прежнему мыслю превосходно. Ноги у меня парализованы, сердце выкидывает разные коленца, но мозг, Гастингс, на мой мозг сбой прочих органов не оказывает никакого влияния. Мозг работает превосходно, первоклассно.
— Это, конечно, здорово, — сказал я, стараясь успокоить его.
Однако, спускаясь потом по лестнице, я подумал, что мозг Пуаро уже не так силен в анализе ситуации и функционирует менее остро, чем раньше. Взять хотя бы то, что миссис Латтрелл едва не погибла, а вот теперь убили миссис Франклин. И что же мы предприняли для предотвращения этих ужасных событий? Да практически ничего.
Однако на следующий день Пуаро сказал:
— Вы, Гастингс, предлагали, чтобы я показался врачу.
— Да, — поспешил я ответить. — Я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, если бы вы на это согласились.
— Eh bien, я согласен. Повидаюсь с доктором Франкдином.
— Франклином? — спросил я недоуменно.
— А в чем дело, разве он не врач?
— Да, но его главное занятие — научные исследования, не так ли?
— Несомненно. И, думаю, он не преуспел бы как обычный практикующий доктор. У него нет того, что называется «врачебным политесом». Но у него есть свои достоинства. Я бы сказал, что он лучше многих знает, как выражаются в фильмах, всю «подоплеку» своего дела.
Все же я был не совсем удовлетворен его выбором. Я не сомневался в способностях доктора Франклина, но он всегда производил на меня впечатление человека, которому недосуг и не интересно вникать в обыкновенные человеческие недуги. Наверное, такой подход не мешает научным исследованиям, но совершенно не годится для врачебной практики.
Итак, Пуаро пошел на уступку, а так как у него не было здесь своего врача, то Франклин охотно согласился его осмотреть. При этом он сразу дал понять, что если потребуется ежедневные осмотры и лечение, то надо будет пригласить другого врача, так как сам он не сможет постоянно наблюдать за больным.
Франклин долго пробыл у Пуаро. Я дождался, когда он наконец выйдет, увел его к себе в комнату и закрыл дверь.
— Что скажете? — спросил я с беспокойством.
— Он замечательный человек, — задумчиво ответил Франклин.
— Да, конечно, — отмахнулся я от этого само собой разумеющегося факта. — Но как его здоровье?
— Здоровье?
Франклин, по-видимому, очень удивился вопросу, словно я упомянул о чем-то совершенно несущественном.
— Ну, здоровье у него, конечно, прескверное.
Все это звучало не совсем профессионально, однако, как мне говорила Джудит, в свое Время Франклин слыл одним из самых талантливых студентов-медиков.
— Насколько это серьезно? — встревожился я еще больше.
— Вы действительно хотите знать? — стрельнул в меня взглядом доктор Франклин.
— Конечно!
Что за дурацкий вопрос! Но Франклин тут же возразил:
— А большинство пациентов о таких вещах знать не хочет. Они предпочитают сироп утешения горькой пилюле правды. Хотят надеяться, жаждут убедительных и пространных заверений, что все будет хорошо и скоро наступит чудесное исцеление. Однако Пуаро — совсем иное дело.
— Вы имеете в виду?.. — и снова страх ледяной рукой сдавил мне сердце.
Франклин кивнул:
— О да, он прекрасно понимает, что его ждет. И знает, что это случится, я бы сказал, довольно скоро. Мне не хотелось вам об этом говорить, но он сам меня уполномочил.
— Значит, ему все известно.
— Да, он знает, как обстоят дела. Его сердце может отказать в любой момент. Однако сказать, когда именно это произойдет, нельзя.
Помолчав, Франклин добавил:
— Из его слов я понял, что он беспокоится — вдруг не успеет закончить некое предпринятое им дело. Вы знаете, в чем оно состоит?
— Знаю.
Франклин с любопытством на меня посмотрел.
— Он хочет быть уверенным, что оно будет завершено.
— И я его понимаю.
Интересно бы узнать, имеет ли Джон Франклин хоть малейшее представление, в чем заключается наше с Пуаро дело.
— Надеюсь, он справится, — тихо ответил Франклин. — Я понял, что для него это весьма важно. — И, помолчав, добавил: — У него очень последовательный, цепкий и упорядоченный ум.
— Но неужели ничего нельзя сделать, неужели медицина бессильна? — спросил я удрученно.
— Увы, — Франклин покачал головой. — Но если он почувствует, что приближается приступ, у него всегда под рукой амилнитрат[184] в ампулах.
Неожиданно доктор Франклин сделал весьма любопытное замечание:
— Он, кажется, питает очень большое уважение к человеческой жизни?
— Полагаю, что так.
Я не раз слышал, как Пуаро решительно повторяет: «Ненавижу убийства». Мне, правда, всегда в этих словах чудилась какая-то недоговоренность, которая щекотала мое воображение.
— Вот в этом и заключается разница между нами, — продолжал Франклин, — у меня такого уважения нет.
Я удивленно поглядел на него, а он, слегка улыбнувшись, кивнул.
— Это совершеннейшая правда. Раз смерть придет неизбежно, так какая разница, раньше или позже? Не все ли равно?
— Что же вас заставило стать врачом при таком-то отношении к жизни и смерти? — спросил я, сдерживая возмущение.
— Дорогой друг, функции врача заключаются не только в том, чтобы отдалить неизбежный конец, а в гораздо большей степени, чтобы улучшить качество жизни. Если умирает здоровый человек, то это в общем не так уж и важно. Если умирает слабоумный — тем более… Но если, сделав научное открытие, вы сумеете воздействовать на тироид[185], восстановив его функцию, и слабоумный станет нормальным человеком, то, с моей точки зрения, ради этого стоит потрудиться…
Понимая, что, заболев гриппом, я обращусь отнюдь не к доктору Франклину, я взглянул на него уже с некоторым интересом, невольно отдавая должное силе духа, исходившим от этого человека, и его абсолютной честности. Я заметил перемену в нем после смерти жены. Он выказывал мало внешних признаков горя, сопутствующих подобной утрате. Напротив, казался общительнее, не таким рассеянным, более энергичным и готовым к новым начинаниям.
Внезапно он спросил, нарушив ход моих размышлений.
— Вы с Джудит ведь не очень схожи характерами?
— Да, скорее, мы совсем разные.
— Тогда, наверное, она похожа на свою мать?
Подумав, я медленно покачал головой.
— Не очень. Моя супруга была веселой, смешливой женщиной. Она ничего не принимала слишком всерьез, хотела приучить и меня к тому же, но, боюсь, не слишком в этом преуспела.
Он опять улыбнулся.
— Да уж, совсем не преуспела. Вы как отец довольно сложный человек, не так ли? Это Джудит говорит. И она редко смеется. Она очень серьезная. Возможно, из-за того, что слишком много работает, а это уже моя вина.
И он задумался, а я вежливо заметил:
— Ваша работа, наверное, представляет большой интерес.
— А?
— Я сказал, ваша работа представляет большой интерес.
— Ну, разве, человек пять заинтересуются. Для остальных же она чертовски скучна — и они, очевидно, правы. Но, как бы то ни было, — он вскинул голову, распрямил плечи и сразу стал тем, кем был в действительности: сильным, мужественным человеком, — теперь у меня появился шанс и, о Господи, я готов кричать об этом во весь голос. Из министерства мне сегодня сообщили, что их предложение все еще в силе, и я его принял. Через десять дней уезжаю.
— В Африку?
— Да. И это замечательно.
— Так скоро! — меня его сообщение несколько удивило.
Доктор Франклин пристально поглядел на меня.
— Что вы этим хотите сказать? Что значит «скоро»? А! — Его нахмуренный лоб разгладился: — Вы хотите сказать, так скоро после смерти Барбары? Но почему бы и нет? Зачем притворяться: ее смерть облегчила решение многих проблем.
Наверное, выражение моего лица его позабавило:
— Боюсь, у меня нет времени соблюдать условности. Когда-то я влюбился в Барбару — она была очень хорошенькая девушка, — женился на ней и примерно через год разлюбил. Думаю, она разлю