ловеку волю к сопротивлению подобному желанию.
Свое искусство „Икс“ усовершенствовал долгой практикой. Он точно знал, какое слово, фразу, даже интонацию надо употребить, чтобы нажать на самую слабую струнку человека! И делал это настолько искусно, что у жертвы не возникало никаких подозрений на его счет. Тут не гипноз — гипноз не увенчался бы успехом. Это нечто более опасное и смертоносное. Это манипулирование тайными пружинами человеческой сущности с тем, чтобы пробудить низменные инстинкты во вполне благопристойных членах общества на совершение преступлений. Он играл на лучших чувствах, на самых благих намерениях, сталкивая их при этом с худшими проявлениями человеческой натуры. Естественно, его жертвы терпели в этой схватке поражение.
Вы должны это знать, Гастингс, — вы же на себе это испытали…
Так что теперь вы, может быть, начинаете понимать настоящий смысл тех моих слов, которые вас тогда задевали и сбивали с толку…
Я говорил вам, что приехал в Стайлз не случайно. Я здесь потому, сказал я, что скоро свершится преступление. Вы удивились, что я говорю об этом с такой уверенностью. Но я знал, что говорю, потому что это преступление должен был совершить я сам…
Да, друг мой, это странно, немыслимо, ужасно! Я, тот, кто превыше всего ценит человеческую жизнь, завершаю свою карьеру убийством. Возможно, я был слишком уверен в собственной непогрешимости и чересчур носился с сознанием своей неизменной правоты, а потому очутился в конце пути лицом к лицу с этой ужасающей необходимостью. Понимаете, Гастингс, у каждого предмета, явления, события есть две стороны. Дело всей моей жизни — спасать невинных, то есть предотвращать убийство, но в данном случае я мог осуществить эту цель только одним единственным способом — убив преступника. Не заблуждайтесь, мой друг, „Икс“ для закона остался бы недосягаем. Он был в безопасности. Любой, даже самый гениальный сыщик не смог бы наказать „Икс“ с помощью правосудия.
И все же, друг мой, мне, ох, как не хотелось совершать подобное деяние. Я понимал, что сделать это необходимо, но долго не мог на это решиться. Я уподобился Гамлету… и постоянно отодвигал роковой день… Но затем было совершено покушение на миссис Латтрелл…
Мне, кстати, было тогда любопытно, Гастингс, сработает ли ваша хваленая интуиция… Она сработала. Вы заподозрили, правда без особой уверенности, Нортона. И были абсолютно правы. Ибо именно Нортон и есть наш пресловутый „Икс“. У вас не было никаких оснований его подозревать — за исключением совершенно разумного, хотя и несколько шаткого, предположения о его внешней незначительности. В данном случае вы были очень близки к истине.
Я тщательно изучил его биографию. Единственный сын властной, привыкшей повелевать женщины, он, по-видимому, никогда неумел самоутверждаться и производить благоприятное впечатление на окружающих. У него был физический недостаток — слегка прихрамывал и в школьные годы не мог играть наравне со сверстниками и участвовать в различных соревнованиях.
Очень многозначителен, по-моему, и тот факт, что в школе он едва не упал в обморок при виде погибшего кролика. Вы сами мне об этом рассказывали. Смерть производит на него глубокое впечатление. Его мутит от вида крови, он не приемлет насилия, а в результате в школе его считали маменькиным сынком и слабаком… Подсознательно, я бы сказал, он жаждал реабилитации и укрепления своего имиджа в глазах других учеников, но для этого, он понимает, надо измениться… стать смелее и безжалостнее.
С другой стороны, я думаю, что уже в ранней молодости у него проявилась способность в манипуляциях над людьми. Он умел слушать, казалось бы, вникать в проблемы окружающих, выражал сочувствие. Людям он нравился, тем не менее относились они к нему несколько небрежно, без должного, как ему казалось, почтения. Его это уязвляло. И тогда он решил воспользоваться своими талантами: применяя точно рассчитанные слова и нехитрые приемы, воздействовать на людей, управлять ими. Только при этом, конечно же, надо понимать, что они хотят, проникать в их мысли, тайные стремления и желания.
Вы даже представить себе не можете, Гастингс, какой питательной средой служат подобные знания для властолюбца? Да, он, Стивен Нортон, который всем симпатичен, но с которым тем не менее все обращаются несколько небрежно, может заставить людей делать то, чего им не хочется, или (обратите на это внимание) они считают, что им не хочется.
Ясно представляю, как он совершенствует свое ужасное мастерство. И мало-помалу у него развивается отвратительная, зловещая страсть к насилию „чужими руками“. Насилию, к которому из-за физической слабости он сам не способен, — комплексы, привитые ему за время учебы в школе…
Со временем его тайное пристрастие управлять людьми все усиливается и превращается в манию, в неутолимую потребность. Оно становится для него наркотиком, Гастингс, наркотиком, к которому тянет так же непреодолимо, как опиуму или кокаину.
Нортон, этот с виду добрый, мягкий человек, в тайне был садистом. Его пьянило созерцание боли, психологических мук других людей.
Впрочем, в последнее время страсть доставлять нравственную боль и страдания превратилась в нашем мире в настоящую эпидемию. L'appetit vient еn mangeant[190].
Итак, садистские наклонности и жажда власти. В руках Нортона оказались ключи от судеб людей, их жизни и смерти…
Как любой наркоман, раб своего пристрастия, он должен был любыми способами пополнять коллекцию своих „деяний“. Поэтому он искал и находил все новые жертвы. Не сомневаюсь, что число деяний, к которым он приложил руку, было больше тех пяти, которые мне удалось обнаружить, и во всех них он выступал в одной и той же роли.
Он знал Этерингтона. С Риггсом он познакомился в кабачке, куда зашел, чтобы выпить стаканчик виски, когда проводил лето в деревне. Во время морского круиза он „подружился“ с Фредой Клей и всячески старался убедить ее, что если бы старая тетушка Фреды умерла, это было бы благо и для тетушки, которая избавилась бы от страданий, и для нее самой, так как обеспечило бы ей безбедную и полную удовольствий жизнь. Нортон искусно играл на струнах всевозможных человеческих слабостей. Он был другом семейства Литчфилдов, и, беседуя с ним, Маргарет Литчфилд начинала чувствовать себя героиней, способной избавить сестер от пожизненного рабства в доме отца. Но я не сомневаюсь, Гастингс, что никто из этих людей не сделал бы того, что он сделал, если бы не манипуляции Нортона.
Теперь о событиях в „Стайлзе“. К этому времени я уже напал на след Нортона, и когда он познакомился с Франклинами, я сразу же почуял опасность. Вы должны понимать, Гастингс, что даже Нортону для его манипуляций необходимы какие-то предпосылки, основа, взрыхленная почва, так сказать. Можно получить урожай, если семя уже посажено и проросло. Размышляя, например, об Отелло, я предполагал, что в его сознание изначально была заложена убежденность (и возможно справедливая), что любовь к нему Дездемоны — всего лишь элементарное увлечение героической личностью, прославленным воином со стороны молодой девушки, а не чувственная любовь женщины к мужчине. Отелло, наверное, считал, что вовсе не он, но Кассио должен быть по праву избранником Дездемоны и что со временем она это поймет.
Чета Франклинов показалась Нортону очень подходящей для „окучивания“. Здесь был целый арсенал возможностей. Сейчас вы уже, несомненно, поняли, Гастингс (да и любой человек, не лишенный сообразительности, заметил бы это), что Франклин влюблен в Джудит, а Джудит в него. Резкость в обращении с ней, нелюбезность, привычное отведение от нее взгляда — это те признаки, которые должны были бы подсказать вам, что он от Джудит без ума. Однако Франклин — человек с очень сильным характером, а кроме того безукоризненно честный. В разговоре открытый, жесткий и без малейшей сентиментальности; человек очень строгих правил. Его кодекс чести требует исключительной порядочности в супружеских отношениях и верности своей жене.
Джудит — неужели вы не видели, Гастингс, — была глубоко и несчастливо влюблена в него. Она думала, что вы догадались об этом, когда встретили ее в розарии… Помните, как она вспылила. Такие женщины, как Джудит, не терпят, когда их жалеют или сочувствуют. Для них это слишком болезненно.
Потом, когда она поняла, что вы считаете объектом ее внимания Аллертона, она не стала вас в этом разубеждать, тем самым избавив себя от ваших неуклюжих, бередящих душу соболезнований. Ее флирт с Аллертоном был всего лишь актом отчаяния, она прекрасно знала ему цену. Он ее забавлял, развлекал, но у нее никогда не было даже искры чувства к нему.
Нортон, конечно же, знал, куда ветер дует. Он видел, как легко можно манипулировать Джудит, Франклином и его женой. Думаю, поначалу он стал обрабатывать Франклина, но здесь его ждал полный провал. Франклин — из тех, кто совершенно неуязвим для манипуляций со стороны людей типа Нортона. Франклин мыслит четко и ясно. Он видит мир в черно-белых тонах. Он всегда отдает себе отчет в своих чувствах и совершенно равнодушен к чужому мнению, а следовательно непроницаем и для постороннего влияния. Самая большая его страсть — наука. Он настолько ею поглощен, что гораздо менее подвержен давлению со стороны, нежели остальные.
С Джудит Нортону повезло куда как больше. Он очень тонко обыгрывал с ней тему „никчемных“ людей. Идеал Джудит — жизнь, прожитая с пользой для окружающих. К тому же она влюблена в доктора и ото всех это скрывает. Нортон понимает, что на этом можно сыграть. Он ведет себя очень тонко: возражает Джудит, благодушно посмеивается над самой мыслью, что она когда-либо осмелится на решительный поступок с определенной целью. Мол, „об этом говорят все молодые люди, но никогда не исполняют задуманного“. Вот такой старый как мир, дешевый прием — вышучивание, легкая издевка, и как же часто он срабатывает, Гастингс! Эта нынешняя молодежь всегда готова рискнуть, хотя не понимает, чем все это может для них закончиться…