травмой эмигрантов и личной травмой предательства: на бессознательном уровне автор а) спрятан от жестокой жизни в замке из слоновой кости (функция панциря, маски толстокожего), испытывая от этого чувство вины и стыда, б) успешно дает отпор внешнему насилию. Происходит важное — склеивание времен (в фабульном слое затекста), что может быть средством (показателем?) начала совмещения личной, коллективной и родовой травм. В глубинных слоях бессознательного происходит проигрывание, проживание уже сюжета родовой травмы, одновременно с этим в поверхностном слое (т. е. в анаграмматическом слое затекста) происходит проговаривание ее. В тексте поставлена (следовательно, может быть осознана) новая задача — интериоризации: память как что-то внешнее, предлежащее, хочет стать внутренним, присвоенным личностью, достоянием. Но это может быть только по отношению к неведомой ранее информации, т. е. родовой памяти (1951 г.);
6) в последнем стихотворении (1974 г.) во весь рост встала проблема личной травмы предательства как защитной реакции, «маски толстокожего» и омертвления души. Она обостряется через напоминание (в фабульном слое затекста, т. е. бессознательно) об отрицательных качествах, которые в детстве мучили в других, но которые теперь (на уровне текста) приписываются — публикой — ему самому. Так свои негативные характеристики, которые ранее были вынесены во внешний мир, отчуждены (персонифицированы в отрицательных персонажах романов), теперь возвращаются самому автору.
Ключи, позволяющие индивидуальному бессознательному автора проникнуть в пространство и время подспудно мучающей родовой травмы:
1) «события прошлого воскрешаются в памяти благодаря сходным событиям настоящего» [2]: узнавание сходных с травмой эмигрантов обстоятельств или примеривание их на себя, т. е. становление на позицию другого человека, децентрация (изгнание — сначала свое, потом родичей, далее репрессии — по отношению к другим, которые уже воспринимаются как часть себя («арлекины» — это собственное творчество) вызывает комплекс чувств: боль разлуки, ностальгия, вина, сострадание и стыд; 2) узнавание себя в эгоистичном и благополучном персонаже затекста и текста, вызывает чувство стыда.
Благодаря этим чувствам (и особенно чувству стыда, поскольку оно вызвано не обстоятельствами, а поступком) времена окончательно сходятся, склеиваются в особой многослойной конфигурации пастиша. Бессознательное оказывается прошито переплетающимися символами — индивидуальными и родовыми, усиливающими друг друга (при этом ведущими, направляющими символами являются черный ромб (родовая метка) и арлекин (индивидуальный символ творчества). Родовая травма благодаря разнообразным децентрациям почти целиком переходит в текст — см. Таблицу № 26.
7) В последнем законченном романе (1974 г.) герой испытывает чувство освобождения и счастья, хотя, по сюжету, он так и не открыл секрет безболезненного общения с иномирьем: предельная форма эскапизма ему уже не нужна. Не нужна потому, что загадка тоски автором уже решена (параллельно): в стихотворении «To Vera»?
Путешествие в недра собственного бессознательного — психологически трудная работа (как мы попытались это показать в нашей книге), но одновременно это и освобождение. И не только в конце, при нахождении ключа к мучающей загадке; освобождение заключено в самом процессе припоминания, в факте ухода в себя. «Те игры двойничества, взаимоотражения, выпивания взглядом, которые необходимо свойственны ситуации наблюдения — это не просто художественные приемы одного автора, это — устройство человека. Логическим завершением пребывания под наблюдающим взглядом является самоубийство» [53]. Бегство в прошлое, таким образом, есть защита от настоящего: от прозрачной клетки перманентно-поднадзорного и/или «трагедии слепых взаимопожирающих монад» [53].
Темная немота давнего прошлого посылает любящие эманации, родственные сигналы беглецу-из-своего-времени (своему, в сущности, спасителю); любовь и делает тайну общей, а беглеца во тьму чужой памяти — зрячим (прозревшим).
Разгаданная тайна бережно укрывается автором покрывалом затекста от пристрастных (или беспристрастных) наблюдателей; а чувства читателя не пришьешь к протоколу: читатель свободен — как и автор — в любовании найденными сокровищами.
Посмотрим еще раз на арлекинов и прочих
…Это тот, кто живет в дороге и не дает забыть людям о тех мирах, из которых ни пришли.
Начнем, как водится, ab ovo. Яйцом у нас будет ромб.
Разногласия начинаются уже с толкования значения термина ромба (равностороннего параллелограмма).
Первая версия: термин происходит от др. — греч. ῥόμβος — «бубен»: «…раньше их делали как раз в форме квадрата или ромба. Поэтому название карточной масти бубны, знаки которой имеют ромбическую форму, происходит ещё с тех времён, когда бубны не были круглыми. Слово „ромб“ впервые употребляется у Герона и Паппа Александрийского» [120].
Другая версия: слово заимствовано в XVIII в. из французского языка, где rhombe — греч. rhombos «волчок, кубарь» [157]; «от греческого rhombos — веретено» [121].
Ромб подарили человечеству не греки, а мамонты: «…Ромбический меандр и серии параллельно идущих зигзаговых линий являются сознательным воспроизведением первобытным художником естественного облика мамонтовой кости, её природного „коврового узора“ [128]. Это выражение „представлений о мощи, силе, благоденствии“, связанных с мамонтом как главным источником пищи, а следовательно, и благоденствия. ‹…› При посредстве ритуальной татуировки (когда простенькие печатки создавали на теле очень сложные варианты меандрового узора) ромбический орнамент пережил бытование мамонтовой кости и дожил до земледельческой эпохи. В земледельческих культурах Европы ромбо-меандровый орнамент применялся и как магический общий фон на ритуальных предметах, и как отдельный знак, обособленный символ плодородия» [128].
Позже он превратился в некоторое подобие мальтийского креста. Встречался географически от Испании до Кавказа, а хронологически — от бронзового века и скифов до этнографических материалов (в скотоводческих горных районах) XIX в. «Мальтийский крест» известен как благожелательный символ в народном искусстве [128].
«Общечеловеческое значения графического образа ромба: матка, вульва. Интерпретации значений: женский творческий принцип, женственность, плодовитость, плодородие, мать, материнство, счастье, земное начало, тьма материнского лона, могила; море, первичные воды, бездна страха, женская порождающая сила. В христианстве — символ непорочности Девы Марии в виде мандорлы или vesica piscis („рыбный пузырь“) ‹…› как ворот, пути, рождения» [122]. (См.: «Восходящая к эпохе неолита связь ромба с фигурой Великой богини спустя тысячелетия была воспринята христианством, в иконографии которого ромб сочетался с изображением Богоматери» [139].)
Врата в бессознательное т. е. в утробу психики? Черный ромб («Смотри на арлекинов!») символ рождения, а не только казни и унижения.
Еще об эволюции ромба: у некоторых племён этот символ имел значение круглого солнца с лучами, но из-за использования в вышивке и ткачестве он исказился до ромба с продлёнными сторонами. Означал не только солнце (огонь, тепло, добро, свет), но и защиту — как от реальных врагов, так и от тёмных сил.
Ромб с крючками — огонь небесной кузни, кузни Сварога / Тора — разновидность творческих сил. Означал также и единение и конфликт диаметрально противоположных сил (дуальные пары Правь-Навь, день-ночь, мужчина-женщина) — модель мира, характерную для язычника [4].
К ромбическим узорам относится и косой крест, помещенный между ромбами, и «скоморох»: узоры в виде буквы S и своеобразной женской фигуры (где ромбы обозначают голову и тело, крючки — руки и треугольник — юбку).
Постепенно символ плодородия терял значение святыни, но сохранял магическое значение. Например, в середине XIX века существовал обряд чтения узоров во время крещенских смотрин невест. В конце концов знак ромба превратился в обычное украшение [4].
Итак, ромб — «один из фундаментальных символов. Он входит в древнейший ромбо-меандровый орнамент, обозначавший представления человека об окружающей реальности, наполненной непонятными ему силами. ‹…› В Средневековье в христианстве и исламе квадрат был символом земного мира, а наложенный на него ромб — символом мира небесного. ‹…› Ромб имеет защитное значение у большинства народов Евразии и символизирует присутствие высших сил» [4].
Еще толкование: «Ромб, вписанный в квадрат, или ромб, выходящий за пределы квадрата, образующий восемь углов, восьмилучевая звезда — всё это символика исконных Знаний о духовном освобождении человека. Об этих символах люди ведали ещё во времена палеолита.
Все эти образы и символы были основаны на знаниях духовных практик, специфике пробуждения в человеке духовных сил, проявлении момента слияния Личности со своей Душой» [5].
Лучшая форма защиты — нападение: «Устойчивость ромба в его внутренней площади, а ударная сила — в остроте и прочности углов. Ромб — жесткая и „упрямая“ фигура, сугубо автономная в своем существовании и обеспечивающая свою „живучесть“ своеобразной, только ему присущей адаптационностью. Она заключается в способности изменять остроту углов и поперечное сечение. Иными словами, ромб способен предельно обострять свои углы, „вытягиваясь“ в длину или, наоборот, превращаться в некое подобие квадрата, „поставленного“ на угол. В первом случае острие, как жало, резко повышает разящую проникаемость, а во втором — образуется укрепленный со всех сторон форт. Знак ромба — символ „жесткой идеи“, некой парадигмы, он, как и треугольник, олицетворяет ударную силу и могущество, при этом последнее качество у „ромбов“ представлено весьма агрессивно. Ромб — это диктат единого вл