Ему понадобилось три драгоценных секунды, чтобы осознать услышанное.
— Но мы же не успели с Даськой? А если?..
— Юр, так и так и так вилы выкидные. Но без этого — вообще без шансов. Согласен?
И, не дожидаясь ответа я принялся торопливо излагать план действий:
— Значит так. Сейчас цепляем корабль и тащим его к Дыре. Ставим носом вниз, потом я швартуюсь к кормовому шлюза, даю полную тягу и вместе с ним ныряю в «обруч». Если всё так, как говорил Леднёв, нас подберут на той стороне, причём довольно быстро.
— А я?
— А ты возвращайся к «Лагранжу». Слышал ведь, самим им не справиться.
На этот раз он ответил без раздумий.
— Давай наоборот: я втолкну корабль в «зеркало», а к «Лагранжу» пойдёшь ты.
Черноглазая скрипачка, подумал я. Ладно, пусть его, имеет право…
— Замётано. Кстати, и Юльку встречу, а то «Заря» вот-вот подойдёт, разминемся…
Наверное, нам ещё было что сказать друг другу, но в ушах моих стоял пронзительный свист воздуха, выходящего из пробитых отсеков. Нет, некогда, потом — если оно случится, это «потом»…
— Перед спуском, свяжись с кэпом Сернаном. — вспомнил я об американце. — Пусть там подготовятся, как смогут.
— А если он запретит? — встревожился Кащей.
— А мы не будем спрашивать.
Крошечная пауза.
— Погоди… Контейнер с Даськой у тебя?
— Куда ему деться? Держу в клешнях, да ты и сам видишь…
Действительно, «омар» выставил перед собой блестящий, украшенный крылышками отражателей ящик — словно официант, подающий на стол невиданное экзотическое блюдо.
— Смотри, не потеряй. И ещё — куда ты его денешь, когда будешь стыковаться с «Лагранжем»?
Я едва не выругался — вот ведь, нашёл время для заботы о хвостатом поганце! Хотя, всё верно, только так и надо…
— Придумаю что-нибудь. Так ты готов?
— Да.
— Тогда — начали! И… удачи нам всем!
VI
Я успел в самый последний момент — ещё несколько минут, и двое ремонтников откупорили бы запасной шлюз, чтобы выбраться за пределы станции — на верную смерть, в отчаянной попытке спасти то, что ещё можно было спасти. Невыносимо былопросто сидеть и ждать гибели — ведь жизнь с каждой секундой утекала из кое-как заделанных пробоин вместе с драгоценным воздухом. Чтобы залатать их более надёжно, требовалось непременно выйти наружу, в скафандрах, «Кондорах» и «Пустельгах», которые, конечно, имелись на «Лагранже» — но все до единого были уничтожены каменным обломком, угодившим точнёхонько в основной шлюз. Ремонтников это не остановило — они собирались проделать эту операцию, облачившись в гермокостюмы типа «Скворец», способных, конечно, уберечь владельцев при разгерметизации отсеков, но почти бесполезных в условиях открытого космоса.Это, конечно, было равносильно самоубийству — но всё же, при некоторой сноровке и везении могло дать несколько минут на то, чтобы налепить на пробоину специальные заплаты из особого, твердеющего в вакууме, пластика.
Подобные приспособления (их называли на морской манер, «пластыри»), только меньших размеров, входят в аварийный комплект любого скафандра. Устанавливать их клешнями-манипуляторами буксировщик — та ещё задачка, но я многократно проделывал это на тренажёрах, и во время многочисленных учебных тревог, так что особых проблем она для меня не составила. На то, чтобы запечатать три крупных пробоины, каждая, в поперечнике не меньше полуметра, и ещё дюжину дырок поменьше, ушло около получаса, по истечении которых я загнал свой «омар» в ангар буксировщиков и смог, наконец, облегчённо выдохнуть.
— Долго думали? — спросил я Диму. — Лезть за борт в «Скворцах» — долго бы вы там продержались?
Мы вместе убирали «Кондор» в бокс — осторожно, бережно, словно тот был из тончайшего батиста, а не из прочнейшего армированного металлом и керамикой композита на основе углеродных волокон. Скафандр был единственным, а значит, представлял огромную ценность — не все ремонтные работы можно было выполнить клешнями «Омара», а таковых на станции накопилось предостаточно.
— А что нам оставалось? — вздохнул Дима. — Пробитые отсеки отсекли, конечно, гермозаслонками, пробоины, как могли, запечатали изнутри — но, сам понимаешь, проку от этого было чуть, потеря воздуха не то, что замедлилась, наоборот, нарастала. Вот мы и решили попробовать…
Да, подумал я, кто бы сомневался, что мой бывший артековский вожатый первым кинется на амбразуру — он и сейчас был облачён в «Скворец», в котором собирался выйти в вакуум, под непрекращающийся дождик жёстких излучений, пронизывающих систему Сатурна. А действительно — что им оставалось? Каждый из работников Внеземелья всем своим существом впитал главный закон, гласящий, что жизнь твоего товарища всегда важнее твоей собственной — И Юрка, как и все остальные на «Лагранже», действовал в строгом соответствии с этим нигде не записанным, но непреложным правилом.
Но, к счастью, обошлось… пока обошлось. Я облачился в «Скворец» — на станции действовало аварийное расписание, требовавшее от всех находиться в гермокостюмах, да и наскоро налепленные пластыри могли «потечь» в любой момент. Чтобы такого не случилось, их требовалось дополнительно укрепить, а на это пока не было ни времени, ни подходящих средств.
— … а тут ещё «Теслу» сорвало с креплений и унесло прочь от станции. — продолжал Дима. — хорошо хоть, на борту в этот момент никого не было, а то так бы там и остался…
Действительно, подходя к «Лагранжу», я заметил километрах в двадцати от станции корабль. Это был не обычный орбитальный грузовик, вроде канувшего в тахионное зеркало «Тихо Браге» — «Теслу» изначально построили, как корабль-энергостанцию, оснащённую мощным ядерным реактором. В этом качестве корабль был пристыкован к «Лагранжу» ещё на этапе строительства, и с тех пор исправно обеспечивал энергией и саму станцию, и «батут». Сейчас «Никола Тесла» беспомощно дрейфовал километрах в пятнадцати от «Лагранжа» с развороченной при аварийной отстыковке носовой частью.
— Вот и «Тихо Браге» катапультировал свой реактор. — сказал я. — Но там дело было скверное — метеорит пробил оболочку, в любой момент могло рвануть. И таки рвануло — когда я шёл к вам, позади заметил позади вспышку, к счастью, далеко.
— Да, дела… — Дима покачал головой. — Дыры-то мы кое-как заделали, воздушная система почти не пострадала, а кислород, чтобы возместить потери получим из воды — твой «омар» цел, значит, можно доставить с «Энцелада» лёд. А вот что скверно по-настоящему — это то, что мы остались без электроэнергии. Её станция получала от реактор «Теслы»; кое-что есть, конечно, в батареях — но надолго ли этого хватит?
— «Теслу» мы поймаем. — пообещал я. — Зацепим «омаром» и подтащим к станции. Только сначала надо высадиться на корабль и посмотреть, что с реактором — как бы не бабахнул в самый неподходящий момент…
Дима торопливо закивал головой.
— Это я сделаю, этому меня учили, тем более, и скафандр теперь у нас есть. Только бы Леонов не запретил, он может…
— Это точно. — согласился я, запирая шторку бокса, в котором покоился драгоценный «Кондор». — Ладно, пошли, показывай, что тут у вас творится. Да, и Даськин гермомешок надо достать из контейнера — поди, совсем извёлся, бедолага…
Дела на «Лагранже» творились невесёлые — и чтобы понять это, мне не понадобилась даже беседа с Леоновым, состоявшаяся часа через два после моего прибытия на станцию. Всё было ясно и так: тусклое аварийное освещение в отсеках, системы (пока второстепенные), отключённые ради экономии электроэнергии, тревога в глазах любого, кто попадался навстречу в кольцевом коридоре, в данный момент, разрезанного гермозатворами на три неравных куска. А ещё –новые портреты на доске возле кают-компании. В одном из них я узнал Наташу Качур из группы Гарнье — когда-то Мира делила с ней каюту на «Тихо Браге». Вместе со своими коллегами девушка перебралась на «Лагранж», где они продолжили наблюдения, развернув переправленную с корабля аппаратуру. Дима рассказал, как она погибла — крошечный осколок, пробивший стенку каюты, где она успела укрыться, насквозь пронизал ей грудь вместе с ярко-оранжевой тканью бесполезного «Скворца».
Всего на «Лагранже» погибли пять человек, и ещё двое позже умерли от полученных ранений. Ещё семь или восемь пострадавших оставались в превращённом в лазарет тренажёрном зале, и двое уцелевших медиков выбивались из сил, пытаясь оказать им помощь — большая часть медицинского оборудования вместе со всем запасом лекарств погибла при попадании в медотсек сразу двух обломков. В момент удара там находилась главврач станции, та самая женщина, что неласково обошлась когда-то с Даськой — и её портрет я тоже увидел на скорбной доске…
Прочие дела тоже были плохи. Разрушены были рекреационные залы, обсерватория вместе со всем оборудованием, а так же лаборатория группы Гарнье. Здесь повреждения оказались не такими уж значительными — большая часть приборов уцелела, однако латать пробитую стену и переборки не стали, хватало дел и поважнее. Гарнье же, осознав, что требовать и протестовать бесполезно (при первой же попытке Леонов жёстко его осадил, чего раньше себе не позволял), он перетащил оборудование в резервную лабораторию и наладил работу там. «Они всё равно доберутся до станции и найдут нас, живых или мёртвых — говорил астрофизик, — Так пусть сохранятся хотя бы наработанные нами материалы, в особенности те, что касаются 'обруча» на Энцеладе. наших трудов. Рано или поздно земные учёные снова им займутся, и если мы сохраним свои наработки — им хотя бы будет от чего оттолкнуться…
Имелись и другие поломки, неполадки, повреждения — их перечисление заняло бы не одну страницу. Из самых неприятных — была разрушена большая внешняя антенна внешней связи, огромный сетчатый многолепестковый цветок с лепестками из тонкой золотой сетки, позволявший пусть изредка, пусть лишь на несколько секунд, но всё-таки устанавливатьсвязь с Землёй. Даже слышать родную планету на «Лагранже» теперь не могли — что, конечно, не добавляло обитателям станции оптимизма.