— Теперь пилотирование. Отвратительно. Единственной слетанной парой, как я говорил, остаются Ренн и Кампана. Риккены, сами понимаете, не в счёт. Кстати. Танно, ты доложил, что «проблема несущественная». Как ты вообще до базы дополз, интересно мне знать?
Танно, не привыкший в обществе рта раскрывать, мучительно покраснел. Брат кинулся было на выручку, но Рубен заткнул его одним нетерпеливым жестом.
— Так это, — парень сплёл пальцы на коленке, — двигатели работали. Я на ведущем… того… приехал. На визуальном контакте.
— В следующий раз докладывай адекватно. Я бы вывел тебя из боя. Летим дальше. Содд, ты ведущего прикрываешь огнём или собственным телом? Где тебя учили так прижиматься? Вале…
Пилот сжался всем телом. Рубен взглянул на него… и передумал бранить.
— Да всё нормально. Покороче в другой раз рапортуй. За борт эту инструкцию — время дорого. Это приказ. И к ведущему — не так близко. Никуда он не денется.
Неприязненный взгляд, которым Вангелис одарил ведомого, и то, как Вале в ответ опустил глаза, сказали о многом. Ну что ж, Бента…
— Итак, двое суток одна пара небоеспособна.
Риккены подняли вопросительные лица.
— Не угадали. Танно принимает новую машину.
— Вот это да! — не сдержался Магне с верхней койки.
— Впредь убедительно прошу… эээ… не злоупотреблять моими талантами добытчика. Отдыхают Вангелис и Вале. Машины сдать, пилотам быть в резерве.
— Но командир, съер!..
— Стабилизатор в лохмотья, — отрезал Рубен. — Только не говори, что не сам виноват. Не пытался бы удрать от ведомого, не прилип бы он к тебе на дистанции, которая не позволила вовремя выделить и отстрелить противника. Скажи спасибо, что это только стабилизатор. Герой-одиночка, Мать Безумия!.. Двое суток ремонта! Это командный вид спорта!
Вангелис глядел на него, фиолетовый и совершенно потрясённый: в его голове, очевидно, не укладывалось, как один отличный пилот может орать на другого отличного пилота только за то, что тот — отличный пилот.
— Ладно, — остыл Рубен. — Пролетели. Касательно радиообмена. Галдёж, который мы на радостях подняли в эфире, достиг мостика «Фреки». Некоторые… хммм… позы, в которых вы, по вашим словам, имели противника, вице-адмирал счёл интересными. Ещё раз руководство услышит подобное безобразие — их на нас же и опробуют. Учитесь говорить кратко и по делу. Всех касается. Теперь всё. Отдыхаем.
Несколько бесконечно долгих секунд, с совершенно окаменевшим лицом и чугунными мышцами, и даже не мигая, Рубен глядел на мигающую зелёную лампу и слушал разливающийся в кубрике сумасшедший трезвон. Не понимая, не будучи в состоянии осознать, как такое возможно. Ошибка связистов, короткое замыкание систем, смещение пространственно-временных реалий, дурной сон!
Жизнь несправедлива, но… не до такой же степени!
Боевая тревога! Опять?
* * *
Есть такое зелье,
что потом вся жизнь — похмелье.
Кто его раз пригубит,
губы себе навек погубит.
Станут губы огня просить,
станут губы огонь ловить,
обжигаясь сугубо -
а иного им пить не любо.
Капля зависла на конце пипетки и всем своим весом обрушилась под веко, оттянутое невозмутимым техником. Холодная. Глаз непроизвольно дёрнулся.
— Полежите пока, лейтенант. Релаксант сейчас подействует.
С врачом не спорят. А с военным медтехником, возвышающимся над твоим распростёртым телом — попробуй поспорь. За прозрачной перегородкой из зеленоватого пластика точно так же мучили Трине.
— … и расслабьтесь.
Легко сказать. Мышцы были как булыжные — тяжёлые и такие же твёрдые — время от времени напоминающие о себе прострелом судороги. Аукнулись ему все дни, когда тревога гремела вновь и вновь, с извращённой жестокостью дожидаясь, пока щека твоя коснётся подушки. Через двое суток выработался рефлекс. Опускаясь на койку, ты уже приучался ждать звонка, готовый взлететь на ноги, едва только вскинувшись из короткого сумбурного сна. И когда сплошной вибрирующий трезвон заливал палубу, ты снова и снова нёсся к машине, с искусственной бодростью покрикивая на эскадрилью, и только в кабине вспоминал, что голова, кажется, осталась там, на подушке. Сны досматривать. Ох, и какие сны! Несколько последних дней Шельмы шевелились благодаря стимуляторам, да ещё ведёрному термосу с кофе, который стараниями поварской бригады никогда не оставался пустым.
Бело-голубой медицинский дроид пощёлкивал, превращая в своём таинственном нутре пробы пилотской крови в формулы и текст на доступном медику языке. Зелёный на чёрном. Медтехник, проводивший профилактику, глядел на монитор и хмурил тяжёлые брови, и поди догадайся, привычка у него такая, или ему не нравишься ты сам на молекулярном уровне.
— …не можешь — поможем, — буркнул он, видимо, любимое своё присловье, — а не хочешь… — и не успел Рубен отдёрнуть запястье, как инъектор ужалил его в предплечье. Холодная струйка обожгла вену изнутри, напряжённые мышцы вздрогнули и сами по себе распустились. Провалился в собственное тело, словно в кисель. Не сказать, чтобы так уж неприятно, особенно после того, как, словно загнанная лошадь, только и делал, что бежал, бежал и бежал, останавливаясь лишь глаза протереть, потому что чесались отчаянно, но…
— А ну как зазвенит сейчас? — Губы тоже едва разлепились. Ничего себе. Встану — плашмя упаду. А вот не отрубиться бы прямо тут.
— Ну, постреляют в этот раз без вас. Мы же сидим тут как-то, когда пилоты поднимают железный щит? Гвоздь согнуть можно об этакий бицепс. Я, сказать по правде, всегда недоумевал, зачем пилотам вся эта… архитектура тела? Работаете-то всё равно лёжа.
— Нам свой род войск рекламировать надо.
— Знамо дело, всё — ради девчонок. Гладких, сладких, нежных, влажных…
— Отож! Док, ну я понимаю, мы ребята простые, но у вас-то тут все… эээ… медикаменты под рукой. Что ж вам-то маяться?
— Разве ж я маюсь? — искренне изумился медбрат. — Да у меня на столе каждый день два десятка спортивных парней, знай выбирай симпатичных. Причём, что характерно, никто не отбивается.
Распространённая поговорка гласит, что патологоанатом всегда смеётся последним.
— …с вашего позволения… а почему мой пилот там динамометр выжимает, а я тут лежу?
— Потому что я не сомневаюсь: вы выжмете его. А после ляжете. Совсем. За последнюю неделю вы выпарили пять кило. Организм обезвожен, кожные покровы сухие и вялые. Надо больше пить, и не только кофе.
— Ага, — ощерился Эстергази. — А вы сами пробовали наводить и стрелять, простите, с полным? А сколько он весит при восьми «же»?
— Знаю я эти пилотские уловки и отговорки. Думаете, таким образом задёшево сохраняете достоинство, а на самом деле приближаете момент, когда вам в самом деле понадобятся впитывающие вкладыши. Давление повышено, и сердечные ритмы оставляют желать лучшего. Из адреналина в комплекте с тестостероном можно бомбу слепить. Вам ваша печень не нужна уже? В мирное время я уложил бы вас в стационар.
Рубен пробурчал что-то насчёт радостей войны, но позаботился сделать это невнятно. Дядька этот и в лучшее время мог бы сломать его через колено.
— И долго это будет продолжаться? — поинтересовался он как можно более небрежно.
— Двадцать минут, исходя из массы тела. Или чуть дольше, учитывая изнурение организма. Или ещё дольше — если вздумаете сопротивляться действию препарата. Мой вам доброжелательный совет — смиритесь с тем, что двадцать минут вы полностью во власти моего произвола.
Рубен благоразумно подавил всё, что захотелось сказать в ответ. Армейские байки как само собой разумеющееся утверждали, что, во-первых, медицинская служба без колебаний вколет любому всё, что взбредёт им в голову, а во-вторых, запросто отбоярится от любого служебного расследования, буде таковое случится. Если, конечно, у кого-то хватит дури пожаловаться. Галактическая фармакология — страшный лес, а цеховая солидарность медиков приведёт, скорее всего, к тому, что сам ещё окажешься виноват. Потому как все работники медицинской службы в той же степени маньяки, садисты и извращенцы, в какой пилоты — распутники, наркоманы и пьяницы.
— И каковы будут рекомендации? — Голос распростёртой на кушетке жертвы прозвучал до того смиренно, что противно стало самому.
— Мои? — Могучие лапы монстра перевернули пилота на живот так, словно он весил не больше листа бумаги. Короткие мясистые пальцы впились в мышцы воротниковой зоны. — Курортная полоса, натуральные продукты питания, спорта не больше двух часов в день, трижды в неделю, а лучше — танцы. Аттракционы. Зоопарк. Девушка. И никаких полётов!
— Совсем никаких? — скрупулёзно уточнил Рубен.
— Ну разве что на флайере. А лучше бы и вовсе никаких.
— Сдохну, — резюмировал Эстергази. — Без полётов — однозначно.
Справедливости ради следует заметить, что слово «сдохну» было выдохнуто в пластиковую поверхность кушетки с интонацией глубокого физического удовольствия, на что медтехник не преминул весело фыркнуть. В «киселе» по одному вылавливались мышечные волокна, которые массажист заботливо разминал, разглаживал и выкладывал одно к одному. Интересно, когда первый бог лепил из глины Адама, он тоже похрюкивал себе под нос весёлый мотивчик?
— Ну, — сказал он, — это вы себя так настраиваете. Впрочем, — руки перебрались на поясницу, блаженство стало просто неизъяснимым, и хотя вместе с чувством тела возвращалась боль, это была здоровая боль, как от физического труда или спорта, — я наслышан о феномене Эстергази. Позвольте спросить, вы… эээ… генетически оптимизированы?
— Нет, насколько мне известно.
Вопрос этот давно уже не вызывал у Рубена удивления. Время от времени, начиная с курсантских лет, кто-то набирался храбрости задать его и, в общем, в нём не было ничего унизительного. Своего рода завистливое восхищение: ну не может человек так летать. Хотя может — Рубен ухмыльнулся поверх сложенных под подбородком запястий — взять Ренна. Ничуть не хуже, откровенно говоря, и есть кому оставить эскадрилью. На тренажёре Рубен сделал мальчишку исключительно на одном только воображении. Ибо отвагу он всегда полагал качеством само собой разумеющимся, а потому