— А я тебе должен за этого плюгавого педика?
Наверное, это длилось всего мгновение: кровавой яростью заволокло глаза. Эстергази даже испугался: не оно ли, не та ли самая роковая вспышка давления, о которой его предупреждали упорно и долго и каковым предупреждением он так неосмотрительно пренебрегал? Но и испуг был ненастоящий, того же рода, как в бою, когда весёлое бешенство заставляло забывать обо всём. Там это было противостояние мастерства и техники, и чужой пилот точно так же был осведомлён о ставках в этой игре. Расстреливая чужой истребитель, он никогда не добивал катапультировавшегося пилота, поскольку это противно чести. Сейчас он не просто желал Гроссу скорой и мучительной смерти — он хотел убить его прямо сейчас и своими руками, раздолбать ухмыляющееся рыло прямо о мокрый кафель. И мог — вот что самое неприятное. Эскадрильи стояли кругом. Трое на одного — полное дерьмо, в глубине души это признавал каждый, но комэск против комэска — это шоу, в особенности если — эти два комэска. И лишь во вторую очередь повод к свалке стенка на стенку.
— Гросс, ты, надеюсь, понимаешь, что на этот раз…
Нет, не то. Ехидный прищур Гроссовых глаз, в которых если и есть тревога, то очень уж глубоко запрятана.
— Если ты отказываешься решать вопрос со своими людьми, я буду решать его с тобой.
— Даже так?
— Так. Вплоть до дуэли.
Гросс присвистнул.
— Вылетишь, — констатировал он. — И с комэсков, и со службы вообще. Хотя с твоей кредитной карточкой можно себе позволить.
— А с твоей — нет.
Победителем здесь будет не тот, кто приложит больше силы в нужную точку, а тот, кто удержит нерв.
— Да ладно, — сказал Ланге, которого в числе нападавших не было. — Шельмам гонору давно бы поурезать. На боевые операции ходим поди. И у нас поди-ка перекрестье прицела имеется. Можем ведь и не оказаться рядом… когда очень понадобимся.
Гросс цыкнул и зашипел, но поздно. Есть грань, которую научаешься не переходить, но для этого требуется житейский опыт и хотя бы минимум ума. Как ни странно, глупая ненависть Ланге столкнула камень с души Эстергази.
— Я этих слов не слышал, — сказал он. — Твой пилот их не говорил. Иначе возникнут сложности, которые действительно не нужны ни тебе, ни мне. Само собой, если вас не будет в нужном месте в нужное время… что это такое — ты сам понимаешь. Вопрос уже не дисциплины. — Он обнаружил, что улыбается, стоя так высоко, что Гроссу не допрыгнуть вровень даже на батуте. — Это называется другим словом.
— Хорошо. — Гросс сделал чрезвычайно важный шаг назад, подчеркнув тем самым уступку, но по-прежнему глядя Эстергази в глаза. — Я их накажу, всех… четверых. За идиотизм! Надеюсь, будешь доволен.
— Не буду, — сказал Эстергази.
Ещё секунду они мерились харизмой, потом Шельмы, повинуясь жесту Лидера, слезли со спин поверженных врагов, те поднялись, в комбинезонах, сплошь пропитанных водой, и, ни на кого не глядя, вышли первыми. Ни один из Шельм не тронулся с места, пока все остальные Кинжалы следом за своим комэском не покинули поле боя.
— Свободны, — сказал Рубен уже своим нормальным голосом.
Из всех побед эта была самая тяжёлая.
Не торопясь и проходя в двери по одному, пилоты потянулись обратно.
— Вале!
Иоханнес вздрогнул, обернулся, взглянул — как обжёг. Рубен даже вздрогнул непроизвольно.
— Я говорил по одному не ходить?
— Так точно, командир. Съер.
— Индивидуалист?
— Вроде того.
— Я тоже, — неожиданно признался Рубен. — Как по мне, подходящее качество для аса.
Если прикрыть глаза, меру наполнения пространства чувствуешь, слыша хождения и стуки, и негромкие голоса, какими приветствуют друг друга давно знакомые люди, кому уже не столь важно соблюдение субординации. Тремонт сел рядом с Крауном, и кадровик не стал поднимать век, потому что и сам знал: лицо старого друга было от усталости серым, а взгляд — беспокойным. И это понятно: из всех, кто тут сегодня собрался, на него пришёлся главный удар. Вот только сейчас ему выпало «накачивать героизмом» сто семьдесят смертельно уставших, плохо побритых парней, тяжко молчащих на грани тихой истерики. Сто семьдесят. А две недели назад было двести сорок. Крауну не было нужды смотреть, чтобы узнать чифа лётной части по… а собственно, по чему? По характерному ощущению тепла, происходящего, должно быть, от трепета его внутреннего огня? Вольно или невольно Краун переносил чувство восприятия этого огня с Винсента, которому искренне симпатизировал, на всех знакомых пилотов, поскольку ему казалось — оно принципиально свойственно им. В той или иной степени, разумеется.
Размеренные тяжёлые шаги Эреншельда. Торопливая трусца сопровождающих его адъютантов. Характерная, обманчиво-ленивая поступь командира десантной эскадры. Главный инженер. Главврач. Лёгкая щегольская ниточка Клайва Эйнара. Звуки. Эхо. Авианосец — не что иное, как огромная пласталевая коробка, в которой резонирует всё на свете. Включая боль, отчаяние и смертный страх.
Это заседание проводилось малым кругом, в персональном кабинете вице-адмирала. Конференц-зал для собиравшейся компании был бы слишком велик. Адъютант включил мониторы на стенах, чтобы командиры приданных «Фреки» крейсеров могли участвовать в совещании виртуально.
— Приветствую вас, господа, — сказал Эреншельд, садясь во главе стола. — Поговорим о сложившейся ситуации. Я располагаю персональными докладами всех начальников служб. Следует, я думаю, провести перекрёстное ознакомление. Капитан Краун, начнём с вас.
Ланселот Краун щёлкнул клавишей считывателя, отправляя на аналогичные устройства присутствующих материал своего отчёта.
— Ещё перед началом боевых действий аналитические расчёты предполагали, что в случае продолжительного массированного наступления нашим узким местом становится ограниченность людских ресурсов. Наши потери на сегодняшний день составляют, — он перевёл взгляд на равномерно струящиеся на мониторе строки, — тридцать процентов личного состава. Его наиболее квалифицированной части. Пилотов, — у него странно онемели губы. Далеко не каждый, с кем сталкивала его служба, способен был спровоцировать его на проявление эмпатии. Краун считал себя уравновешенным человеком. Тем не менее, сейчас он отчётливо ощущал и служебную панику Тремонта, и его вполне человеческую боль.
— Анализ записей с фотопулемётов позволяет утверждать, что противник несёт более тяжёлые потери: как в технике, так и в личном составе. То, что они могут позволить себе интенсивную атаку такой продолжительности, какую мы имели возможность наблюдать, и такой численности, заставляет предполагать, что противоборство на нынешнем этапе сводится к одной схеме. А именно: кто первым ляжет под грузом потерь. Мне кажется… я убеждён, — поправился он, бегло глянув ниже, — капитан Тремонт лучше доложит о состоянии дел во вверенном ему подразделении.
Тремонт дёрнул углом рта. Он готовился, но, тем не менее, как всегда, оказался не готов.
— В целом, несмотря на многочисленные трудности, авиачасть пока справляется со своими задачами. Проблем с материалами, благодаря поддержке базы, нет. Состояние техники хорошее, претензий к инженерным службам нет, боеприпасов достаточно. Состояние личного состава… близко к критическому. Нагрузка на пилотов — предельная.
— Расшифруйте подробнее.
— Тридцать процентов, — повторил он. — Это чертовски много, прошу прощения, вице-адмирал, съер… Пилоты совершают по шесть боевых вылетов в сутки. Парни практически не вылезают из кокпитов. И примите во внимание, по мере того, как их становится меньше, возрастает кубатура патрулирования, а как следствие — нагрузка на пилота. Чтобы ослабить нагрузку на истребителей, патрулирование относительно безопасных секторов ведут штурмовые авиакрылья, пересаженные на истребители. Попытки чередовать очерёдность патрульных вылетов ни к чему не привели. Потому что при каждой атаке приходится вводить в бой все резервы. Только вчера, — он непроизвольно вздохнул, — я опять объединил две эскадрильи.
— Ничуть не сомневаясь ни в героизме наших пилотов, ни в их профессиональной подготовке, замечу всё-таки, что парии выполняют свой долг.
Клок чёрных волос на голове Тремонта встопорщился, Краун потянул было того за рукав, по командир лётной части досадливым движением освободился.
— Я сам пилот, и я представляю, что такое — шесть вылетов в сутки. Два инсульта прямо в кабинах. Обоим — по двадцать пять. Я каждый день принимаю кассеты с самописцев: комэски не могут поставить роспись, у них трясутся руки. Гросс ходит, держась за стенку коридора. Эстергази слепнет, а я не могу отправить его вниз, потому что у меня нет не только лучшего пилота, но даже вообще лишнего.
— Лучший снайпер у вас всё ещё Эстергази? Или ремесленная хватка опрокинула наконец княжеский гонор?
Тремонт сморгнул, сообразив должно быть, что преступил границу допустимого.
— Княжеский гонор пока на высоте. Гросси отстаёт… прилично. Да и в общем зачёте Шельмы против Кинжалов выглядят повеселее. Выглядели, во всяком случае, до вчерашнего дня.
— Я подал Императору представление на рыцарские звания и Серебряных Львов для лучшей эскадрильи, — задумчиво молвил вице-адмирал. — И это оказались, само собой, Шельмы. Нас могут не понять.
Чиф лётной части по-волчьи приподнял верхнюю губу.
— Я немедленно спишу Эстергази, если вы позволите мне боевые вылеты. А лучше присвойте ему внеочередное звание и поменяйте нас местами. У него получится.
— Сам Эстергази согласен?
— Нет. Но он — офицер и подчиняется приказам.
— Бросьте, Винсент. Смешно завидовать двадцатипятилетнему мальчишке. Всё равно вы его счёт не превысите.
Шутка не возымела действия.
— Не ерундите, Тремонт.
— Прошу прощения, вице-адмирал, съер, — Тремонт, как Краун и опасался, пошёл вразнос, и теперь его уже не остановить, не привлекая внимания главкома. — Парни, конечно, выразят надлежа