С удивлением я узнала, что в плен к передовым частям русской армии уже успели попасть такие важные персоны, как командующий 24-м моторизованным корпусом генерал танковых войск Гейр фон Швеппенбург со всем своим штабом. Ехали они сюда в Сураж, а приехали прямо в объятия устроенной на них засады. Скоро этих деятелей доставят сюда — и тогда у меня не будет времени даже на то, чтобы просто поспать, ибо я тут пока одна, а жирных немецких штабных крыс, которых требуется допросить, будет много.
Историческая справка: * До 1917 года двухпросветные погоны с тремя большими звездочками соответствовали званию подполковника, званию полковника соответствовал чистый двухпросветный погон без звездочек.
После того как я выслушала это предложение (от которого мне категорически нельзя было отказаться), встал еще один офицер в звании майора и зачитал мне справку о том, что советская подпольщица Варвара Истрицкая в январе 1942 года была до смерти замучена в Суражском ГФП*, но никого при этом не выдала. Вечная мне слава и такая же память.
Историческая справка: * ГФП — тайная полевая полиция в гитлеровской Германии. На самом деле вопреки широко распространенному заблуждению, гестапо действовало только на землях самой Германии, а на оккупированных территориях его функции выполняла ГФП.
Услышав эти слова, я, честно сказать, расплакалась. Не так-то легко узнавать о том, что совсем недавно меня ждала такая скорая и такая ужасная смерть. О том, что немцы умеют мучить, так что не захочешь и жить, я знала уже давно. Был у нас тут в Сураже один человек, бывший в немецком плену еще в ту войну — он рассказывал, как это бывает, когда утром еще был человек, а вечером это уже просто кусок отбитого мяса. А ведь я девушка, причем достаточно привлекательная, значит меня, скорее всего, не просто били, но еще и насиловали! Ужас! Ужас! Ужас! Конечно, это парадоксальная реакция, ведь все это случилось не со мной, а с другой Варварой Истрицкой, которая жила и умерла в том, другом мире, но все равно мне было как-то не по себе, будто мне сообщили о ужасной смерти моей любимой сестры или близкой подруги.
Я никак не могла понять одного — откуда могла взяться та подпольная группа, которую та я, по словам майора-особиста, никак не хотела выдавать немцам. И лишь некоторое время спустя я поняла, что это могли быть мои и мамины ученики, а также их родители, ведь больше мы ни с кем не общаемся. Детей я бы не отдала никогда и никому, даже под угрозой самых страшных пыток. И выдал меня, скорее всего, тоже кто-то из своих — точнее, не своих, а из числа тех неудачников, которые решились предложить мне руку и сердце. К сожалению, ни один из них не соответствовал тем высоким требованиям, которые я выдвигала к своему потенциальному жениху, и поэтому все они были без сожаления отвергнуты.
Зато любой из офицеров русской армии моложе тридцати пяти лет и не женатый с легкостью подходит под те требования, которые я предъявляю к своему жениху. Более того, под эти требования подходят и некоторые солдаты, в основном из числа тех, которые совмещают сверхсрочную службу с заочной учебой в высших учебных заведениях. Среди наших с мамой новых «квартирантов» есть один такой солдат сверхсрочной службы, по имени Миша, которого сослуживцы беззлобно прозвали «Студентом». Миша, немного смущаясь, сказал, что он учится на историка, но никогда не думал, что лично станет участником исторических событий. Да, никто из нас об этом не думал, а все стали.
Одним словом, как только я прекратила плакать, то немедленно согласилась с полученным предложением, подумав, что мама меня непременно одобрит. Во-первых — это первый шаг к исполнению моей заветной мечты уехать в другую Россию, а во-вторых — это возможность посмотреть на так называемых покорителей Европы в тот момент, когда сами они побеждены, растеряны и унижены тем, что их гордую выю придавил тяжелый сапог русского солдата. Это будет прекрасная компенсация и за пережитые мною страхи и унижения со стороны интендатуррата Ланге и за смерть моего дорого отца, и за ту меня, которую эти немецкие мерзавцы замучили в другом мире.
В ответ на мое согласие офицеры опустили меня домой, чтобы я из светлого летнего ситцевого сарафана, говорившего о том, что у меня на душе праздник, переоделась во что-то темное и строгое, более соответствующее новой работе, и снова приходила в штаб. Вот-вот должны доставить первых важных пленных, поэтому день (точнее, вечер и ночь) намечается горячий. Ничего, господа, будет вам женщина синий чулок, строгая и беспощадная. Учительница я или нет?! Кстати, сами российские офицеры называют себя товарищами, но для меня это не более чем просто речевой оборот, потому что на местных товарищей, плохо одетых и вульгарных, они похоже не больше, чем легковой автомобиль марки «Опель» похож на крестьянскую телегу*.
Примечание авторов: * мадмуазель Варвара (а именно так она себя ощущает) из-за своего юношеского максимализма и идеализации времен «до без царя» делает фундаментальную ошибку, путая внешнее оформление и внутреннее содержание, которое у офицеров России XXI века больше соответствует высокому званию «товарищ». Но Варваре Истрицкой эта ошибка простительна, потому что этот максимализм не помешает ее профессионализму.
20 августа 1941 года. 15:55. Воздушное пространство в окрестностях базового опорного пункта БТГр-1 в деревне Смолевичи, высота над землей 3000 метров.
Командир второй группы 1-й эскадры пикирующих бомбардировщиков (II/Stg1) гауптман Антон Кайль.
Говорят, что группа русских шальных танков, невесть откуда выскочившая на танковую рулежную дорожку*, уничтожила попавшийся им на маршруте передислокации штаб 24-го моторизованного корпуса, а потом изрядно напугала наших доблестных конников из 1-й кавалерийской дивизии, переломав у них все игрушки. Говорят также, что раздосадованный этим обстоятельством генерал-фельдмаршал Федор фон Бок орал на командующего нашим 2-м воздушным флотом генерала-фельдмаршала Кессельринга, как строгий хозяин на нерадивого слугу. Не каждый же день сухопутные теряют командиров моторизованных корпусов. И вообще это наша недоработка, иначе откуда могли взяться русские танки на нашем роллбане?
Примечание авторов: * танковая магистраль или роллбан (рулежная дорожка), автодорога с большой пропускной способностью, вдоль которой ведется наступление моторизованных частей вермахта. Необходима не только для продвижения танковых соединений, но и для их непрерывного снабжения топливом и боеприпасами. Отсюда термин «ролики» для подвижных соединений, уходящих в прорывы по таким магистралям.
Разведывательный «Шторьх*», посланный в район предполагаемого разгрома штабной колонны, сообщил было об обнаружении большевистских танков в районе деревни Смолевичи, но потом связь с ним внезапно оборвалась и больше не возобновлялась. Предположительно он был сбит огнем с земли, что означало в этой группе наличие сильного подвижного зенитного прикрытия. Вот именно поэтому изрядно вздрюченное начальство послало в этот вылет три полных штаффеля — то есть всю мою группу в двадцать семь машин. В отличие от других наших камрадов мы пока не имели серьезных потерь ни в самолетах, ни тем более в людях, поэтому считались везунчиками. Не то что третья группа гауптмана Малке, которой вечно достаются все синяки и шишки. В ней и двадцати исправных «Штук**» не наберется.
Примечание авторов:
* «Шторьх» (Аист) — легкий разведывательно-посыльный самолет Физелер Fi-156.
** «Штука» — немецкое прозвище пикирующего бомбардировщика Юнкерс Ю-87.
Танки большевиков обнаружились там как раз там, где их в последний раз видел невезучий экипаж «Шторьха». А вот и он, голубчик, догорает на земле. Видимо, все же он был сбит огнем с земли. Парашютных куполов нигде не видно, а это значит, что экипаж погиб, ибо на картину вынужденной посадки эта скомканная груда обломков похожа все же маловато. Но нечего отвлекаться на посторонние мысли — русские танки внизу зашевелились, как тараканы пытающиеся ускользнуть из-под занесенного тапка, а значит, и нам пора в дело.
Включив сирену, я перевалил свою «Штуку» через крыло и отправил в пике, выцеливая группу танков на окраине деревни. На подвеске у меня всего одна бомба в пятьсот килограмм, и четыре бомбы в пятьдесят килограмм под крыльями. Но даже если не будет прямого попадания, это не страшно. Близкий разрыв такой бомбы, с учетом их скученности, обязательно повредит один или несколько большевистских танков, а пятидесятикилограммовые «малыши» накроют окрестности и, может быть, влепят в кого-нибудь прямым попаданием.
Я знаю, что в данный момент вслед за мной в одну линию выстраивается мой командирский штаффель, а потом за ним уже и вся остальная группа. Кстати, врут, что сирена нужна нам для того, чтобы пугать ею копошащихся внизу жалких червей-унтерменшей. Еще чего, много чести. По звуку сирены мы, пилоты пикирующих бомбардировщиков, на слух ориентируемся в том, какую скорость на данный момент набрала пикирующая «Штука», ибо в момент атаки взгляд летчика прикован только к цели, и ему просто некогда смотреть на приборы. Бомбовая атака с пикирования сродни искусству. Падающую прямо в цель бомбу надо чувствовать, а не только математически просчитывать ее полет. Так что вой сирены пикировщика — это для меня лучшая песня, какая только может быть на свете…
Но нормально завершить атаку мне не дали. Все было хорошо ровно до того момента, когда навстречу моей машине с земли ударила стена огня. Оказалось, что большинство русских легких танков вооружено автоматическими пушками, поднимающимися на зенитные углы возвышения — и теперь все они открыли огонь по моей машине. Кроме того, по мне стрелял, кажется, каждый русский солдат — кроме пушечных, было видно множество пулеметных трасс. А ведь достаточно всего одного попадания во взрыватель бомбы, как «Штука», и я вместе с ней, разлетимся на множество мелких обломков… Такой плотности зенитного огня на моей памяти не было даже в то время, когда наша эскадра участвовала в знаменитом воздушном наступлении на Британию.