Генерал Гудериан, вошедший в мой временный кабинет, против обыкновения, был мрачен и хмур. Сразу становилось понятно, что это плохое настроение нашего танкового гения определенно связано со вчерашними и позавчерашними событиями, произошедшими в полосе его танковой группы.
— Ну что, Гейнц, — спросил я, — прибыли жаловаться на тех неизвестных, которые сильно потрепали ваш двадцать четвертый моторизованный корпус?
— Неизвестных, герр генерал-фельдмаршал?! — экспрессивно переспросил Гудериан. — Никакие они не неизвестные, а самые что ни на есть русские. Да и слово «потрепали» для сложившейся ситуации очень мягкое. Разгромили — будет сказать правильнее, причем с эпитетом «вдребезги».
Вот тут настала уже моя очередь удивляться.
— Русские, Гейнц? — с недоверием в голосе спросил я. — Вы хотите сказать, что ваших непобедимых мальчиков разгромили какие-то большевистские неумехи, которые не отличат панцер от коровы? Да как такое вообще могло случиться под этим солнцем?
Гудериан длинно и замысловато выругался, после чего пояснил:
— Это совсем не те русские большевики, герр генерал-фельдмаршал, которых мы знали. Это совсем другие русские из будущего… прекрасно вооруженные, обученные, и к тому же невероятно драчливые. После того, как этот дурак фон Швеппенбург приехал прямо в их засаду, его потерявший управление корпус был смят, разгромлен и уничтожен их подвижными частями, которые скачут то туда, то сюда — «Фигаро там, Фигаро тут». Третья панцердивизия уничтожена полностью, от нее не осталось ничего и никого. Четвертая понесла большие потери, утратив почти все панцеры, после чего ночной атакой была выбита из Клинцов, и теперь отступает в сторону Гомеля. Десятая мотодивизия изрядно потрепана и зажата между молотом и наковальней. Являясь, по сути, пехотной дивизией на автомобилях, она не способна оказать отпор русским тяжелым панцерам, давящим на нее со стороны Суража, прижимая к большевистскому рубежу обороны по реке Судость, который невозможно взять с наскока. Еще один удар этого страшного противника — и десятая моторизованная, вслед за третьей панцердивизией, тоже перестанет существовать, сохранившись лишь на бумаге.
Я с определенно медицинским интересом посмотрел на нашего лучшего танкового генерала — а не сошел ли он с ума от переживаний минувшего дня. Сейчас его преследуют русские из будущего, а завтра будет кто? Марсиане на боевых треножниках с тепловыми лучами? Красные и зеленые черти с вилами? А может, он прав — и действительно случилось нечто экстраординарное? Уж больно непривычный для большевиков почерк прослеживается в действиях некоторых частей противника. Как будто это совсем другая армия. А вдруг и в самом деле другая? Сейчас необходимо, чтобы генерал успокоился и рассказал все по порядку.
— Так, так, Гейнц, — сказал я, — успокойтесь и выкладывайте все по очереди, желательно с доказательствами ваших слов.
Гудериан хмыкнул.
— По порядку и с доказательствами? — переспросил он. — Ну что же, я расскажу все, что мне известно, а дальше, герр генерал-фельдмаршал, решайте сами, верить мне или нет. Многое из того, о чем я вам буду рассказывать, я видел собственными глазами, а о многом слышал непосредственно от участников событий, которым повезло выжить. С доказательствами же у меня туговато. Таковыми может служить только то, что определенная территория, включающая в себя как Унечу, так и Сураж, за последние сутки стала запретна и для солдат вермахта, и для пилотов люфтваффе, и мы даже ничего не знаем о происходящем там.
— Так оно и есть, — ответил я, — мы не можем получить оттуда никакой информации. Просто чертовщина какая-то! Но, возможно, у этого факта есть еще какое-нибудь объяснение, кроме нашествия русских из будущего?
— Например, нашествие чертей из ада, — парировал Гудериан, — ибо ангелы за большевиков не должны воевать по определению.
— Да, Гейнц, — ответил я, — вы меня убедили. Рассказывайте.
— Во-первых, — сказал Гудериан, — все началось с того, что почти посредине между Унечой и Суражем разведка третьей панцердивизии наткнулась на странное облако, которое не дрейфовало по ветру, а лежало на земле…
Генерал рассказывал, а я ошарашенно думал, что не слышал ничего более невероятного, чем этот рассказ. Подумать только — тоннель между разными мирами, через который могут ходить целые армии. Но все же Гейнц, наверное, прав, и ничем другим, кроме как людьми из будущего, эти странные войска, вставшие на пути нашего наступления, считать невозможно… Панцеры, которые по защите, подвижности и огневой мощи на три головы превосходят лучшие наши и большевистские образцы. Зенитки, которые пачками сбивают наши самолеты — да так, что Кессельринг* отказывается посылать туда свои бомбардировщики. Связь, сообщения которой невозможно не только расшифровать, но и перехватить, и, кроме того, во время боя с этими «пришельцами» очень часто отмечалось, что радисты начинают слышать в эфире только белый шум, то есть помехи. Есть в этом деле только одна-единственная неувязка…
Примечание авторов: * А?льберт Ке?ссельринг (нем. Albert Kesselring; 30 ноября 1885, Марктстефт — 16 июля 1960, Бад-Наухайм) — генерал-фельдмаршал люфтваффе, командующий вторым воздушным флотом люфтваффе, поддерживавшим действия группы армий «Центр».
— Погодите, генерал, — резко произнес я, — как русские из будущего могут нападать на германскую армию, если мы их победим и установим тут, в России, свои, германские порядки?
Генерал Гудериан посмотрел на меня с каким-то странным сожалением, будто я, взрослый человек, сказал какую-то детскую глупость.
— Вы ошибаетесь, герр генерал-фельдмаршал, — понизив голос, произнес он, — в той войне победили совсем не мы, а, наоборот, русские. Наполеон, когда в двенадцатом году дошел до Москвы, тоже думал, что уже победил Россию. Вам напомнить, где и когда закончилась та война? Правильно! Она закончилась через два года взятием русскими и их союзниками Парижа. Так вот — и это война тоже закончится среди руин Берлина, под большевистским красным флагом, который русские в мае сорок пятого года водрузят на купол разгромленного и сожженного рейхстага. Вы уж извините, но, кроме разгрома, позора и унижения, ничего более нам на этой войне не светит.
— И что, Гейнц, — спросил я, — с этим действительно ничего нельзя сделать?
Гудериан покачал головой.
— Ничего, — так же тихо сказал он, — совсем ничего. Мы, конечно, как подобает доблестным германским офицерам, будем исполнять свой долг до конца, но в прошлый раз большевики победили нас исключительно собственными силами, и теперь, когда за них сражается сила неодолимой мощи, они справятся с этой задачей значительно быстрее. Не за четыре года, а за два или два с половиной. И местные большевики, и их внуки из будущего будут драться с нами насмерть, невзирая ни на что. Уж больно нехорошие воспоминания оставил после себя наш поход на восток за жизненным пространством и рабами. К тому же солдаты 3-й панцердивизии, вторгнувшиеся на территорию той, затуннельной, России, обновили внукам эти неприятные воспоминания, и теперь те жаждут ужасной мести. Но, к нашему счастью, войска этих русских из будущего пока немногочисленны и состоят преимущественно из подвижных частей, при почти полном отсутствии пехоты, из-за чего они не могут контролировать сколь-нибудь значительную территорию. Но если они соединятся с большевиками, у которых пехоты хоть отбавляй, то нам станет по-настоящему тяжело. А они соединятся, в этом нет никаких сомнений, иначе зачем вообще они сюда пришли?
Для того, чтобы попытаться обойти по флангам плацдарм, занятый русскими войсками в районе Унеча-Сураж, я еще вчера дал приказ сорок седьмому моторизованному корпусу, находившемуся в резерве в районе Клетни, в течение ночи скрытно выдвинуться по проселочным дорогам в район Почепа, чтобы на рассвете атаковать большевистские позиции и потеснить их в направлении Выгоничей, в то время когда сорок шестой моторизованный корпус продолжит свои атаки в том же направлении с севера, из района Дубровки. После утраты магистрали, проходящей через Сураж-Унечу, нам просто необходима альтернативная дорога, ведущая в южном направлении. Поэтому по моему приказу весь вчерашний день части десятой мотодивизии атаковали на Почеп из района Житни, пока без особого результата. Думаю, что после подхода панцеров сорок седьмого мотокорпуса положение там изменится в нашу пользу. Надеюсь, что русские из будущего не будут далеко отрываться от своего туннеля в будущее. Иначе нашим войскам, а потом и нам всем, тут наступит большой и быстрый конец.
Я мысленно выругался, потому что всегда подозревал, что эта затея ефрейтора* еще выйдет Германии боком, и не один раз. Нельзя было запрещать солдатам иметь совесть и разрешать им безобразничать с местным населением. Правильнее было бы сначала завоевать эту землю, объявив ее свободной от большевизма, и лишь потом думать, что делать с местными большевиками и их сторонниками.
Примечание авторов: * прозвище Алоизыча среди германских старших офицеров.
— Значит, так, Гейнц, — сказал я Гудериану, — ничего об этом никому не говорите. Не хватало еще, чтобы вас или меня ГФП обвинило в декадентских настроениях и предательстве интересов нации. У меня пока нет никакого понимания того, что нам в данном случае делать, но если вы действительно правы, то план глубокого обхода киевской группировки большевиков потерпел полный крах. В такую замечательную дырку в большевистском фронте вставлена прочная пробка. Думаю, что теперь следует закрепиться на достигнутых рубежах, поэтому переходите к обороне и готовьтесь к отражению предстоящих вражеских вылазок, которые, по моему мнению, будут неизбежны. Самое главное — не допустить прорыва противника к Смоленску в тыл нашей четвертой армии, что может обрушить весь наш правый фланг. Для выполнения этой задачи, я, взамен разгромленного двадцать четвертого мотокорпуса, полностью подчиняю вам находящиеся в моем резерве тридцать четвертый и тридцать пятый армейские корпуса. Идите, Гейнц, и сражайтесь, и да поможет вам Бог, потому что дьявол уже на стороне большевиков.