– Я чувствую себя глупо, Зигфрид, – осматриваясь, говорю я.
– Я могу помочь вам чувствовать себя комфортнее?
– Умри на месте! – Он опять переделал весь кабинет на манер детского сада, бога ради. Но хуже всего сам Зигфрид. На этот раз он пытается подобраться ко мне как суррогат матери. Он расположился рядом со мной на кушетке – большая кукла ростом с человека, теплая, мягкая, из чего-то вроде махровой шелковой ткани, из которой шьют дорогие купальные полотенца. Потрогать приятно, но… – Не хочу, чтобы ты обращался со мной, как с ребенком, – возмущенно произношу я. Голос мой звучит глухо, потому что я прижимаюсь к этому полотенцу.
– Спокойнее, Робби. Все в порядке.
– К черту все!
Он замолкает, потом напоминает мне:
– Вы собирались рассказать мне свой сон.
– Йеч!
– Простите, Робби?
– Не хочу об этом даже вспоминать. Но все же, – быстро добавляю я, отводя рот от полотенца, – я мог бы сделать, что ты хочешь. Сон о Сильвии, вроде…
– Вроде чего, Робби?
– Ну, она не совсем была на себя похожа. Скорее это был кто-то постарше. Я много лет не вспоминал о Сильвии. Мы оба были детьми…
– Пожалуйста, продолжайте, Робби, – осторожно просит он немного погодя.
Я обнимаю его руками, удовлетворенно глядя на стену с изображениями цирковых животных и клоунов. Нисколько не похоже на мою комнату в детстве, но Зигфрид уже достаточно знает обо мне, и у меня нет причин говорить ему об этом.
– Сон, Робби?
– Мне снилось, что мы работаем на шахте. На самом деле это не была пищевая шахта. Физически, я бы сказал, это внутренность пятиместного корабля – одного из кораблей с Врат, понимаешь? Сильвия в каком-то туннеле, который уходит вдаль.
– Туннель уходит вдаль?
– Не толкай меня к примитивному символизму, Зигфрид. Я знаю о вагинальных образах и прочей перинатально-сексуальной символике. Когда я говорю «уходит», я просто хочу сказать, что туннель начинается там, где я стою, и продолжается в противоположную сторону от меня. – Я замолкаю и потом выговариваю самое трудное: – Туннель постепенно превращается в пещеру, и Сильвия оказывается пойманной.
Закончив пересказывать первую часть сна, я сажусь и сам же принимаюсь его комментировать.
– Самое необъяснимое в этом сне, – говорю я, – то, что подобное просто невозможно. Туннель сверлится, чтобы поместить в него заряд и подорвать сланец. Главное занятие шахтера – это вычерпывание сланца. Сильвия с этой частью работы не имела ничего общего.
– Мне кажется не важным, могло это или не могло случиться, Робби.
– Да, скорее всего ты прав. Итак, Сильвия оказалась в рухнувшем туннеле. Я видел, как шевелится груда сланца. Это был не настоящий сланец, а какое-то пушистое вещество, больше похожее на обрывки бумаги. У Сильвии была лопата, и она прорывала выход наружу. Мне показалось, что она выберется. Сильвия выкопала большую яму. Я ждал, когда она выберется… но она все не выходила.
Зигфрид, в своем воплощении плюшевого мишки, теплый и ожидающий, покоится в моих объятиях. Приятное ощущение. На самом же деле его здесь нет. Его вообще нигде нет, только в центральном банке информации где-то в Вашингтоне, где хранится память больших машин. Передо мной лишь его терминал в купальном костюме.
– Что еще, Робби?
– Больше ничего. Разве что мои ощущения. У меня такое чувство… в общем, я чувствую, будто бью ногами Клару по голове, чтобы не дать ей выйти. Как будто боюсь, что на меня обрушится остальная часть туннеля.
– Что значит «чувствую», Боб?
– Только то, что я сказал. Это не часть сна. Просто я так чувствую… не знаю.
Зигфрид ждет, потом пытается подойти к этому с другой стороны:
– Боб, вы знаете, что сейчас сказали не Сильвия, а Клара?
– В самом деле? – удивляюсь я. – Забавно. Интересно почему?
Он снова ненадолго замолкает и, не дождавшись продолжения, спрашивает:
– И что случилось потом, Боб?
– Потом я проснулся. – Я поворачиваюсь на спину и долго смотрю в потолок, который выложен плиткой с изображениями блестящих пятиконечных звезд. – Вот и все, – спокойно произношу я и затем добавляю скучным, будничным тоном: – Зигфрид, я думаю, к чему меня все это приведет.
– Не уверен, смогу ли я ответить на этот вопрос, Роб.
– Если бы ты мог, я бы тебя заставил ответить, – говорю я. У меня по-прежнему с собой листок бумаги, который мне вручила С.Я. Он дает мне ощущение безопасности.
– Я думаю, что это обязательно к чему-нибудь приведет. Я хочу сказать, что есть в вашем мозгу нечто такое, к чему вы не хотите возвращаться. Именно с этими неприятными вещами и связан ваш сон.
– С Сильвией? Ради бога! Это ведь было много лет назад!
– Но ведь это не важно.
– Дерьмо! Ты мне надоел, Зигфрид. На самом деле бесконечно надоел. – Тут я задумываюсь. – Слушай, я сержусь. Что бы это значило?
– А как вы думаете, что это значит, Робби?
– Если бы я знал, я бы тебя не спрашивал. Может, пытаюсь увильнуть от темы? Сержусь, потому что ты подходишь близко к чему-то такому, о чем я и сам не желаю вспоминать.
– Пожалуйста, Роб, не думайте о процессе. Просто скажите, что вы чувствуете.
– Я чувствую вину, – отвечаю я, не отдавая себе отчета в том, что говорю.
– Вину перед кем?
– Перед… Не знаю. – Я поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы. Очень многое может произойти за двадцать минут, и я перестаю думать о том, от чего хочу избавиться. Я играю сегодня днем и вполне могу дойти до финала, если сумею сохранить сосредоточенность.
– Мне сегодня придется уйти раньше, Зигфрид.
– Вину перед кем, Боб?
– Не помню. – Я глажу шею махровой куклы и смеюсь. – Очень приятно, Зигфрид, хотя пока непривычно.
– Вину перед кем, Роб?
И тут я срываюсь на крик:
– Вину за то, что убил ее!
– Во сне?
– Нет! На самом деле. Дважды.
Я знаю, что дышу тяжело, и сенсоры Зигфрида это регистрируют. Я бесплодно пытаюсь справиться с собой, чтобы у него не появилось каких-нибудь сумасшедших идей. Мысленно я перебираю все сказанное только что.
– На самом деле я не убивал Сильвию, – устало произношу я. – Но я устал! – Правда, я бросился на нее с ножом!
– В истории вашей болезни сказано, что во время ссоры с подругой у вас в руке был нож, – успокаивающим тоном говорит Зигфрид. – Но там не говорится, что вы на нее бросились.
– А какого же дьявола меня тогда увезли? Просто повезло, что я не перерезал ей горло.
– Вы на самом деле пустили в ход нож?
– Пустил в ход? Нет. Я был слишком сердит. Швырнул ее на пол и начал бить.
– Если бы вы на самом деле хотели ее убить, вы бы пустили в ход нож?
– Ах! – воскликнул я и снова зарылся лицом в куклу. – Хотел бы я, чтобы ты там был, когда это случилось, Зигфрид. Может, ты уговорил бы их, и меня бы отпустили.
Сеанс идет отвратительно. Я давно понял, что, рассказывая Зигфриду свои сны, совершаю ошибку. Он со всех сторон их обсасывает и дает им самые идиотские интерпретации. Презрительно глядя на придуманную Зигфридом обстановку, я решаюсь сказать это ему прямо.
– Зигфрид, – начинаю я, – как компьютер ты, конечно, хороший парень, и я наслаждаюсь нашими интеллектуальными беседами. Но я думаю, а не исчерпали ли мы все возможности. Ты шевелишь старую боль без необходимости, и я откровенно не понимаю, почему позволяю тебе делать это.
– Ваши сны полны боли, Боб.
– Так пусть моя боль остается в моих снах. Я не хочу возвращаться к тому вздору, которым меня пичкали в институте. Может, я и правда хотел переспать со своей матерью. Может, ненавидел отца за то, что он умер и покинул меня. Ну и что?
– Я знаю, это риторический вопрос, Боб, но чтобы справиться с такими вещами, их нужно извлечь на поверхность.
– Для чего? Чтобы мне стало еще больнее?
– Чтобы внутренняя боль вышла наружу и вы могли справиться с ней.
Из дыр, в которых спрятались хичи,
Из звездных пещер,
Сквозь туннели, которые они прорубили,
Залечивая нанесенные ими шрамы,
Мы идем!
Маленькие заблудившиеся хичи, мы вас ищем.
– Может, проще было бы оставить ее внутри? Как ты говоришь, я достаточно уравновешен, верно? Я не отказываю тебе в полезности. Бывают времена, Зигфрид, когда я после сеанса испытываю душевный подъем. В таких случаях в голове у меня полно новых мыслей, и солнце над куполом светит ярче, чем обычно, воздух кажется мне чище, и все мне почему-то улыбаются. Но эта эйфория длится недолго. Потом я начинаю думать, что сеансы ужасно скучны и бесполезны и что ты скажешь, если я решу их прекратить.
– Я ответил бы, что вам принимать решение, Боб. Последнее слово всегда за вами.
– Что ж, может, я так и поступлю.
Зигфрид фон Психоаналитик пережидает. Он знает, что я не собираюсь принимать это решение. Он просто дает мне время самому это понять и потом задает все тот же подлый вопрос:
– Боб! Почему вы сказали, что убили ее дважды?
Прежде чем ответить, я смотрю на часы и только затем произношу:
– Ну, просто так сказалось. Мне пора идти, Зигфрид.
Я бессмысленно сижу в восстановительной комнате и пялюсь на стену, потому что мне не от чего восстанавливаться. Мне очень хочется поскорее убраться отсюда, подальше от Зигфрида и его глупых вопросов. Он поступает так разумно, с таким превосходством, что совершенно обезоруживает меня. А с другой стороны, что может знать плюшевый мишка?
22
Этим вечером я вернулся к себе в комнату, но долго не мог уснуть. Шики разбудил меня рано утром и рассказал подробности возвращения пятиместника. Из экипажа выжили три человека, и было объявлено об их вознаграждении: семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Помимо процентов. Это прогнало у меня сон.
– За что? – поинтересовался я.
– За двадцать пять килограммов артефактов, – ответил Шики. – Считается, что это инструментальный набор ремонтника. Вероятно, для корабля, потому что все эти вещи они нашли в шлюпке на поверхности планеты. Во всяком случае, это какие-то инструменты.
– Инструменты, – сомнамбулически повторил я и пошел прочь от Шики.
Я побрел по туннелю к общему душу, размышляя о дорогой находке. Инструменты имеют огромное значение для Врат. Их наличие предполагает возможность проникнуть в механизмы хичи, не взорвав корабль. Возможность установить, как работает главный двигатель, и самим построить такой же. Инструменты могут означать что угодно, но пока что это состояние в семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов, не считая процентов. Даже если поделить это вознаграждение на троих, получается очень неплохая сумма. И одна из этих частей могла быть моей.
Трудно избавиться от мысли об этих пяти миллионах восьмистах пятидесяти тысячах долларов – не считая процентов. Я буквально изводил себя, размышляя над тем, что если бы я был немного более предусмотрителен в выборе подружки, эти деньги уже лежали бы у меня в кармане. Скажем, шесть миллионов. В моем возрасте за половину этой суммы я мог бы купить Полную медицину, что означает все тесты, терапию, восстановление тканей и органов на всю оставшуюся жизнь… то есть по крайней мере на пятьдесят лет дольше, чем я проживу без этого. А остальные три миллиона – это собственный дом, карьера лектора: лекции старателей, добившихся успеха, пользуются огромным спросом. Кроме того, постоянный доход от рекламы на телевидении, женщины, пища, машины, путешествия, опять женщины, слава и снова женщины… Но ведь еще остаются проценты. Они могут быть как угодно велики – все зависит от того, какую выгоду смогут извлечь исследователи Корпорации из найденных предметов. Находка Шери – это именно то, ради чего существуют Врата, золотой горшок и конец радуги.
Мне потребовалось около часа, чтобы добраться до больницы – три сегмента туннеля и пять уровней в шахте. Я все время хотел повернуть и уйти назад.
Когда мне удалось очистить свои мозги от зависти или, вернее, упрятать ее так далеко, что она перестала бросаться в глаза, я вошел в больницу, но Шери уже спала.
– Можете войти, – разрешил дежурный санитар.
– Я не хочу ее будить.
– Вряд ли вы ее разбудите, – ответил он. – Но, конечно, лучше ее сейчас не тревожить. Кстати, она разрешила пускать к ней посетителей.
Шери лежала на самой нижней из трех коек. Просторная палата была рассчитана на двенадцать человек, но заняты были только три или четыре койки. Две из них оказались завешаны шторами из молочного пластика, сквозь них почти ничего не видно. Не знаю, кто там лежал, но когда я появился, в палате стояла мертвая тишина.
Шери мирно спала, положив голову на руку, ее красивые глаза были закрыты, сильный подбородок с ямочкой покоился на запястье. Ее два товарища находились в той же комнате. Один спал, другой сидел под голографическим изображением колец Сатурна. Я встречал его раза два и знал о нем только то, что он то ли кубинец, то ли венесуэлец из Нью-Джерси.
Разглядывая Шери, я вспомнил, что его зовут Мэнни. Мы немного поболтали, и он пообещал сказать Шери, что я приходил навестить ее. Затем я отправился в столовую выпить чашку кофе и там за столиком все время думал об их полете.
Они оказались на орбите вокруг крошечной холодной планеты вдали от центрального светила – оранжево-красного уголька типа К-6. По словам Мэнни, они не были даже уверены, что на этой ледышке стоит высаживаться. Но приборы показали наличие хичи-металла, хотя и немного. Основное, очевидно, было погребено под снегом из двуокиси углерода.
Мэнни остался на орбите, а Шери и трое остальных членов экипажа спустились на планету, нашли подземелье хичи, с огромными усилиями вскрыли его и, как это часто бывает, нашли его пустым. Потом они обнаружили другой след и нашли старую шлюпку. Чтобы войти в нее, им пришлось взорвать люк, но во время взрыва у двух старателей костюмы утратили герметичность. Должно быть, парни оказались слишком близко к взрыву.
К тому времени, как они поняли, что у них серьезные неприятности, было уже поздно. Старатели замерзли. Тогда Шери и еще один старатель попытались перенести их в свою шлюпку. Задача оказалась ужасно тяжелой, и в конце концов они от нее отказались. Еще один старатель во второй раз побывал у взорванной шлюпки, нашел сумку с инструментами и смог принести ее. После этого они улетели, оставив двоих замерзших парней на этой негостеприимной планете.
Оставшиеся в живых двое старателей просрочили время и, когда соединились с кораблем, были в очень плохой форме. Не совсем уверен, что произошло потом, но, кажется, они не сберегли находившийся в шлюпке запас воздуха и большую часть его утратили. Так что на обратном пути им не хватало кислорода.
Третий старатель был в худшем состоянии, чем Шери. Подозревали, что у него сильно поврежден мозг – в этом случае его пять миллионов восемьсот пятьдесят тысяч долларов были ему ни к чему. Но Шери, как сообщил мне врач, после того как оправится от физического истощения, должна полностью восстановиться.
Кстати, я не завидовал их рейсу. Меня привлекало только вознаграждение.
Я встал, взял еще одну чашку кофе и вынес ее в коридор, где под ивами стояли скамьи. Какая-то мысль сидела во мне занозой и не давала покоя. Что-то в этом рейсе меня смущало. Это был один из по-настоящему удачных рейсов в истории Врат…
Я выбросил кофе вместе с чашкой в щель утилизатора и направился в аудиторию. Она находилась всего в нескольких минутах ходьбы, и там никого не было. Я еще не готов был говорить о том, что пришло мне в голову, и лишь вызвал на экран информацию о рейсе корабля Шери – все это уже было доведено до сведения публики.
Потом я немедленно отправился к тренировочной шлюпке. Мне опять здорово повезло, потому что и тут никого не оказалось. Я забрался в шлюпку и набрал курс Шери. Конечно, сразу появился цвет, а когда я включил тонкую настройку, вся панель окрасилась ярко-розовым, за исключением радужных цветов на одном конце.
В синей части спектра светилась только одна линия. «Ну вот, – получив подтверждение своей догадке, подумал я, – это конец умной теории Мечникова о показателях курса». В этой экспедиции погибло сорок процентов экипажа, рейс оказался очень опасным, но, по словам Мечникова, по-настоящему безнадежные рейсы соответствуют шести или семи таким линиям. То же самое касается и желтых линий. По Мечникову, количество ярких полос в желтой части спектра прямо пропорционально величине финансового вознаграждения за рейс. Но здесь в желтой части вообще не было линий. Имелись лишь две толстые полосы поглощения. И все.
Я выключил селектор и откинулся на спинку кресла. Итак, непревзойденные мозги Мечникова и его гигантский опыт опять породили мышь. То, что они интерпретировали как указание на безопасность, вовсе на нее не указывало, а то, что они считали гарантией богатой награды, совсем не имело отношения к первому за год рейсу, получившему действительно большую награду.
В течение последующих нескольких дней я держался уединенно и почти ни с кем не виделся.
Полагают, что внутри Врат восемьсот километров туннелей. Ни за что не подумаешь, что их столько в такой небольшой скале диаметром всего в десять километров. Но даже если это и так, лишь два процента объема Врат заняты туннелями, остальное – монолитная скала. Я побывал почти во всех этих восьмиста километрах.
Я не совсем отказался от общества друзей, просто не искал его. Время от времени я встречал Клару. Бродил с Шики, когда он не работал, хотя для него это было утомительно. Иногда я бродил в одиночестве, бывало, со случайными знакомыми, иногда брел вслед за группой туристов. Гиды меня знали и не возражали против моего присутствия. Ведь я был старателем, хотя и не носил браслет. Но потом им пришло в голову, что я сам собираюсь водить группы. После этого они были настроены не так дружески.
Они были правы. Я снова подумывал о работе на Вратах. Рано или поздно на что-то нужно было решаться. Либо вылетать в экспедицию, либо отправляться домой, и если я собирался продолжать обсуждение этой альтернативы, нужно было заработать денег, хотя бы для оплаты содержания.
Когда Шери выписалась из больницы, устроили грандиозную пьянку – нечто среднее между вечеринкой по случаю возвращения и прощальным вечером. На следующий день Шери улетала на Землю. Она была слаба, но оживлена, и хотя не танцевала, посидела со мной полчаса в коридоре, сказав, что ей будет не хватать меня.
Я напился до свинского состояния. Глупо было упускать такую блестящую возможность, как бесплатная выпивка. За все платили Шери и ее кубинский друг. В сущности, я так и не попрощался с Шери, мне пришлось уйти в туалет и там блевать почти до самого окончания вечеринки. Хотя я и был пьян, но мне ужасно жалко было отдавать унитазу настоящее шотландское виски. Все-таки это не местное вино, перегнанное бог знает из чего.
После сортира в голове у меня прояснилось. Я вышел, прижался лицом к иве и начал усиленно дышать. Постепенно в моей крови стало достаточно кислорода, и я узнал стоящего рядом Френси Эрейру.
– Привет, Френси, – поздоровался я.
– Запах. Слишком силен, – виновато улыбнулся Эрейра.
– Простите, – обиженно проговорил я, и Эрейра удивленно взглянул на меня.
– Нет, я совсем не это хотел сказать. Я имел в виду, что на крейсере тоже плохо пахнет, но когда я бываю на Вратах, то всегда удивляюсь, как вы тут живете. А в комнатах – фу!
– Я не обижаюсь, – величественно ответил я, хлопая его по плечу. – Пойду попрощаюсь с Шери.
– Она ушла, Боб. Устала. Ее увезли в больницу.
– В таком случае попрощаюсь только с вами. – Я церемонно поклонился и побрел по туннелю.
Трудно добираться до дому пьяному почти в нулевом тяготении. Страстно хочется уверенных ста килограммов веса, чтобы удержаться на поверхности. Мне потом рассказывали, что я выломал большой сук ивы и обо что-то ударился так сильно, что остался пурпурный синяк размером с ухо. В какой-то момент я понял, что за мной идет Эрейра и помогает мне не заблудиться, а на полпути к дому я заметил, что, кроме Эрейры, есть кто-то еще. Я огляделся и увидел, что это Клара.
Я очень смутно помню, как меня уложили в постель, а проснувшись на следующее утро, испытал сильнейшее похмелье и несказанно удивился, обнаружив в комнате Клару.
Как можно незаметнее я встал и направился в ванную. Мне необходимо было еще поблевать. На это потребовалось какое-то время, а завершил я операцию по приведению себя в божеский вид душем, вторым за четыре дня. Исключительно легкомысленный поступок, принимая во внимание состояние моих финансов. Но я почувствовал себя лучше, а когда вернулся в комнату, Клара уже встала, принесла чай, вероятно, от Шики, и ждала меня.
– Спасибо, – искренне поблагодарил я и только тут ощутил, как мне страшно хочется пить.
– Понемногу, старая лошадь, – беспокойно сказала она, но я и сам понимал, что нельзя насиловать желудок. Я сделал два глотка и снова растянулся в гамаке. Но уже понял, что выживу.
– Не думал увидеть тебя здесь, – сказал я.
– Ты был весьма… настойчив, – с улыбкой ответила она. – У тебя не очень получилось. Но ты старался.
– Прости.
Она схватила меня за ногу.
– Не волнуйся. Кстати, как дела?
– Прекрасно. Отличная вечеринка. Я тебя там не помню.
– Я пришла слишком поздно, – пожав плечами, ответила Клара. – Между прочим, меня не приглашали.
Я никак не отреагировал на ее слова. Я знал, что Клара и Шери не очень любят друг друга, и думаю, это из-за меня. А Клара, читая мои мысли, сказала:
– Стараюсь никогда не связываться со Скорпионами, особенно с такой челюстью. Ни у одного из Скорпионов никогда не возникало ни одной разумной мысли, – с неприязнью проговорила она и затем добавила, стараясь выглядеть более или менее объективной: – Но она отважна, этого у нее не отнимешь.
– Я сейчас не готов к спору, – сказал я.
– Никакого спора и не будет, Боб. – Она склонилась ко мне и обняла меня.
Пахла Клара сладко и вела себя очень женственно, самое подходящее для таких обстоятельств, но сейчас мне не совсем это было нужно.
– Эй, – сказал я, – а что стало с мускусным маслом?
– Что?
– Только не подумай что-нибудь плохое. – Я сел, вдруг сообразив, что именно беспокоило меня уже долгое время. – Я хочу сказать, что ты пользовалась этим маслом. Это первое, что я в тебе заметил. – Я вспомнил слова Эрейры о запахе Врат и подумал, что давно уже не чувствую одуряющего запаха Клары.
– Боб, ты хочешь начать ссору?
– Конечно, нет. Просто мне интересно. Когда ты перестала им пользоваться?
Она пожала плечами и ничего не ответила. Выглядела Клара раздраженной. Для меня этого было достаточно. Я не раз ей говорил, как мне нравится этот запах.
– А как дела с твоим психоаналитиком? – поменяв тему, спросил я, но это не улучшило положения.
– У тебя в голове одни гадости, – раздраженно ответила она. – Я лучше пойду домой.
– Нет, – принялся настаивать я. – Мне интересно, как твои успехи.
Клара больше ничего не говорила мне о психоаналитике, хотя я знал, что она записалась. Вроде бы она проводила с ним два-три часа в день. Причем ее врачевателем была машина. Я от кого-то слышал, что она выбрала компьютерного психоаналитика Корпорации.
– Неплохо, – отстраненно ответила она.
– Справилась со своим отцовским комплексом?
– Боб, а тебе не приходило в голову, что тебе самому стоит обратиться за помощью? – с сарказмом спросила она.
– Забавно, что ты так говоришь. Накануне то же самое мне предложила Луиза Форхенд.
– Ничего забавного. Подумай об этом. Пока.
Когда она вышла, я опустил голову и закрыл глаза. К психоаналитику! Зачем? Мне нужна всего лишь одна счастливая находка, как у Шери… Мне нужно только… только… Набраться храбрости и записаться в рейс.
Но, кажется, храбрости у меня-то и не хватало.
Время уходило, или я монотонно убивал его, размышляя о том, как было бы здорово разбогатеть и триумфатором вернуться на Землю. Чтобы усугубить мучения, я частенько посещал музей. Там уже установили голограмму с находкой Шери. Я даже заплатил за этот видеодиск два или три раза, просто чтобы увидеть, как смотрятся семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов. А выглядели они как ни на что не пригодный лом. Это когда каждую часть показывают отдельно. Среди них было с десяток маленьких молитвенных вееров. По-моему, это доказывает, что хичи даже в набор инструментов для ремонтника включали предметы искусства. Остальное же барахло могло быть чем угодно: штука, похожая на обычную отвертку с треугольными лезвиями и гибкой ручкой, железки, напоминающие гаечные ключи, но сделанные из какого-то мягкого металла, приборы, очень похожие на электрические тестеры, и инструменты, не похожие ни на что вообще. Демонстрируемые одна за другой, они казались случайным набором, но отлично совмещались друг с другом. А то, как они укладывались в полые углубления ящика, выглядело чудом экономии места. И все это барахло стоило семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов! Мне не давала покоя мысль, что если бы я остался с Шери, то сейчас мог бы быть одним из держателей акций.
Или одним из трупов.
Я зашел к Кларе и пробыл там недолго, но ее не оказалось дома. Это было не ее время сеансов у психотерапевта. Но, с другой стороны, я давно не знал расписания Клары. Она отыскала другого ребенка, у которого мать была занята, – маленькую черную девочку четырех лет. Мать ее работала астрофизиком, а отец – экзобиологом. А чем еще занимается Клара, я не знал.
Я вернулся в свою комнату и вовремя. Ко мне заглянула Луиза Форхенд и, спросив разрешения, вошла.
– Боб, – сказала она напористо, – ты слышал о большой премии за опасность?
Я пригласил ее сесть.
– Я? Нет. Не слышал.
Ее бледное лицо было напряжено, почему, я не знал.
– Я подумала, может, ты что-нибудь знаешь. Например, от Дэйна Мечникова. Я знаю, ты с ним часто встречаешься, и видела, как он в аудитории разговаривал с Кларой. – Я не ответил, потому что не совсем понимал, что ей нужно. – Говорят, ожидается опасный рейс с большой научной премией. И я бы очень хотела на него записаться.
Я обнял ее рукой.
– В чем дело, Луиза?
– Виллу объявили погибшей. – Луиза заплакала. Я держал ее за плечи, давая возможность выплакаться. Я утешил бы ее, если бы знал чем, но как ее можно было утешить? Немного погодя я встал и начал рыться в поисках травки, оставленной Кларой несколько дней назад. Отыскав, я прикурил и дал ей.
Луиза глубоко затянулась и задержала дыхание. Потом выпустила дым.
– Она умерла, Боб, – тихо проговорила Луиза. Теперь она больше не плакала и казалась успокоившейся. Даже мышцы на спине и шее расслабились, и Луиза поникла.
– Может, она еще вернется, Лу.
Она покачала головой.
– Нет. Корпорация объявила ее корабль пропавшим. Он еще может вернуться. Но Вилла мертва. Их последние запасы продовольствия должны были кончиться две недели назад. – Она некоторое время смотрела в пространство, потом вздохнула и приподнялась, чтобы сделать еще затяжку. – Я бы хотела, чтобы Сесс был здесь, – сказала она, откидываясь назад и потягиваясь. Я почувствовал, как у меня под рукой играют ее мышцы.
Травка уже начинала на нее действовать. На меня тоже. Это была не дешевая травка, какая растет меж ивами. Клара купила настоящую марихуану у одного из парней с американского крейсера. Эта травка растет на склонах Везувия, между рядами виноградных лоз, из которых делают вино «Лакриме Кристи».
Луиза повернулась ко мне и зарылась подбородком в мою шею.
– Я очень люблю свою семью, – спокойно сказала она. – Я бы хотела, чтобы нам тут повезло. Нам очень нужна удача.
– Тише, милая, – проговорил я, погружаясь носом в ее волосы.
Так от волос к уху, от уха к губам, шаг за шагом мы занялись сексом, спокойно, мягко, неторопливо. Это очень успокаивало. Луиза была умелой, восприимчивой и покорной. После нескольких месяцев буйных пароксизмов с Кларой это походило на возвращение домой к маме на куриный супчик. В конце она улыбнулась, поцеловала меня и отвернулась.
Луиза лежала очень тихо, не было слышно даже дыхания. И только когда рука у меня стала влажной, я понял, что она снова плачет.
– Прости, Боб, – прошептала она, когда я снова начал успокаивать ее. – Просто нам никогда не везло. Иногда я могу жить, понимая это, а иногда просто не в состоянии. Сегодня один из таких плохих дней.
– Переживешь.
– Не думаю. Я больше ни во что не верю.
– Но сюда ты ведь попала? А это везение.
Она повернулась ко мне лицом, внимательно вгляделась в меня, но ничего не сказала.
– Миллионы людей отдали бы свое левое яичко, лишь бы попасть сюда, – продолжил я.
– Боб… – медленно проговорила она и смолкла. Я начал что-то объяснять, но Луиза закрыла мне рот ладонью. – Боб, ты знаешь, как мы сюда попали?
– Конечно. Сесс продал воздушную лодку.
– Мы продали не только ее. Лодка дала нам немного больше ста тысяч долларов. Этого не хватало даже для одного билета. Деньги мы получили от Хэта.
– Твоего сына? Который умер?
– У него была опухоль мозга, – принялась рассказывать Луиза. – Ее обнаружили вовремя, ну, почти вовремя. Она была вполне операбельна. Хэт мог бы жить. Ну, не знаю, лет десять, наверно. Но, конечно, не совсем нормально. У него были затронуты речевые центры и мышечный контроль. Но он мог бы жить и сейчас. Только… – Она потерлась лицом о мою руку, но сдержалась и не заплакала. – Он не хотел, чтобы мы тратили деньги на его Временную медицину. Нам удалось бы заплатить за операцию, и мы снова остались бы ни с чем. И тогда он продал себя, Боб. Продал все органы. Больше, чем левое яичко. Всего. Органы высшего качества, принадлежавшие двадцатидвухлетнему мужчине нордического типа, очень дорогие. Он подписал договор, и его… усыпили. Сейчас части Хэта в десятке людей. Все продали для трансплантации, и мы получили деньги. Почти миллион долларов. Вот так мы и попали сюда. У нас даже немного осталось на прожитье. Вот откуда наша удача, Боб.
– Прости, – сказал я.
– За что? Нам просто не везет, Боб. Хэт умер. Вилла погибла. Бог знает, где мой муж и наш последний ребенок. А я здесь, Боб, и почти все время тоже хочу умереть.
Я оставил ее спать в своей постели и побрел в Центральный парк. Оттуда я позвонил Кларе, но ее не было дома, и я оставил сообщение, где меня можно найти. В парке я провел около часа, лежа на спине и глядя на зреющие ягоды шелковицы. Поблизости никого не было, кроме нескольких туристов, забежавших ненадолго до отлета корабля. Я не обратил на них внимания, не заметил даже, когда они ушли. Мне было искренне жаль Луизу, жаль всех Форхендов, но особенно мне было жаль себя. Им сильно не везло, но то, чего не хватало мне, причиняло гораздо большую боль. У меня не хватало смелости пуститься на поиски собственной удачи.
Больные общества выплевывают из себя авантюристов, как зернышки винограда. Но сами косточки мало что могут сказать об этом. Вероятно, так обстояло дело с моряками Колумба или теми пионерами, которые вели свои крытые повозки через территорию команчей. Они, должно быть, ужасно боялись, как и я, но у них просто не было выбора. Как и у меня. Но, Боже, как мне было страшно…
Неожиданно я услышал голоса: детский и легкий смех Клары. Я сел.
– Привет, Боб, – поприветствовала она, остановившись рядом и положив руку на голову маленькой чернокожей девочки с пшеничными волосами. – Это Вэтти.
– Здравствуй, Вэтти.
Голос мой звучал странно, даже я это заметил. Клара взглянула внимательнее и спросила:
– В чем дело?
Я не мог ответить одной фразой, поэтому выбрал только часть ответа.
– Виллу Форхенд объявили мертвой.
Клара молча кивнула, а Вэтти вдруг пропищала:
– Пожалуйста, Клара, брось мне мячик. – Клара бросила мяч, поймала, затем бросила снова. Все это происходило в ритме адажио Врат.
– Луиза хочет вылететь в рейс с премией за опасность, – проговорил я. – Думаю, она желает, чтобы я… чтобы мы летели с ней.
– Да?
– Как ты? Дэйн что-нибудь предлагал тебе?
– Нет. Я не видела Дэйна… не знаю сколько времени. Он улетел сегодня утром на одноместном.
– Даже без прощальной вечеринки? – Я был сильно удивлен, а Клара почему-то поджала губы.
– Эй, мистер! Ловите! – крикнула девочка. Она бросила мяч, и он полетел, как воздушный шар, к причальной мачте. Мяч плыл по воздуху медленно, но все равно я его упустил. Мозг мой был занят чем-то другим. Не сосредоточиваясь, я бросил мяч обратно.
Минуту спустя Клара засобиралась домой.
– Боб? Прости. У меня плохое настроение.
– Да, – рассеянно откликнулся я, при этом мой мозг продолжал работать над серьезной задачей.
– У нас было нелегкое время, Боб, – немного виновато проговорила Клара. – Не хочу быть раздражительной с тобой. Я… я кое-что тебе принесла.
Я оглянулся, она взяла мою руку и что-то положила в нее. Это был браслет из хичи-металла, отличительный знак побывавшего в полете. Стоила такая игрушка не менее пятисот долларов. Я не мог позволить себе купить такой. Я смотрел на него, стараясь придумать, что ей ответить.
– Боб?
– Что?
Голос ее прозвучал раздраженно.
– В таких случаях полагается говорить спасибо.
– А еще полагается правдиво отвечать на вопросы. Например, не врать, что не видела Дэйна Мечникова, если провела с ним всю ночь.
– Ты шпионил за мной! – вспыхнула Клара.
– Ты солгала мне.
– Боб! Я тебе не принадлежу. Дэйн человек и друг.
– Друг! – рявкнул я и закрыл голову руками.
Мечников мог быть кем угодно, только не другом. От одной мысли, что Клара занималась с ним любовью, у меня в паху все переворачивалось. Мне это ощущение не понравилось, потому что я не смог определить его. Это не было гневом или ревностью. Какой-то компонент этого омерзительного чувства оставался неприлично закрытым. И почти завывая, я сказал, понимая, что это нелогично:
– Я тебя с ним познакомил!
– Это не дает тебе права предъявлять мне претензии! Ну, хорошо, – ответила Клара, – может, я и была с ним в постели несколько раз. Это не меняет моих чувств к тебе.
– Это меняет мое чувство к тебе, Клара.
Она недоумевающе посмотрела на меня.
– И ты смеешь это говорить?! Да ты сам насквозь пропах косметикой и потом какой-то дешевой шлюхи!
Она застала меня врасплох.
– Не дешевой, – отвернувшись, ответил я. – Просто я утешал человека, которому больно.
Клара демонически расхохоталась, и смех ее прозвучал очень неприятно. За ним слышался настоящий гнев.
– Луиза Форхенд? Она и сюда пролезла.
Маленькая девочка держала мяч и во все глаза смотрела на нас. Я видел, что она напугана и не знает, что делать.
– Клара, я не позволю тебе делать из меня дурака, – едва сдерживая гнев, тихо проговорил я.
– Все понятно! – с отвращением воскликнула она и повернулась, чтобы уйти. Я протянул к ней руку, но она всхлипнула и изо всех сил ударила меня. Удар пришелся в плечо. Это была ее ошибка.
Это всегда является ошибкой. И дело здесь не в рациональности отношений или оправдании, дело в сигнале. Это был неверный сигнал. Волки не убивают друг друга, потому что младший и более слабый подчиняется сам. Он ложится на спину, подставляет горло и машет лапами, показывая, что он побежден. Если бы не этот ритуал, волков бы не осталось вообще.
Почему-то мужчины обычно не убивают женщин и не забивают их насмерть. Не могут побороть в себе инстинкт сильного. Как бы страстно ему ни хотелось ударить ее, внутренние механизмы сдерживают. Но если женщина допускает ошибку и подает другой сигнал, то есть нарушает этот закон первой…
Я ударил ее изо всех сил пять раз – по лицу, по груди, по животу. Клара с плачем упала. Я наклонился, поднял ее голову и абсолютно хладнокровно ударил еще дважды. Это напоминало какой-то языческий танец, поставленный на сцене жизни самим Господом Богом. Все выглядело идеально срежиссированным и в то же время абсолютно неизбежным. Я лишь чувствовал, что дышу так тяжело, будто взобрался на гору бегом. Кровь шумела у меня в ушах, а глаза затянуло кровавой дымкой.
Наконец я услышал далекий детский плач. Оглянувшись, я увидел девочку, Вэтти. Она смотрела на меня с широко раскрытым ртом, а по ее широким, пурпурно-черным щекам катились крупные слезы.
Я подался вперед, чтобы подойти к ребенку и успокоить его, но Вэтти закричала и побежала за подпорки виноградника.
Я снова повернулся к Кларе, которая уже села и, не глядя на меня, прикрыла рот ладонью. Она отняла руку и на что-то посмотрела – зуб.
Я ничего не сказал. Просто не знал, что в таких случаях следует говорить, и по правде говоря, ни о чем не думал. Взглянув на Клару, я как-то судорожно махнул рукой, повернулся и ушел.
Не помню, что я делал последующие несколько часов. Знаю, что не спал, хотя физически был крайне истощен. Некоторое время я просидел в своей комнате. Потом опять вышел. Помню, с кем-то долго говорил – кажется, это был турист с Венеры. Я рассказал ему, как удивительно интересно и возбуждающе быть старателем. Затем я что-то ел в столовой. И все время думал. В тот момент мне до боли в сердце хотелось убить Клару. Во мне накопилось невообразимое количество ярости, а я даже не подозревал об этом, пока она не спустила курок.
Не знаю, простит ли Клара меня когда-нибудь. Я не был уверен в этом и даже не был уверен, что хочу этого. Я не мог представить себе, чтобы мы снова стали любовниками. Но наконец я понял, что хочу извиниться.
Доктор Азменион: Перед вами звезда, которая сожгла все свое горючее. Она коллапсирует. Когда говорю «коллапсирует», я хочу сказать, что она сжимается очень сильно. Начинается все с шара размером, например, с наше Солнце, а заканчивается мячом диаметром в десять километров. Это очень плотное вещество.
Сузи, если бы ваш нос был сделан из него, он весил бы больше, чем все Врата.
В: Может, даже больше вас, Дэнни?
Доктор Азменион: Не шутите на занятии. Учитель чувствителен. Хорошие качественные наблюдения из окрестностей нейтронной звезды стоят многого, но я не советую вам использовать для их получения шлюпку. Вам нужно находиться в бронированном пятиместнике, и он не должен подходить ближе, чем на одну десятую астрономической единицы. Оттуда и наблюдайте. Вероятно, возможно подойти и поближе, но очень сильно действуют гравитационные ножницы. Видите ли, практически это точечный источник. Невероятно крутой гравитационный градиент. Больший только, если вы окажетесь возле черной дыры, Боже избави.
В: Вы нам ничего не говорили о молитвенных веерах хичи, а из всех артефактов мы их видим чаще всего.
Профессор Хеграмет: Что вы хотите услышать, Сузи?
В: Я знаю, как они выглядят. Нечто вроде свернутого конуса из хрусталя. Если правильно взять и нажать пальцем, он раскрывается как веер.
Профессор Хеграмет: Это все, что знаю и я. Их анализировали, как и огненные жемчужины, и кровавые алмазы. Но не спрашивайте меня, для чего они предназначены. Не думаю, чтобы хичи обмахивались ими, и не думаю, что над ними молились. Так их назвали торговцы новостями. Хичи оставляли их повсюду, хотя все остальное убирали. Вероятно, у них была для этого причина. Но я понятия не имею, что это за причина. Если когда-нибудь узнаю, обязательно скажу вам.
Всего за этот период вернулось из полетов 74 корабля с общим составом экипажа 216 человек.
20 кораблей были признаны пропавшими, общий состав экипажа 54 человека. Вдобавок 19 членов экипажа были убиты или умерли от ран, хотя корабли вернулись. Три вернувшихся корабля настолько повреждены, что восстановление их невозможно.
Совершено 19 посадок. На пяти открытых планетах имеется жизнь на микроскопическом или более высоком уровне. На одной из них имеется растительность и животная жизнь, но не обладающая разумом.
Артефакты. Добавочные образцы уже известного оборудования хичи. Никаких артефактов из других источников. Не открыто ранее неизвестных артефактов хичи.
Образцы. Химические и минеральные, 145. Ни одного образца, пригодного для дальнейшей эксплуатации. Живая органика – 31 образец. Три образца признаны опасными и уничтожены в космосе. Ни одного образца с эксплуатационной ценностью.
Научная премия за период – 8 754 500 долларов.
Другие премии за период, включая проценты, – 357 856 000 долларов. Премии и проценты за новые открытия за период, помимо научных премий, – 0.
Персонал, не участвовавший в полетах на период отчета, – 151. Утратили пригодность к работе – 75, включая двоих в обучении на шлюпке. Непригодные по состоянию здоровья на конец периода – 84. Общие потери – 310.
Новый персонал, прибывший за период, – 410. Вернулось к исполнению обязанностей – 66. Общий рост за период – 481. Абсолютный прирост персонала – 171.
Мне нужна ваша храбрость, чтобы отправиться
за полумиллионной премией. Не просите меня.
Прикажите мне. 87–299.
Публичный аукцион имущества невернувшихся
старателей. Район Корпорации, линия Чарли Девять.
Завтра, 13.00–17.00.
Ваши долги выплачены, когда вы достигаете единства.
Он/Она есть хичи, и Он/Она прощает.
Церковь Чудесного Мотоцикла. 88–344.
Моносексуалы только для взаимной симпатии.
Без прикосновений. 87–913.
В: Я слышал сообщение, что металл хичи анализировался Национальным бюро стандартов…
Профессор Хеграмет: Нет, вы не могли этого слышать, Тетцу.
В: Но это было на ПВ…
Профессор Хеграмет: Нет. Вы видели сообщение о том, что Бюро стандартов дало количественную оценку металла хичи, а не анализ. Только описание: растяжимость, сопротивление на разрыв, температура плавления и так далее.
В: Не понимаю разницы.
Профессор Хеграмет: Да. Конечно, не понимаете, Тетцу. Мы видим, на что этот металл способен. Но мы не знаем, что это такое.
В: Он светится?
Профессор Хеграмет: Да, он светится. Испускает свет. Настолько яркий, что другой источник освещения не требуется – его приходится закрывать, если нужна темнота. И светится так по крайней мере полмиллиона лет. Откуда энергия? Бюро утверждает, что в металле есть постурановые элементы, и вероятно, они и дают излучение. Но мы не знаем, что это такое. Есть также что-то похожее на изотоп меди. Но у меди вообще нет устойчивых изотопов. Во всяком случае, до сих пор не было. Так что Бюро просто дает физические параметры этого света до восьмого или девятого знака. Но в сообщении не говорится, почему так происходит.
Но ее в ее квартире не оказалось. Не было никого, кроме молодой полной чернокожей женщины с трагическим выражением лица, которая медленно разбирала вещи. Когда я спросил о Кларе, она начала плакать.
– Она улетела, – всхлипывая, сообщила женщина.
– Улетела?
– О, она выглядела ужасно. Кто-то, должно быть, сильно избил ее! Она привела Вэтти и сказала, что больше не может о ней заботиться. Отдала мне всю свою одежду… но что я буду делать с Вэтти? Ведь я работаю.
– Куда улетела?
Женщина подняла голову.
– Назад на Венеру. На корабле. Он вылетел час назад.
Больше в тот день я ни с кем не разговаривал. Я кое-как умудрился уснуть один в своей постели. Встав, я собрал все свое имущество: одежду, голодиски, шахматы, ручные часы. Браслет хичи, который подарила мне Клара. Затем я пошел и все продал, а потом снял со счета все оставшиеся деньги. Всего набралось у меня четырнадцать сотен долларов с небольшим. С этой суммой я отправился в казино и все деньги поставил в рулетку на номер 31.
Металлический шарик вертелся долго и медленно. Наконец он остановился – зеленый цвет, ноль. Проиграв все до цента, я двинулся на контрольный пункт, где записываются на рейсы. Там я вызвался лететь на первом же одноместном корабле. Спустя двадцать четыре часа я был в космосе.