– Скажи мне, Зигфрид, – обращаюсь я к своему психоаналитику, – насколько я нервный?
На этот раз он принял голографическое изображение Зигмунда Фрейда. У отца психоанализа был свирепый взгляд тирана, но голос все тот же, Зигфрида – мягкий, печальный и баритон.
– Если вы спрашиваете, о чем свидетельствуют мои сенсоры, Боб, то да, вы весьма возбуждены.
– Я так и думал, – говорю я, подпрыгивая на матраце.
– Можете мне сказать почему?
– Нет. – Вся неделя у меня прошла под знаком возбуждения: прекрасный секс с Дорин и С.Я., а потом потоки слез раскаяния в душе; фантастические выигрыши, игра на турнире в бридж и абсолютное отчаяние на пути домой. После таких дней я чувствую себя флюгером. – Я чувствую себя флюгером! – кричу я. – Ты вытащил из меня что-то такое, с чем я не могу справиться.
– Мне кажется, вы недооцениваете своей способности справиться с болью, – заверяет он меня.
– Будь ты проклят, Зигфрид! Что ты знаешь о человеческих способностях?
Он почти вздыхает.
– Мы снова за то же, Боб?
– Да, черт возьми! – Странно, но после того, как я покричал и выговорился, мои нервы пришли в порядок. Я снова втянул его в спор, и опасность отступила.
– Правда, Боб, я машина. Но я машина, созданная, чтобы понимать, что такое человек, и поверьте мне, Боб, я сделан на совесть.
– Сделан, Зигфрид! – говорю я рассудительно. – Ты не человек. Ты можешь знать, но не можешь чувствовать. Ты себе не представляешь, каково это принимать человеческие решения, отвечать за них и нести груз человеческих эмоций. Ты не представляешь, каково это связывать друга веревками, чтобы не дать твоему визави совершить самоубийство. Каково это, когда умирает человек, которого ты любишь. При этом знать, что это твоя вина. Ты не понимаешь и никогда не сможешь ощутить, что такое испугаться до потери рассудка.
– Я все это знаю, Боб, – мягко отвечает он. – Правда, знаю. И хочу выяснить, почему вы испытываете такие бурные чувства. Не поможете ли вы мне?
– Нет!
– Но ваше возбуждение, Боб, доказывает, что мы приближаемся к основной боли…
– Убери свое проклятое сверло с моего нерва! – снова истошно ору я. Но эта аналогия ни на секунду не сбивает Зигфрида. Его цепи сегодня хорошо настроены.
– Я не ваш дантист, Боб, я ваш психоаналитик, и я говорю вам…
– Перестань! – Я знаю, что должен увести его от того места в моей душе, где сосредоточена боль. С того первого дня я не пользовался формулой С.Я., но теперь хочу снова всецело подчинить себе Зигфрида. Я произношу слова и превращаю его из тигра в котенка. А Зигфрид ложится на спину и позволяет мне чесать ему брюшко. Я приказываю ему воспроизвести отрывки их сеансов с привлекательными и очень изворотливыми женщинами. Поэтому остальная часть моего лечебного времени проводится у замочной скважины, и я в очередной раз благополучно покидаю его кабинет.
Или почти благополучно.
28
«Из нор, в которых прятались хичи, из звездных пещер, сквозь туннели, которые они прорубили, залечивая нанесенные ими шрамы…» Боже, как в лагере бойскаутов – мы пели и резвились все девятнадцать дней после поворотного пункта. Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше. Частично это было освобождение от удушающего страха. Когда достигаешь поворотного пункта, начинаешь легче дышать, и так бывает каждый раз. Радость наша была особенной, потому что первая часть пути оказалась неимоверно тяжелой. Мечников и два его любовника большую часть времени уединялись, оставляя меня с Сузи, которая проявляла ко мне гораздо меньше интереса, чем на Вратах, где мы встречались всего один раз в неделю. Но главным образом для меня это объяснялось тем, что я постоянно думал о Кларе.
Дэнни А. помогал мне с расчетами. Он преподавал на курсах на Вратах и, возможно, иногда ошибался, но лучшего математика у меня все равно не было, поэтому я верил ему на слово. Он рассчитал, что после поворотного пункта мы должны пройти еще около трехсот световых лет. Разумеется, это было всего лишь предположением, но оно оказалось достаточно близко к истине.
Первый корабль, на котором находилась Клара, на пути к поворотному пункту все дальше и дальше уходил от нас. В этом пункте мы делали около десяти световых лет в сутки – так утверждал Дэнни. Пятиместник Клары вылетел на тридцать секунд раньше нас, так что все сводилось к простой арифметике: примерно один световой день. Три на десять в десятой степени сантиметров на шестьдесят секунд, на шестьдесят минут, на двадцать четыре часа… Так что на поворотном пункте Клара опережала нас на добрых семнадцать с половиной миллиардов километров. Казалось, это очень много, да так оно и было. Но после поворотного пункта мы с каждым днем становились все ближе. Мы следовали за ней по тому же отверстию в пространстве, которое когда-то в приснопамятные времена просверлили для нас хичи. Где проходил мой корабль, ее уже прошел. Я чувствовал, что мы их догоняем, иногда мне даже казалось, что я ощущаю ее запах.
Когда я сказал что-то подобное Дэнни А., он странно посмотрел на меня.
– Ты хотя бы представляешь себе, что такое семнадцать с половиной миллиардов километров? Между нашими кораблями можно поместить целую солнечную систему. Большая полуось орбиты Плутона равна тридцати девяти с небольшим астрономическим единицам.
– Это просто фантазия, – рассмеялся я.
– Тогда поспи, – ответил он, – и пусть тебе приснится об этом сон.
Он знал, что я испытываю к Кларе, как и весь корабль. Это не было тайной и для Мечникова. Знала даже Сузи, и, может, это тоже фантазия, но мне казалось, что все желают нам добра. Мы все друг другу желали как можно больше удачи и строили сложные планы, как собираемся использовать свои премии. У меня и у Клары уже, считай, было по миллиону долларов, получалась очень неплохая сумма. Возможно, этого было мало для Полной медицины, но для всего остального – вполне достаточно. В конце концов Большая медицина тоже очень много значила, и мы с Кларой могли рассчитывать на хорошее здоровье. И если с нами не произойдет чего-нибудь чрезвычайного, тридцать-сорок лет мы могли не думать о неприятностях со здоровьем. А на оставшиеся деньги можно было хорошо прожить. Путешествия, дети, отличный дом в приличном районе… «Минутку, – останавливал я себя, – свой дом в каком месте? Только не на пищевых шахтах. Может быть, вообще не на Земле. Захочет ли Клара вернуться на Венеру?»
Но я не мог себе представить, что веду жизнь туннельной крысы. И не мог также вообразить себе Клару в Далласе или Нью-Йорке. «Конечно, – размышлял я, – желания далеко опережают реальность. Если мы действительно что-нибудь найдем, несчастный миллион на человека будет только началом. Тогда у нас появятся любые дома, какие пожелаем и в каком угодно месте, и Полная медицина, и трансплантаты, которые сохранят нам молодость, и здоровье, и красоту, и сексуальную мощь, и…»
– Тебе действительно пора уснуть, – сказал с соседнего гамака Дэнни А. – Ты сильно бьешься в гамаке, это предупреждение.
Но мне не хотелось спать. Я был голоден и не видел причины, почему бы мне не поесть. Девятнадцать дней мы придерживались в еде строгой дисциплины. Так всегда поступают в первой части пути. Но как только поворотный пункт достигнут, съедается все, что накопилось на непредвиденный случай. Именно поэтому некоторые старатели возвращаются растолстевшими.
Я выбрался из шлюпки, где лежали Сузи и оба Дэнни, и тут же понял, почему хочу есть. Дэйн Мечников готовил жаркое.
– На двоих хватит?
Он задумчиво посмотрел на меня.
– Возможно. – Мечников открыл плотно пригнанную крышку, заглянул внутрь, добавил воды и пояснил: – Еще десять минут. Я вначале собирался выпить.
Я принял приглашение, и мы несколько раз передавали друг другу фляжку с вином. Пока он помешивал жаркое, добавлял соли и специи, я вместо него наблюдал за звездами. Мы так приблизились к максимальной скорости, что на экране не было ничего похожего на созвездия или даже на звезды. Но все равно мне это казалось необыкновенно благоприятным и правильным. Вернее, всем нам казалось. Я никогда не видел Дэйна таким веселым и спокойным.
– Я все думаю, – мечтательно проговорил он. – Миллиона долларов мне вполне достаточно. После этого я вернусь в Сиракузы, к своей докторантуре, потом подыщу работу. Должны быть школы, которым потребуется поэт и преподаватель литературы, побывавший в семи вылетах. Я смогу жить на заработок, а эти деньги будут служить мне всю жизнь.
Из всего монолога я по-настоящему расслышал только одно слово, и оно меня очень удивило. «Поэт?»
Мечников улыбнулся.
– Ты не знал? Так я попал на Врата, дорогу оплатил фонд Гугенхейма. – Он снял кастрюлю с плиты, разложил жаркое на две тарелки, и мы поели.
И это был тот самый человек, который два дня назад целый час злобно кричал на двух Дэнни, а мы с Сузи, сердитые и изолированные от остальных, лежали в шлюпке и прислушивались. Это все поворотный пункт. Теперь мы свободны – в полете припасы у нас не кончатся, и нам не нужно беспокоиться из-за находок, потому что премия нам гарантирована.
Я спросил Мечникова о его стихах. Он не стал читать, но обещал показать стихи, которые отправлял в фонд Гугенхейма. Когда вернемся на Врата.
Когда мы закончили есть, вытерли тарелки с кастрюлей и убрали их, Дэйн взглянул на часы.
– Слишком рано будить остальных, – проговорил он, – а делать совершенно нечего.
Он посмотрел на меня с приветливой улыбкой. Это была настоящая улыбка, а не саркастическая усмешка. Я придвинулся к нему, и Мечников заботливо обнял меня. В его теплых объятиях я чувствовал себя по-настоящему комфортно и спокойно.
И девятнадцать дней пролетели для нас, как один, и часы сказали нам, что мы почти прибыли. Мы все не спали, теснились в капсуле, оживленные, как дети на Рождество, которые ждут от взрослых подарков. Это был самый счастливый мой рейс и, может, вообще один из самых счастливых периодов в моей жизни.
– Знаете, – задумчиво произнес Дэнни Р., – мне почти жаль, что мы прилетаем.
А Сузи, которая едва начала понимать английский, вдруг выдала:
– Sim, ja sei, – и затем: – Мне тоже. – Она сжала мою руку, а я ее, но на самом деле в этот момент я думал о Кларе.
Мы несколько раз пробовали связаться по радио с кораблем Клары, но в отверстиях в пространстве, которые проделывают корабли хичи, радио не работает. Приходилось ждать, когда мы вынырнем в обычное пространство, и я смог бы поговорить с ней. Мне было все равно, что услышат остальные члены экипажа. Я знал, что хочу сказать Кларе. Я даже догадывался, что она ответит мне. В этом не могло быть сомнения. На их корабле царила та же эйфория, что и на нашем, и по той же самой причине. Поэтому у меня не было сомнений, что я услышу.
– Мы останавливаемся! – закричал Дэнни Р. – Чувствуете?
– Да! – подтвердил Мечников, подпрыгивая на сиденье из-за маленьких колебаний псевдогравитации, которые означали, что мы в нормальном пространстве. Был и еще один верный признак – золотая спираль в центре каюты начала светиться все ярче и ярче.
– Мне кажется, у нас получилось, – сказал Дэнни Р., сияя от радости, и я был так же счастлив, как и он.
– Начну сферическое сканирование, – проговорил я, уверенный, что знаю, как это нужно делать. Сузи открыла люк шлюпки – они с Дэнни А. должны были наблюдать за звездами. Но Дэнни А. не присоединился к ней. Он пристально смотрел на экран. Я последовал его примеру. Корабль повернулся, и я увидел звезды. Выглядели они нормально, я не заметил ничего особенного, разве что они немного расплывались, но причины этого я не знал.
Я споткнулся и чуть не упал. Вращение корабля не было ровным, как должно было быть.
– Радио, – воскликнул Дэнни, и Мечников, нахмурившись, посмотрел на вспыхнувшую лампу.
– Включите его! – закричал я. Может, будет говорить Клара.
Мечников, по-прежнему хмурясь, потянулся к включателю, и тут я заметил, что спираль светится необыкновенно ярко. Я такого еще не видел, она как будто была раскалена до предела. Но от спирали не исходило жара, только золотой свет, перемежавшийся белыми полосами.
Интересущиеся клавесином. Групповой секс. Ищем старателей аналогичных взглядов для создания экипажа. Джерриман, 78–109.
Туннельная торговля. Продаются голодиски, одежда, сексуальные приспособления, книги, все что угодно. Уровень «Бейб», туннель двенадцать, спросить Де’Витторио, 11–00 часов до полной распродажи.
Профессор Хеграмет: Единственное, что мы установили относительно кровавых алмазов, – это то, что у них поразительная способность к пьезоэлектричеству. Кто-нибудь знает, что это означает?
В: Они расширяются и сокращаются, когда по ним пропускают ток?
Профессор Хеграмет: Да. И наоборот. Сожмите их, и они начнут производить электрический ток. Очень быстро, если нужно. Это основа пьезофонов и пьезовидения. Пятидесятимиллиардная промышленность.
В: А кто получает проценты от всего этого?
Профессор Хеграмет: Знаете, я так и думал, что кто-нибудь спросит об этом. Кровавые алмазы найдены очень давно, в туннелях хичи на Венере. Задолго до Врат. Лаборатории Белла установили, как их использовать. На самом деле используют нечто другое – изобретенное ими синтетическое вещество. Создана обширная коммуникационная сеть, и Белл не должна платить никому, кроме себя.
В: Хичи тоже использовали их для этого?
Профессор Хеграмет: Мое личное мнение, что, вероятно, да, но я не знаю, каким образом. Вы подумаете, что если они их побросали повсюду, то мы должны были наткнуться на приемники и передатчики. Но я не уверен, что они их оставили.
Пожалуйста, обогатите ваше Навигационное руководство за счет следующего дополнения.
Курсовой набор, в котором содержатся линии и цвета, указываемые на прилагаемой схеме, как будто имеют определенное отношение к количеству топлива или другой энергии, необходимой для движения корабля.
Все старатели предупреждаются, что три яркие оранжевые линии – схема два – как будто обозначают почти полное отсутствие горючего. Ни один корабль, в наборе которого были такие линии, не вернулся, даже из уже проверенных маршрутов.
– Странно, – изумленно проговорил я и показал на спираль. Не думаю, чтобы кто-нибудь слышал меня, потому что из радио доносились электрические разряды, а в замкнутой капсуле они звучали очень громко.
Мечников схватился за ручку настройки и усиления громкости. Сквозь шум и треск я услышал голос. Вначале я не узнал его. Но потом разобрал, что это Дэнни А.
– Чувствуете?! – кричал он. – Это волны гравитации. Мы в беде. Прекратите сканирование!
Я машинально прекратил его. Но к этому времени корабельный экран повернулся, и на нем появилось нечто непонятное – не звезда и не галактика. Это была тускло светящаяся масса бледно-синего цвета, вся в пятнах, огромная и устрашающая. При первом же взгляде я понял, что это не солнце. Солнце не может быть таким синим и тусклым. При взгляде на это чудовище резало глаза, но не из-за яркости. Болело внутри глаз, в зрительном нерве. Боль пульсировала в самом мозгу.
Мечников выключил радио, и в наступившей тишине я услышал, как Дэнни А. испуганно причитает:
– Боже! Мы пропали. Это черная дыра.