От смущения и чувства вины перед мальчиком у Ларви перехватило дыхание.
– О Вэн, – сказала она, притрагиваясь к нему. – Я знаю, мы не всегда были добры к тебе. Но ты должен понять, мы прилетели очень издалека и испытываем большое напряжение. На самом деле мы не такие плохие, какими тебе показались.
После это сентиментальной сцены старый Пейтер решил, что с него хватит.
– Отправляйтесь же наконец! – громко рявкнул он. – Лучше докажите это ему, а не разговаривайте без конца. А потом вернитесь и докажите то же самое мне!
6После лихорадки
Меньше двух часов – приступ никогда не был таким коротким. И таким интенсивным. Один процент населения, наиболее восприимчивый к лихорадке, просто отключился на четыре часа, но и все остальные были сильно поражены.
Я оказался одним из счастливчиков. Во время приступа отделался всего лишь шишкой на голове от падения и был заблокирован в своей комнате. Я не покалечился в разбившемся автобусе, не погиб в потерпевшем крушение самолете, не попал под поезд и не истек кровью на операционном столе, пока хирурги и сестры беспомощно дергались на полу. Все, что я испытал, это один час пятьдесят одна минута и сорок четыре секунды безумных видений, да еще ослабленных сознанием того, что эти мучения со мной разделяют одиннадцать миллиардов человек.
Конечно, все эти одиннадцать миллиардов сразу попытались с кем-нибудь связаться, и все линии связи оказались надолго забиты. В это же время в своем голографическом пространстве нарисовалась Харриет и сообщила, что меня ждет по крайней мере двадцать четыре вызова: моя научная программа, программа-юрист, несколько бухгалтерских программ различных моих же предприятий, а также вполне реальные, живые люди. Но среди них, извиняющимся тоном сообщила Харриет, Эсси не было, все линии связи с Таксоном заняты, и я со своей стороны связаться тоже не мог.
Ни одну из машин безумие не задело. Как всегда. С машинами случались разные неприятности, когда к ним подсоединялись живые люди для обслуживания или перенастройки. Но поскольку, по статистике, это происходило не менее миллиона раз каждую минуту, где-то в мире та или другая машина все равно отказывала, поэтому неудивительно, что требовалось время для наведения порядка.
Прежде всего дела – следовало подсчитать убытки. Я дал Харриет перечень приоритетных вопросов, и она стала выдавать отчеты. Короткое сообщение с пищевых шахт: значительного ущерба нет. Недвижимость: несколько пожаров и наводнений – ничего особенного. Кто-то на рыбной ферме оставил открытой загородку, и шестьсот миллионов мальков уплыли и растворились в открытом море. Но мне там принадлежит немного акций. «В целом, – подумал я, – лихорадка кончилась для меня запахом роз. Во всяком случае, я отделался гораздо легче большинства».
Лихорадка обрушилась на Индийский субконтинент ночью, а накануне днем на него же налетел самый сильный и разрушительный за последние пятьдесят лет ураган с Бенгальского залива. Погибло и пропало без вести огромное количество людей. Спасательные работы на два часа остановились. Десятки, может быть, сотни миллионов людей просто не могли выбраться из воды, и весь южный Бангладеш превратился в полное трупов болото. Прибавьте к этому взрыв нефтеочистительного завода в Калифорнии, крушение поезда в Уэльсе, несколько незарегистрированных катастроф – компьютеры еще не подвели окончательного итога, но каждую минуту приходили все новые ужасные сообщения.
К тому времени, как я разделался с самыми срочными вызовами, пошли лифты. Я перестал быть пленником в собственном кабинете. Глядя в окно, я видел улицы Вашингтона – вид вполне нормальный. Но мой полет в Таксон откладывался. Большая часть реактивных самолетов два часа находилась в воздухе на автопилоте. Они истратили все горючее, и теперь им приходилось садиться в любом подходящем месте. Все расписания оказались сорванными. Харриет старалась изо всех сил, но смогла получить билет только на середину следующего дня. Я даже не мог дозвониться до Эсси, потому что линии по-прежнему были забиты. Но это лишь неприятность, а не проблема. Если бы я действительно захотел улететь, можно было бы это организовать – у богатых граждан есть свои привилегии. Но и свои удовольствия тоже, и я все же решил, что приятно будет удивить Эсси, неожиданно появившись у нее.
А пока у меня есть несколько часов.
И все время ко мне прорывается научная программа. Ну, это на десерт после шпината и печени. Я все откладывал Эйнштейна, пока не нашлось времени для основательного разговора. И вот это время настало.
– Харриет, давайте его, – сказал я, и на экране тут же появился Альберт Эйнштейн. Вид у него был непривычно напряженный и несколько смущенный. – Что случилось, Альберт? – поинтересовался я. – Надеюсь, что-нибудь хорошее?
– Конечно, Робин. Мы установили источник лихорадки. Это Пищевая фабрика!
Это была моя вина. Если бы я сразу выслушал Альберта, то не был бы, вероятно, последним человеком на Земле, узнавшим, что вся беда исходит от принадлежащей мне собственности. Это первое, что пришло мне в голову, и пока Альберт просвещал меня, я думал о возможной ответственности и преимуществах, которые давало мне новое положение. Первое и самое главное – источник на фабрике.
– Если бы я только вовремя сопоставил данные, – винил себя Альберт, – мы бы установили источник годы назад. Было же и множество других намеков, согласующихся с их фотонной природой.
– С какой природой?
– Это электромагнитные колебания, Робин, – объяснил он. Альберт набил табак в трубку и потянулся за спичками. – Понимаете, дело во времени передачи. Приступ начался в тот момент, когда мы получили с фабрики сообщение о происшедшем.
– Минутку. Ведь у хичи есть радио-быстрее-света. Почему же они его не использовали?
– Ах, Робин! Если бы мы только знали это! – Он прикурил трубку. – Я могу лишь предположить, – пуф, пуф, пуф, – что этот особый эффект не совместим с их обычными способами передачи сообщений, но о причинах я не могу даже гадать. И, конечно, – продолжал он, – сразу возникает множество вопросов, на которые у нас пока нет ответов.
– Да, – согласился я, но не стал расспрашивать о них. Меня интересовало кое-что другое. – Альберт! Покажи корабли и станции, с которых ты получаешь информацию из космоса.
– Конечно, Робин. – Всклокоченные волосы и морщинистое приветливое лицо растаяли, и экран заполнился объемным изображением околосолнечного пространства. Девять планет. Полоска пыли – это пояс астероидов. И далеко за всем этим порошковая оболочка – облако Оорта. И примерно сорок светящихся точек. Изображение было дано в логарифмической шкале, иначе оно бы не вместилось, поскольку размеры планет и искусственных сооружений были значительно увеличены. Голос.
– Четыре зеленых корабля наши, Робин, – пояснил голос Альберта. – Одиннадцать синих объектов – установки хичи: круглые только недавно обнаружены, зеленые огоньки в форме звезд – объекты, на которых побывали люди, на большинстве из них есть экипажи. Остальные корабли принадлежат другим коммерческим организациям или правительствам.
Я рассматривал голографическое изображение части нашей Галактики. Рядом с голубой звездой, обозначающей Пищевую фабрику, было не очень много зеленых огоньков.
– Альберт? Если бы мы направили другой корабль к фабрике, какой из них долетел бы туда быстрее?
Эйнштейн снова появился, но на этот раз в нижнем углу экрана. Он хмурился и покусывал мундштук трубки. Над его головой, возле Сатурна начал мигать золотой огонек.
– Это бразильский крейсер. Он только что покинул базу на Тритоне. Мог бы долететь за восемнадцать месяцев, – сказал Альберт. – Я показал только те корабли, которые входят в мою радиолокацию. Есть еще несколько, – по всему экрану возникли новые огоньки, – они могли бы долететь быстрее, если у них достаточно горючего и припасов. Но ни один не доберется быстрее, чем за год.
Я вздохнул.
– Убери это, Альберт. Мы столкнулись с чем-то неожиданным.
– С чем именно, Робин? – участливо спросил он. Эйнштейн снова заполнил собой экран и удобно сложил руки на животе.
– Этот кокон, кушетка с сетчатым пологом. Не знаю, как все это себе объяснить. Я не понимаю, как он функционирует. Для чего он служит, Альберт? Ты можешь высказать предположения?
– Конечно, Робин, – ответил он, оживленно кивая. – Мои лучшие версии имеют очень низкую вероятность, но это потому, что в уравнении слишком много неизвестных. Скажем так: допустим, вы – хичи, что-нибудь вроде антрополога, и вам надо последить за развитием цивилизации. Эволюция длится слишком долго, и вам недосуг все это время сидеть здесь. Вам хочется делать выборочные просмотры, скажем, через каждые несколько тысяч лет, что-то вроде контрольных срезов. Если у вас имеется такой кокон, вы можете посылать кого-нибудь на Пищевую фабрику один раз в несколько тысяч лет. Улегшись в кокон, исследователь мгновенно узнает, что происходит с подопытной цивилизацией. Это заняло бы какие-то минуты. – Раздумывая, Альберт немного помолчал и потом продолжил: – Далее я выскажу предположение, которое основывается на другом предположении. Я даже не стал бы вычислять его, вероятность слишком мала. Потом вы находите что-то интересное и тогда решаете заняться более глубоким исследованием. Вы можете даже пойти дальше и начать вмешиваться в развитие цивилизации, так сказать, вносить собственные коррективы. Внушать решения проблем, посредством того же внушения заставлять решать новые – нужные вам задачи. И так далее и тому подобное. Кокон не только воспринимает, но и передает информацию, отсюда и приступы лихорадки. Предположим, он может передавать концепции. Мы знаем, что в истории человечества многие великие изобретения появлялись одновременно в нескольких странах и, по-видимому, независимо друг от друга. Не исключено, что это хичи внушили землянам с помощью кушетки.
Он сидел, попыхивал трубкой и улыбался мне, а я в это время думал о его словах.