– Почему бы вам не отказаться от работы с ним?
– Я бы отказался, если бы мог! Но если я брошу Хертера, что с ним будет? Тогда на его стороне не останется ни одного человека. Что он делает, мистер Броудхед! К тому же, – Хагенбуш пожал плечами, – он наш старый друг, мистер Броудхед. Учился в школе вместе с моим отцом. Нет. Я не могу отказаться. Но и не могу сделать то, что он требует. Возможно, вы сможете. Конечно, не передать ему четверть миллиарда долларов, потому что у вас нет таких денег. Но в ваших силах сделать его своим партнером. Я думаю, он примет… нет, возможно, он примет такое предложение.
– Но я уже… – начал я и вовремя умолк. Если Хагенбуш не знает, что половину своих прав я передал Боуверу, ему не стоит об этом знать. – А откуда у него такая уверенность, что я его не обману? Он вернется, и я аннулирую контракт.
Хагенбуш пожал плечами.
– Конечно, можете. Но, я думаю, не станете. Вы для него символ, мистер Броудхед, и я считаю, он вам поверит. Видите ли, мне кажется, я знаю, что ему нужно. Он хочет остаток своей жизни прожить, как вы. – Хагенбуш поднялся. – Я не жду, что вы немедленно согласитесь на это странное предложение, – сказал он. – У меня есть еще двадцать четыре часа, прежде чем я должен буду дать ответ мистеру Хертеру. Пожалуйста, подумайте, а позже я с вами свяжусь.
Я пожал ему руку, попросил Харриет заказать для Хагенбуша такси и постоял с ним у входа, пока такси не унесло его в вечернюю даль.
Когда я вернулся в свою комнату, Эсси стояла у окна, глядя на огни Таппанова моря. И мне сразу стало ясно, кто посещал ее сегодня. Прежде всего парикмахерша: ниагарский водопад ее рыжевато-каштановых волос снова был расчесан и свисал до талии. И когда она повернулась ко мне, я увидел, что передо мной та же Эсси, которая несколько долгих недель назад улетела в Аризону.
– Ты так долго разговаривал с этим маленьким человечком, – заметила она. – Должно быть, проголодался. – Эсси некоторое время разглядывала меня с лукавой улыбкой, а потом рассмеялась. Вероятно, на лице моем был ясно написан вопрос, потому что она начала отвечать: – Первое: обед готов. Что-нибудь легкое, чтобы можно было съесть в любое время. Второе: он накрыт в нашей комнате, куда мы с тобой сейчас и отправимся. И третье: да, Робин, Вильма заверила меня, что мне можно. Я гораздо лучше себя чувствую, чем тебе кажется, дорогой Робин.
– Ты выглядишь прекрасно. Лучше невозможно, – ответил я. Должно быть, я улыбался, потому что она нахмурилась.
– Ты смеешься над сексуально озабоченной женой?
– О нет! Вовсе нет! – поспешно ответил я, обнимая ее. – Просто я еще совсем недавно удивлялся, почему кто-то хочет жить, как я. Теперь я знаю почему.
Ну что ж. Мы занимались любовью медленно и осторожно, а потом, когда я убедился, что она вполне выдержит еще, повторили, но на этот раз куда энергичнее и более страстно.
Потом мы съели почти всю еду, стоявшую на столе, и долго валялись, играя и подначивая друг друга, пока снова не занялись любовью. Затем мы подремали, протерли друг друга влажной губкой, и Эсси сказала, уткнувшись носом мне в шею:
– Весьма впечатляюще для старого козла, Робин. Таким результатом мог бы похвастать и семнадцатилетний.
Я потянулся, зевнул и потерся спиной о ее живот и груди.
– Ты очень быстро пришла в себя, – заметил я.
Эсси не ответила, только потерлась щекой о мою шею. В этот момент мой внутренний радар уловил что-то невидимое и неощутимое, как будто она чего-то недоговаривала. Я полежал немного, отделился от нее и сел.
– Дорогая Эсси, – спросил я, – признавайся, о чем ты мне не рассказала?
Она лежала в моих объятиях, прижимаясь лицом к ребрам.
– О чем? – невинно спросила она.
– Давай, Эсси. – А когда она не ответила, я пригрозил: – Мне что, поднять Вильму из постели, чтобы она сама мне рассказала?
Эсси зевнула и села. Зевок у нее вышел вопиюще фальшивым – в ее глазах не было и следа сонливости.
– Вильма очень консервативна, – ответила она, пожимая плечами. – Есть средства, которые ускоряют заживление, кортикостероиды и прочее. Она не хотела давать их мне. С их приемом связан некоторый риск, и действие может проявиться через много лет. Но тогда Полная медицина, я в этом уверена, со всем справится. Поэтому я настояла. Она очень рассердилась.
– Последствия? Ты имеешь в виду лейкемию?
– Может быть. Но не обязательно. И, конечно, очень не скоро.
Я, обнаженный, сел на край кровати, чтобы лучше ее видеть.
– Эсси, зачем?
Она просунула пальцы под свои длинные волосы и отвела их с лица, чтобы ответить на мой взгляд.
– Потому что я торопилась, – ответила она. – Потому что, в конце концов, тебе сейчас нужна здоровая жена. Потому что очень неудобно писать через катетер, не говоря уже о том, что это унизительно и неэстетично. Потому что мне нужно было принимать решение, и я его приняла. – Она отбросила простыню и легла на спину. – Посмотри на меня, Робин, – пригласила она. – У меня не осталось даже шрамов! А внутри, под кожей, все функционирует как часы. Я способна нормально есть, переваривать пищу, извергать отходы, могу любить, могу зачать ребенка, если мы захотим. И не на следующий год, а прямо сейчас.
Я замерз, встал, дал Эсси ее одежду и надел свою. На столе еще оставалось немного кофе. Горячего.
– Мне тоже, – сказала Эсси, когда я наливал.
– Может, тебе лучше отдохнуть?
– Когда устану, я обязательно отдохну, – практично ответила она, – ты об этом узнаешь, потому что я отвернусь и усну. Мы давно с тобой не были вместе, Робин. Я наслаждаюсь. – Она взяла чашку и, глотая кофе, посмотрела на меня через ее край. – А ты нет.
– Неправда! – Я говорил искренне. Но честность заставила меня добавить: – Иногда я сам себя удивляю, Эсси. Почему, когда ты доказываешь мне свою любовь, я испытываю чувство вины?
– Хочешь рассказать мне об этом, дорогой Робин? – спросила она и поставила чашку.
– Только что рассказал, – ответил я. И добавил: – Вероятно, мне следует вызвать старину Зигфрида и поговорить с ним.
– Он всегда на месте, – ответила она.
– Гм. С ним стоит только начать, бог знает когда закончишь. Ну, сейчас это не та программа, с которой я хотел бы поговорить. Так много всего происходит в мире, Эсси! И все это проносится мимо меня. Я чувствую себя оставшимся за бортом.
– Да, – ответила она, – я знаю, что ты испытываешь. Хочешь что-нибудь предпринять, чтобы не ощущать себя оставшимся?
– Гм… может быть, – ответил я. – Относительно Питера Хертера, например. Мне пришла в голову мысль, которую я хотел бы обсудить с Альбертом Эйнштейном.
– Очень хорошо, – кивнула она. – Можешь прямо сейчас этим и заняться. – Она села на край постели. – Подай мне мои туфли, пожалуйста. Давай немедленно с ним поговорим.
– Теперь? Но уже поздно. Ты не должна…
– Робин, – мягко сказала Эсси, – я разговаривала с Зигфридом. Это хорошая программа, хоть и не я ее написала. Она говорит, что ты хороший человек, Робин, хорошо адаптируешься, ты великодушен, и все это я могу подтвердить и добавить, что ты прекрасный любовник и с тобой очень интересно. Пошли в кабинет. – Она взяла меня за руку, и мы отправились в большую комнату, выходящую на Таппаново море, где сели у моего компьютера на удобное сиденье. – Однако, – продолжала она, – Зигфрид говорит, что у тебя большой талант к изобретательству причин, чтобы кое-что не делать. Я помогу тебе. «Дайте город Полимат». – Теперь она говорила не со мной, а с компьютером, который тут же осветился яркими огнями. – Мне нужны одновременно программы Альберта и Зигфрида, – приказала она. – Все файлы обеих программ во взаимодействии. Ну, Робин! Обсудим поднятый тобой вопрос. Я ведь тоже заинтересованное лицо.
Моя удивительная жена, на которой я женился много лет назад, С. Я. Лаврова, больше всего поразила меня, когда я меньше всего этого ожидал. Она удобно сидела рядом со мной, держала меня за руку, и я открыто говорил о вещах, которые ни за что не хотел делать. Речь шла не просто о многомесячном полете на Небо хичи или на Пищевую фабрику, чтобы остановить сбрендившего Питера Хертера, угрожающего всему миру. Речь шла о том, куда я могу отправиться дальше.
Но вначале все выглядело так, будто мне никуда отправляться не надо.
– Альберт, – сказал я, – ты мне говорил, что нашел в данных, накопленных на Вратах, установку курса на Небо хичи. А можно ли это же сделать и для Пищевой фабрики?
Они мирно сидели рядом друг с другом в трехмерном изображении пьезовидения. Альберт привычно попыхивал трубкой, Зигфрид сжимал руки и сидел молча, внимательно слушая, что я скажу. Он не мог заговорить, пока я не обращусь к нему, а я не обращался.
– Боюсь, что нет, – виновато ответил Альберт. – У нас есть только один установленный маршрут на Пищевую фабрику, рейс Триш Боувер, а этого недостаточно для выводов. Вероятность того, что корабль попадет туда, примерно ноль целых шесть десятых. Но что потом, Робин? Корабль просто не вернется, как не вернулся корабль Триш Боувер. – Он уселся удобнее и продолжал: – Конечно, имеются определенные альтернативы. – Он посмотрел на сидевшего рядом Зигфрида фон Психоаналитика. – Можно попробовать внушить Питеру Хертеру, что он должен изменить свои планы.
– А сработает ли это? – Я по-прежнему говорил только с Альбертом Эйнштейном. Он неопределенно пожал плечами, а Зигфрид шевельнулся, но не заговорил.
– Не будь таким ребенком, – упрекнула меня Эсси и обратилась к психоаналитической программе: – Отвечай, Зигфрид.
– Госпожа Лаврова, – ответил он, взглянув на меня с некоторой опаской, – думаю, не сработает. Мне кажется, коллега упомянул эту возможность, только чтобы я мог отвести ее. Я изучил записи передач Питера Хертера. Симптомы совершенно очевидные. Женщины-ангелы с носами хищных птиц – это так называемый крючковатый нос, госпожа. Вспомните о детстве Питера, сколько он слышал от своих родителей и школьных наставников о необходимости «очистить» мир от злых евреев. В его снах много ярости, стремления покарать. Хертер болен, у него уже был серьезный сердечный приступ, он больше не контролирует свое поведение. В сущности, Питер Хертер регрессировал к вполне детскому состоянию. Ни внушение, ни апелляции к разуму на него не подействуют, госпожа. Единственная возможная альтернатива – долговременный психоанализ. Но вряд ли он согласится, да и корабельный компьютер с этим не справится – слишком прост. Кроме того, на это нет времени. Я не смогу ничем помочь вам, госпожа, у меня нет ни малейших шансов на успех.