Когда я был ребенком, на ярмарках продавали шутливую книжку «Все, что мы знаем о хичи». В ней было сто двадцать восемь страниц, и все чистые.
Если Сэм, Дред и Мохамад были в хорошем настроении, а в первые несколько дней они никак не проявляли своей нервозности или недовольства, три члена экипажа занимались самыми безобидными вещами: читали, слушали в наушниках музыкальные записи, играли в шахматы. Когда же удавалось уговорить нас с Кларой составить им компанию, мы резались в китайский покер. Играли не на деньги, а на время смен. Несколько дней спустя Клара призналась мне, что предпочитает проиграть, чем выиграть. В этом случае у тебя есть чем заняться.
Трое наших бессменных спутников очень терпимо относились к нам с Кларой — гетеросексуальному меньшинству в гомосексуальной культуре, господствовавшей на корабле, и предоставляли нам шлюпку ровно на пятьдесят процентов времени, хотя мы составляли всего сорок процентов населения.
Мы замечательно ладили и очень мудро поступали. Мы жили на тени друг у друга и каждую минуту пахли.
Внутренность корабля хичи, даже пятиместного, не больше кухни в обычной квартире. Шлюпка дает немного дополнительного пространства — примерно размера большого шкафа, — но часть ее обычно занята припасами и оборудованием. А в общем объеме в сорок два или сорок три кубических метра размещается все остальное, включая меня и остальных старателей.
В тау-пространстве вы постоянно испытываете небольшое ускорение. На самом деле это даже не ускорение, а просто нежелание атомов вашего тела превышать скорость света. Его можно описать и как тяготение, и как трение. Но все-таки оно похоже на небольшую силу тяжести. Вы чувствуете себя так, будто весите примерно два килограмма. Это означает, что время от времени вам необходимо отдохнуть, и у каждого члена экипажа есть свой гамак, в котором можно спать, а можно сидеть, как на стуле. Лежа в гамаках, пять человек занимают почти все свободное место, и для прогулок нет ни малейшей возможности. Добавьте сюда пространство, которое занимают личные вещи каждого: шкаф для лент, дисков, одежды, хотя ее не особенно там носят. Кроме того, для предметов туалета, снимков близких, если таковые имеются, и для всего прочего, что вы решили взять с собой. Все в допустимых пределах веса и объема — по 75 килограммов и трети кубического метра на каждого.
К этому списку следует добавить довольно громоздкое оборудование хичи. Три четверти его никогда не эксплуатируется. Большую часть вы просто не знаете, как использовать, даже если бы захотели. Тем не менее с его наличием приходится мириться. Эти бесполезные агрегаты ни в коем случае нельзя сдвигать с места. Механизмы хичи составляют неотъемлемую принадлежность корабля. Если ампутировать часть, умирает целое.
Если бы мы представляли, как залечить рану, можно было бы избавиться от части этого хлама, сохранив действенность корабля. Но мы не знали, поэтому все оставалось так, как было при хичи. Приходилось все время натыкаться на большой, в форме бриллианта, золотой ящик, который мгновенно взрывается, если его пытаются открыть. Надо было осторожно обходить хрупкую спираль из золотистой трубки, которая время от времени начинает светиться и иногда становится невыносимо горячей — и никто не знает причины этого. И все это летит с вами в корабле и своим присутствием постоянно напоминает о беспомощности человека в космическом пространстве.
Добавьте к этому человеческое оборудование. Космические скафандры, по одному на каждого, подогнанные по вашей фигуре. Фотографическое оборудование. Стационарная установка туалета и душа. Секция приготовления пищи. Утилизаторы отходов. Сумки старателей, оружие, сверла, ящики для образцов. В общем, все то, что вы берете с собой на поверхность планеты, если вам повезет и вы встретите планету, на которую можно высадиться.
Свободного места остается совсем немного. Это все равно что прожить несколько недель под капотом очень большого грузовика, с работающим мотором, где вынуждены находиться еще четыре человека, которые делят с вами помещение.
Через два дня полета у меня впервые проявилась ничем не спровоцированная, безрассудная враждебность по отношению к Мохамаду Тайе. Мне казалось, что он чересчур велик и занимает слишком много пространства. По правде говоря, Мохамад даже меньше меня ростом, хотя весит немного больше. Но тот объем, что занимал я сам, меня не интересовал. Я обращал внимание только на то, сколько места занимали другие члены экипажа.
У Сэма Кахане габариты получше, рост не больше ста шестидесяти пяти сантиметров. У него густая черная борода и жесткие курчавые волосы — от самых половых органов до шеи, по всей груди и спине. Вначале я не считал, что Сэм занимает мое пространство, пока не обнаружил в пище длинный черный волос из его бороды. Мохамад Тайе по крайней мере был почти лысым, с кожей мягкого золотистого цвета, которая делала его похожим на гаремного евнуха из Иордании. Правда, есть ли у иорданских королей в гаремах евнухи и вообще есть ли у них гаремы, Хэм как будто ничего этого не знал. Его предки вот уже три поколения жили в Нью-Джерси.
Я даже начал сравнивать Клару с Шери, которая по меньшей мере на два размера миниатюрнее. Хотя делал это не всегда. Обычно Клара нравилась мне больше. А Дред Фрауенгласс, мягкий худой молодой человек, разговаривал очень мало, и поэтому казалось, что он занимает места меньше, чем остальные.
Я был новичком в группе, и все по очереди показывали мне то немногое, что от нас требовалось в экспедиции. Нужно было регулярно фотографировать и на бумаге фиксировать показания спектрометра. Записывать данные с контрольной панели хичи, где постоянно меняется цвет и оттенки огоньков, которые все еще изучают, стараясь разгадать, что они означают. Надо было анализировать спектр тау-пространства с помощью экрана. Весь этот набор несложных операций отнимал от силы два часа в день. Приготовление пищи и уборка занимали еще два часа.
Итак, четыре рабочих часа в сутки на пятерых. Оставалось — на пятерых же — больше восьмидесяти человекочасов, и их надо было чем-то занять.
Я лгу. Их не нужно было занимать. Вы и так оказывались при деле — ожидали поворотного пункта.
Три дня, четыре дня, неделя — и я почувствовал, что нарастает напряжение, к которому я относился с большой опаской. А через две недели я и сам понял, что это такое, потому что стал его испытывать. Мы со страхом и трепетом дожидались поворотного пункта. Укладываясь спать, все бросали последний взгляд на золотую спираль в надежде, что вдруг произошло чудо и она засветилась. Когда мы вставали, первой нашей мыслью было, не превратился ли потолок в пол. К концу третьей недели все были крайне напряжены. Больше всего беспокойство проявлял Мохамад, полный золотокожий Мохамад, с лицом веселого джинна.
— Давай поиграем в покер, Боб.
— Нет, спасибо.
— Давай, Боб. Нам нужен четвертый, — уговаривает он. В китайский покер играют всей колодой, по тринадцать карт у каждого игрока. Иначе играть нельзя.
— Не хочу, — отмахиваюсь я, и Мохамад вдруг впадает в ярость:
— Черт тебя побери! В экипаже ты не стоишь и змеиного пука и даже в карты не играешь!
Потом он полчаса мрачно разбрасывает карты, как будто пытается достигнуть в этом искусстве совершенства. Словно от этого зависит его жизнь. А может, так оно и было! Представьте себе, что вы в пятиместном корабле и пролетели семьдесят пять дней без поворотного пункта. Вы. знаете, что у вас неприятности — воздуха и продовольствия на пятерых не хватит.
Но может хватить на четверых.
Или на троих. Или на двоих. Или на одного.
В этот момент становится ясно, что по крайней мере один человек из рейса не вернется, и тогда большинство членов экипажа начинают метать карты. Смысл этой отчаянной игры состоит в том, что проигравший вежливо прощается со своими товарищами и перерезает себе горло. Если же невезучий старатель оказывается недостаточно вежлив, остальные четверо дают ему урок этикета.
Достаточно много пятиместных кораблей возвращались с тремя членами экипажа. А некоторые даже с одним.
Время тянулось отвратительно медленно. Вначале главным болеутоляющим для нас с Кларой служил секс, и мы много часов проводили в объятиях друг друга. Мы вели животный образ жизни: ели, спали, время от времени просыпались и с каким-то остервенением снова занимались сексом. Я думаю, парни в основном занимались тем же самым — вскоре шлюпка стала пахнуть как раздевалка в мужской школе.
Потом мы начали искать уединения, причем все пятеро. Конечно, для пятерых на таком корабле одиночество — недостижимая роскошь, но мы делали, что могли. По общему согласию каждый из нас на час-два оставалася один в шлюпке. Пока я был в шлюпке, Клару терпели в капсуле. Если один из них уходил, чтобы насладиться одиночеством, остальные двое составляли нам компанию. Понятия не имею, что делали мои спутники наедине с собой. Лично я просто тупо смотрел в пространство. В буквальном смысле я пялился в иллюминатор шлюпки на абсолютную черноту. Ничего не было видно, но это лучше, чем видеть то, что уже смертельно надоело в корабле.
Некоторое время спустя у нас начали вырабатываться свои привычки. Я слушал музыку, Дред с удивительным постоянством просматривал порнодиски, Мохамад с упорством студента консерватории разворачивал гибкое электрическое музыкальное устройство и играл для себя электронную музыку. Если прислушаться, было слышно, как из его наушников доносится очередная симфония. И уже через некоторое время мне смертельно надоели Бах, Палестрина и Моцарт.
А Сэм Кахане искусно организовал занятия, и мы проводили много времени, посмеиваясь над ним и обсуждая природу нейтронных звезд, черных дыр и Сейфертовых галактик.
Либо повторяли испытательные процедуры во время посадки на новых мирах. Такие диспуты благотворно влияли на нас, и хоть на полчаса мы переставали друг друга ненавидеть. Все остальное время мы старались сдерживать свою ярость, хотя у нас это плохо получалось. Я не мог