Кахане не ответил ей прямо. Он только посмотрел на голубую звезду на экране и сдавленным голосом произнес:
— Проголосуем.
Разумеется, голосование дало четыре против одного — против изменения курса, и Мохамад Тайе ни разу не подпустил Сэма к контролю, пока на пути домой мы не развили световую скорость.
Обратный путь был не длиннее, но мне показался бесконечным.
17
Мне кажется, что кондиционер Зигфрида снова не работает, но я предпочитаю помалкивать об этом. Он только сообщит мне, что температура точно 22,5 градуса по Цельсию, как всегда, и спросит, почему мне кажется, что тут жарко. Я страшно устал от этого вздора.
— В сущности, — говорю я вслух, — ты мне надоел, Зигфрид.
— Простите, Боб. Но я был бы премного благодарен, если бы вы еще немного рассказали мне о своих снах.
ОБЪЯВЛЕНИЯЗаписи уроков и игра на вечеринках. 87-429.Рождество близко! Напомните о себе родным и любимым с помощью пластиковой модели Врат и Врат-2. Прекрасные снежинки из подлинной сверкающей пыли с Пегги. Сценические голограммы, наручные браслеты, много других подарков. 88-542.Есть ли у вас сестра, дочь, подруга на Земле?Я хотел бы переписываться.Конечная цель — брак. 86-032.— Дерьмо! — Я распускаю удерживающие ремни, потому что мне неудобно. При этом отделяются и некоторые датчики Зигфрида, но он об этом даже не заикается. — Очень скучный сон. Мы в корабле. Болтаемся около планеты, которая смотрит на меня, как человеческое лицо. Я не очень хорошо вижу глаза из-за бровей, но так или иначе я понимаю, что оно плачет и что это моя вина.
— Вы узнаете это лицо, Боб?
— Нет, я его никогда не видел. Просто лицо. Женское, мне кажется.
— Вы знаете, из-за чего оно плачет?
— Нет, но я знаю, что являюсь причиной плача. В этом я уверен.
Снова наступает томительная пауза, и затем Зигфрид вежливо обращается ко мне с просьбой:
— Не закрепите ли снова ремни, Боб?
— А в чем дело? — насторожившись, спрашиваю я. — Неужели ты боишься, что я вдруг высвобожусь и наброшусь на тебя?
— Нет, Робби, конечно, я так не думаю. Но я был бы очень вам благодарен, если бы вы это сделали.
Я снова начинаю пристегивать ремни, но делаю это медленно и неохотно.
— Интересно, чего стоит благодарность компьютерной программы? — спрашиваю я, обращаясь скорее к себе, чем к Зигфриду. Он не отвечает на это и просто ждет. Я все же позволяю ему победить и даже выбрасываю белый флаг.
— Ну ладно, я снова в смирительной рубашке. Что такого ты собираешься сказать, что меня нужно удерживать ремнями?
— Ничего оскорбительного, Робби, — мягко отвечает он. — Мне просто интересно, почему вы чувствуете вину перед плачущим женским лицом?
— Я бы и сам хотел это знать, — усмехнувшись, отвечаю я и говорю правду. Во всяком случае, как я ее понимаю.
— Я знаю, что вы вините себя в некоторых происшествиях, Робби, — говорит он. — Одно из них — смерть вашей матери.
Я неохотно соглашаюсь:
— Вероятно, это так, хотя и глупо.
— И мне кажется, вы чувствуете вину перед вашей возлюбленной Джель-Кларой Мойнлин.
Тут я снова начинаю вырываться из ремней и мотать головой.
— Здесь ужасно жарко! — жалуюсь я.
— Вы считаете, что кто-нибудь из них обвинял вас?
— Откуда мне знать?
— Может, вы помните что-нибудь из их слов?
— Нет!
Зигфрид слишком приблизился к наболевшему, а я хочу, чтобы разговор продолжался на объективном уровне, поэтому напыщенно сообщаю ему:
— Я думаю, у меня определенная тенденция винить себя. Классический пример, не правда ли? Обо мне можно прочесть на странице 277.
Зигфрид на какое-то время позволяет мне отвлечься от глубоко личного и начинает просвещать меня.
— Но на той же странице, Боб, — словно бы подняв указательный палец вверх, говорит он, — сказано, что ответственность вы возлагаете на себя сами. Вы сами это делаете, Робби!
— Несомненно.
— Вы не должны считать себя ответственным за дела, на результаты которых вы никак не могли повлиять.
— Но я хочу быть ответственным.
— А вы понимаете, почему это так? — с обидной небрежностью спрашивает он. — Я имею в виду, почему вы так стремитесь считать себя ответственным за все неправильное?
— Дерьмо, Зигфрид, — с отвращением бросаю я. — Твои цепи опять замкнуло. Все обстоит совсем не так. А вот как…
Когда я сижу на пиру жизни, Зигфрид, я занят мыслями о том, как оплатить чек, размышляю, что подумают обо мне люди, озабочен тем, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться. Я так занят всем этим, что забываю на пиру поесть.
— Я бы не советовал вам пускаться в такие литературные отвлечения, Боб, — мягко произносит он.
— Прости, — устало извиняюсь я, хотя не чувствую себя виноватым. Зигфрид просто сводит меня с ума.
— Но если использовать ваш образ, Боб, почему вы не слушаете, что думают другие? Может, они говорят о вас что-нибудь хорошее, важное.
Я едва сдерживаю стремление порвать ремни, пнуть его улыбающийся манекен в лицо и уйти отсюда навсегда. Зигфрид спокойно ждет, а во мне все кипит. Наконец я выпаливаю:
— Слушать их? Зигфрид, ты старая спятившая жестянка! Я только и делаю, что слушаю их. Я мечтаю услышать от них, что они любят меня. Я даже хочу, чтобы они сказали, что ненавидят меня. Все что угодно, лишь бы говорили со мной, обо мне — от самого сердца. Я так напряженно прислушиваюсь, что даже не слышу, когда кто-нибудь просит меня передать соль.
Очередная пауза, и я чувствую, что сейчас взорвусь. Потом он восхищенно произносит:
— Вы прекрасно выражаете свои мысли, Робби. Но что я на самом…
— Прекрати, Зигфрид! — реву я, рассердившись уже по-настоящему. Я отбрасываю ремни и сажусь. — И перестань называть меня Робби! Ты так обращаешься ко мне, когда тебе кажется, что я веду себя по-детски! Но я давно не ребенок!
— Это не совсем вер…
— Сказал, прекрати! — Я вскакиваю с кушетки и хватаю свою сумку. Затем достаю из нее листок, тот самый, который дала мне С. Я. после выпивки и постели, и потрясаю им над головой. — Зигфрид! Я достаточно от тебя натерпелся. Теперь моя очередь!
18
Мы вынырнули в нормальное пространство и почувствовали, как включились двигатели шлюпки. Корабль развернулся, по диагонали экрана проплыли Врата — грушевидный кусок угля с синеватым блеском. Мы вчетвером сидели и почти час ждали, пока не раздался удар, означающий, что мы в доке.
Клара вздохнула. Мохамад медленно начал отстегивать свой гамак. Дред с отсутствующим видом смотрел в иллюминатор, хотя там видны были только Сириус и Орион. Мне пришло в голову, что для встречающих мы представим собой ужасное зрелище, способное надолго отпугнуть новичков, какими когда-то были и мы. Я слегка коснулся носа. Было очень больно, а главное, смердило, как из бочки. Воняло внутри носа, и я испугался, что никогда не смогу избавиться от этой вони.
Мы слышали, как открыли люк, появилась причальная команда и послышались удивленные голоса на разных языках. Они увидели Сэма Кахане там, куда мы его поместили, в шлюпке.
— Можно идти, — сказала мне Клара и двинулась к люку, который теперь снова находился сверху.
Один из военных с крейсера сунул голову в люк корабля и удивленно проговорил:
— О, вы все живы. А мы думали… — Потом он присмотрелся внимательнее и замолчал на полуслове.
Рейс был тяжелый, особенно плохо нам пришлось последние две недели. Мы один за другим протиснулись мимо Сэма Кахане, который по-прежнему висел в гамаке в импровизированной смирительной рубашке, сделанной Дредом из космического скафандра. Сэм покоился там, утопая в собственных экскрементах и крови, и глядел на нас спокойными безумными глазами. Двое из команды принялись развязывать его, собираясь поднять из шлюпки. Сэм воспринял это совершенно спокойно, ничего не сказал, и это было настоящим благословением.
— Привет, Боб. Клара. — Нас встречала команда бразильского крейсера с Френси Эрейрой. — Похоже, вам здорово досталось.
— Ох, — вздохнул я, — мы по крайней мере вернулись. Но Кахане в плохой форме. А главное, мы вернулись пустыми.
Он сочувственно кивнул и, кажется, по-испански что-то сказал низкорослой полной венерианке с черными глазами. Она приветливо похлопала меня по плечу и отвела в небольшое помещение, где знаком велела раздеться. Я всегда считал, что мужчин обыскивают мужчины, а женщин — женщины, но если подумать, то это не так уж и важно.
Она тщательно прощупала все швы моей одежды — и визуально, и при помощи радиационного счетчика. Затем осмотрела мои подмышки и сунула что-то мне в задний проход. После этого венерианка широко раскрыла свой рот, показывая, чтобы я последовал ее примеру, заглянула туда и откинула назад голову, прикрыв лицо руками.
— Ваша ноз очень плохо пахнет, — с акцентом проговорила она. — Что было?
— Меня по нему ударили, — ответил я. — Один из наших парней. Сэм Кахане. Он спятил. Хотел изменить курс во время полета.
Она с сочувствием кивнула и осмотрела повязку на носу. Затем осторожно коснулась пальцем ноздри.
— Что?
— Здесь? Пришлось перевязать. Было много крови.
Венерианка вздохнула.
— Нужно снимать, — сказала она. Но подумав, вдруг пожала плечами и отменила свое распоряжение. — Нет. Одеваться. Конец.
Я оделся и вышел, но на этом мои злоключения не закончились. Вскоре начались бесконечные отчеты. Мы все прошли через эту утомительную процедуру, кроме Сэма, которого уже отправили в Терминальную больницу.
Может быть, вам кажется, что нам нечего было рассказывать о своем рейсе? Ведь все было записано и зафиксировано на пленках — для этого мы и делали наблюдения в пути. Но Корпорация работает не так. Из нас методично вытягивали все факты, все воспоминания, субъективные впечатления и даже самые беглые подозрения. Опрос продолжался больше двух часов, и я старался, вернее, мы все старались ответить как можно исчерпывающе на все интересующие их вопросы. Это объясняло, чем держит нас Корпорация. Оценочная комиссия может присудить премию буквально ни за что. Верне