— К черту все!
Он замолкает, потом напоминает мне:
— Вы собирались рассказать мне свой сон.
— Йеч!
— Простите, Робби?
— Не хочу об этом даже вспоминать. Но все же, — быстро добавляю я, отводя рот от полотенца, — я мог бы сделать, что ты хочешь. Сон о Сильвии, вроде…
— Вроде чего, Робби?
— Ну, она не совсем была на себя похожа. Скорее это был кто-то постарше. Я много лет не вспоминал о Сильвии. Мы оба были детьми…
— Пожалуйста, продолжайте, Робби, — осторожно просит он немного погодя.
Я обнимаю его руками, удовлетворенно глядя на стену с изображениями цирковых животных и клоунов. Нисколько не похоже на мою комнату в детстве, но Зигфрид уже достаточно знает обо мне, и у меня нет причин говорить ему об этом.
— Сон, Робби?
— Мне снилось, что мы работаем на шахте. На самом деле это не была пищевая шахта. Физически, я бы сказал, это внутренность пятиместного корабля — одного из кораблей с Врат, понимаешь? Сильвия в каком-то туннеле, который уходит вдаль.
— Туннель уходит вдаль?
— Не толкай меня к примитивному символизму, Зигфрид. Я знаю о вагинальных образах и прочей перинатально-сексуальной символике. Когда я говорю «уходит», я просто хочу сказать, что туннель начинается там, где я стою, и продолжается в противоположную сторону от меня. — Я замолкаю и потом выговариваю самое трудное: — Туннель постепенно превращается в пещеру, и Сильвия оказывается пойманной.
Закончив пересказывать первую часть сна, я сажусь и сам же принимаюсь его комментировать.
— Самое необъяснимое в этом сне, — говорю я, — то, что подобное просто невозможно. Туннель сверлится, чтобы поместить в него заряд и подорвать сланец. Главное занятие шахтера — это вычерпывание сланца. Сильвия с этой частью работы не имела ничего общего.
— Мне кажется не важным, могло это или не могло случиться, Робби.
— Да, скорее всего ты прав. Итак, Сильвия оказалась в рухнувшем туннеле. Я видел, как шевелится груда сланца. Это был не настоящий сланец, а какое-то пушистое вещество, больше похожее на обрывки бумаги. У Сильвии была лопата, и она прорывала выход наружу. Мне показалось, что она выберется. Сильвия выкопала большую яму. Я ждал, когда она выберется… но она все не выходила.
Зигфрид, в своем воплощении плюшевого мишки, теплый и ожидающий, покоится в моих объятиях. Приятное ощущение. На самом же деле его здесь нет. Его вообще нигде нет, только в центральном банке информации где-то в Вашингтоне, где хранится память больших машин. Передо мной лишь его терминал в купальном костюме.
— Что еще, Робби?
— Больше ничего. Разве что мои ощущения. У меня такое чувство… в общем, я чувствую, будто бью ногами Клару по голове, чтобы не дать ей выйти. Как будто боюсь, что на меня обрушится остальная часть туннеля.
— Что значит «чувствую», Боб?
— Только то, что я сказал. Это не часть сна. Просто я так чувствую… не знаю.
Зигфрид ждет, потом пытается подойти к этому с другой стороны:
— Боб, вы знаете, что сейчас сказали не Сильвия, а Клара?
— В самом деле? — удивляюсь я. — Забавно. Интересно почему?
Он снова ненадолго замолкает и, не дождавшись продолжения, спрашивает:
— И что случилось потом, Боб?
— Потом я проснулся. — Я поворачиваюсь на спину и долго смотрю в потолок, который выложен плиткой с изображениями блестящих пятиконечных звезд. — Вот и все, — спокойно произношу я и затем добавляю скучным, будничным тоном: — Зигфрид, я думаю, к чему меня все это приведет.
— Не уверен, смогу ли я ответить на этот вопрос, Роб.
— Если бы ты мог, я бы тебя заставил ответить, — говорю я. У меня по-прежнему с собой листок бумаги, который мне вручила С. Я. Он дает мне ощущение безопасности.
— Я думаю, что это обязательно к чему-нибудь приведет. Я хочу сказать, что есть в вашем мозгу нечто такое, к чему вы не хотите возвращаться. Именно с этими неприятными вещами и связан ваш сон.
— С Сильвией? Ради Бога! Это ведь было много лет назад!
— Но ведь это не важно.
— Дерьмо! Ты мне надоел, Зигфрид. На самом деле бесконечно надоел. — Тут я задумываюсь. — Слушай, я сержусь. Что бы это значило?
— А как вы думаете, что это значит, Робби?
— Если бы я знал, я бы тебя не спрашивал. Может, пытаюсь увильнуть от темы? Сержусь, потому что ты подходишь близко к чему-то такому, о чем я и сам не желаю вспоминать.
— Пожалуйста, Роб, не думайте о процессе. Просто скажите, что вы чувствуете.
— Я чувствую вину, — отвечаю я, не отдавая себе отчета в том, что говорю.
— Вину перед кем?
— Перед… Не знаю. — Я поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы. Очень многое может произойти за двадцать минут, и я перестаю думать о том, от чего хочу избавиться. Я играю сегодня днем и вполне могу дойти до финала, если сумею сохранить сосредоточенность.
— Мне сегодня придется уйти раньше, Зигфрид.
— Вину перед кем, Боб?
— Не помню. — Я глажу шею махровой куклы и смеюсь. — Очень приятно, Зигфрид, хотя пока непривычно.
— Вину перед кем, Роб?
И тут я срываюсь на крик:
— Вину за то, что убил ее!
— Во сне?
— Нет! На самом деле. Дважды.
Я знаю, что дышу тяжело, и сенсоры Зигфрида это регистрируют. Я бесплодно пытаюсь справиться с собой, чтобы у него не появилось каких-нибудь сумасшедших идей. Мысленно я перебираю все сказанное только что.
— На самом деле я не убивал Сильвию, — устало произношу я. — Но я устал! — Правда, я бросился на нее с ножом!
— В истории вашей болезни сказано, что во время ссоры с подругой у вас в руке был нож, — успокаивающим тоном говорит Зигфрид. — Но там не говорится, что вы на нее бросились.
— А какого же дьявола меня тогда увезли? Просто повезло, что я не перерезал ей горло.
— Вы на самом деле пустили в ход нож?
— Пустил в ход? Нет. Я был слишком сердит. Швырнул ее на пол и начал бить.
— Если бы вы на самом деле хотели ее убить, вы бы пустили в ход нож?
— Ах! — воскликнул я и снова зарылся лицом в куклу. — Хотел бы я, чтобы ты там был, когда это случилось, Зигфрид. Может, ты уговорил бы их, и меня бы отпустили.
Сеанс идет отвратительно. Я давно понял, что, рассказывая Зигфриду свои сны, совершаю ошибку. Он со всех сторон их обсасывает и дает им самые идиотские интерпретации. Презрительно глядя на придуманную Зигфридом обстановку, я решаюсь сказать это ему прямо.
— Зигфрид, — начинаю я, — как компьютер ты, конечно, хороший парень, и я наслаждаюсь нашими интеллектуальными беседами. Но я думаю, а не исчерпали ли мы все возможности. Ты шевелишь старую боль без необходимости, и я откровенно не понимаю, почему позволяю тебе делать это.
— Ваши сны полны боли, Боб.
— Так пусть моя боль остается в моих снах. Я не хочу возвращаться к тому вздору, которым меня пичкали в институте. Может, я и правда хотел переспать со своей матерью. Может, ненавидел отца за то, что он умер и покинул меня. Ну и что?
— Я знаю, это риторический вопрос, Боб, но чтобы справиться с такими вещами, их нужно извлечь на поверхность.
— Для чего? Чтобы мне стало еще больнее?
— Чтобы внутренняя боль вышла наружу и вы могли справиться с ней.
— Может, проще было бы оставить ее внутри? Как ты говоришь, я достаточно уравновешен, верно? Я не отказываю тебе в полезности. Бывают времена, Зигфрид, когда я после сеанса испытываю душевный подъем. В таких случаях в голове у меня полно новых мыслей, и солнце над куполом светит ярче, чем обычно, воздух кажется мне чище, и все мне почему-то улыбаются. Но эта эйфория длится недолго. Потом я начинаю думать, что сеансы ужасно скучны и бесполезны и что ты скажешь, если я решу их прекратить.
Из дыр, в которых спрятались хичи,
Из звездных пещер,
Сквозь туннели, которые они прорубили,
Залечивая нанесенные ими шрамы,
Мы идем!
Маленькие заблудившиеся хичи, мы вас ищем.
— Я ответил бы, что вам принимать решение, Боб. Последнее слово всегда за вами.
— Что ж, может, я так и поступлю.
Зигфрид фон Психоаналитик пережидает. Он знает, что я не собираюсь принимать это решение. Он просто дает мне время самому это понять и потом задает все тот же подлый вопрос:
— Боб! Почему вы сказали, что убили ее дважды?
Прежде чем ответить, я смотрю на часы и только затем произношу:
— Ну, просто так сказалось. Мне пора идти, Зигфрид.
Я бессмысленно сижу в восстановительной комнате и пялюсь на стену, потому что мне не от чего восстанавливаться. Мне очень хочется поскорее убраться отсюда, подальше от Зигфрида и его глупых вопросов. Он поступает так разумно, с таким превосходством, что совершенно обезоруживает меня. А с другой стороны, что может знать плюшевый мишка?
22
Этим вечером я вернулся к себе в комнату, но долго не мог уснуть. Шики разбудил меня рано утром и рассказал подробности возвращения пятиместника. Из экипажа выжили три человека, и было объявлено об их вознаграждении: семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Помимо процентов. Это прогнало у меня сон.
— За что? — поинтересовался я.
— За двадцать пять килограммов артефактов, — ответил Шики. — Считается, что это инструментальный набор ремонтника. Вероятно, для корабля, потому что все эти вещи они нашли в шлюпке на поверхности планеты. Во всяком случае, это какие-то инструменты.
— Инструменты, — сомнамбулически повторил я и пошел прочь от Шики.
Я побрел по туннелю к общему душу, размышляя о дорогой находке. Инструменты имеют огромное значение для Врат. Их наличие предполагает возможность проникнуть в механизмы хичи, не взорвав корабль. Возможность установить, как работает главный двигатель, и самим построить такой же. Инструменты могут означать что угодно, но пока что это состояние в семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов, не считая процентов. Даже если поделить это вознаграждение на троих, получается очень неплохая сумма. И одна из этих частей могла быть моей.