Хансон Боувер».
Коротко и ясно. Вероятно, больше ему сказать нечего. Я велел Вере отправить ему обычный ответ: «К сожалению, нет». У меня достаточно времени для этого ответа, потому что Полу С. Холлу, то есть мне, не пришло ничего.
Мне редко что-нибудь приходит, поэтому я так много играю в шахматы. Пейтер говорит, что мне вообще повезло, что я оказался участником полета, и, вероятно, этого не было бы, если бы он не потратил все свои деньги, финансируя семью. И его умений, но тут уж мы все вложили свое. Пейтер — хороший химик, я инженер. Моя жена Дорема — лучше ее так не называть, мы обычно зовем ее Ларви — пилот. И очень хороший. Ларви моложе меня, однако она шесть лет провела на Вратах. Ей не повезло, но она многому научилась. И не только в области пилотирования. Иногда я смотрю на руки Ларви с ее пятью браслетами — по одному за каждый полет, на ее руки, твердо и уверенно лежащие на приборах контроля корабля, теплые и согревающие, когда она касается меня… я не очень знаю, что было с ней на Вратах. Вероятно, мне и не стоит это знать.
И, наконец, ее младшая бойкая сестра Джанин. Ах, Джанни! Иногда ей четырнадцать лет, а иногда сорок. Когда ей четырнадцать, она пишет сентиментальные письма своим кинозвездам и играет игрушками — рваным броненосцем-армадилом, молитвенным веером хичи (настоящим) и огненной жемчужиной (поддельной). Их купил ей отец, чтобы уговорить принять участие в полете. А когда ей сорок, она хочет играть со мной. Так мы и живем. В кармане друг у друга три с половиной года. И пытаемся не совершить убийство.
Мы не одни в космосе. Изредка мы получаем весточки от ближайших соседей; с базы на Тритоне или с какого-нибудь исследовательского корабля. Но Тритон, вместе с Нептуном, далеко от нас — сообщение идет три недели. А у исследовательского корабля мало энергии, хотя он от нас в пятидесяти световых часах. Не похоже на дружескую болтовню через садовую ограду.
И я играю в шахматы с нашим корабельным компьютером.
На пути к облаку Оорта особенно нечего делать, кроме игр: к тому же это позволяет не принимать участие в Войне Двух Женщин, которая постоянно свирепствует на нашем маленьком корабле. Своего тестя я могу выдержать, если нужно. Он держится обособленно, насколько это возможно в четырехста кубических метрах. Но не всегда выношу двух его сумасшедших дочерей, хотя люблю их обеих.
Все это было бы легче выносить, если бы у нас было больше пространства, говорю я себе, но невозможно выйти погулять вокруг квартала, чтобы успокоиться, если ты на космическом корабле. Иногда короткая вылазка наружу, чтобы проверить состояние боковых грузов, и тогда можно осмотреться; Солнце все еще самая яркая звезда в своем созвездии, но Сириус перед нами ярче, и Альфа Центавра, сбоку и ниже эклиптики, тоже. Но это всего лишь час, и назад в корабль. Не очень роскошный корабль, предназначенный для не более чем шестимесячного полета. А мы сидим в нем взаперти уже три с половиной года. Бог мой! Мы, должно быть, сошли с ума, когда соглашались. Что хорошего в нескольких миллионах долларов, когда спятишь.
С нашим корабельным мозгом ужиться легче. Играя в шахматы с наушниками на голове, я могу отключиться от Ларви и Джанин. Имя мозга Вера, это моя выдумка и ничего общего не имеет с ее полом. И с ее правдивостью. Я так запрограммировал ее, что иногда она может пошутить. Когда Вера поддерживала связь с большими компьютерами на Земле, она была очень, очень умна. Но теперь она не может этого делать, потому что сигнал идет двадцать пять суток, и теперь она очень, очень глупа…
— Пешка на поле е4, к королевской ладье, Вера.
— Спасибо… — Долгая пауза. Она проверяет, с кем говорит, и что я сделал… — Пол. Слон берет коня.
Я обыгрываю Веру в шахматы, когда она не мошенничает. Как она мошенничает? Ну, вначале я выиграл у нее партий двести. Потом она одну. Я опять выиграл пятьдесят, она одну. В следующие двадцать партий мы шли наравне, а затем она начала у меня все время выигрывать. Пока я не понял, как она это делает. Она передавала позиции и планы большим компьютерам на Земле, а в перерывы — Пейтер или одна из женщин часто отрывали меня — получала от Нижней Веры анализ своих планов и предложения по усилению игры. Большие машины сообщали Вере, какой может быть моя стратегия и как ей противостоять: и когда Нижняя Вера догадывалась правильно, корабельная Вера меня побеждала. Я не пытался ей помешать. Просто перестал делать перерывы, а потом мы улетели так далеко, что ей невозможно стало получать помощь, и я снова начал выигрывать все партии.
Шахматы — единственная игра, в которую я выигрывал за эти три с половиной года. У меня нет никакой возможности выиграть что-то в большой игре между моей женой Ларви и ее четырнадцатилетней сводной сестрой Джанин. Старый Пейтер оказался между ними, Ларви старалась быть матерью Джанин, которая постаралась стать врагом Ларви. И преуспела. И не одна Джанин в этом виной. Ларви немного выпивала — таким способом она избавлялась от скуки — и обнаруживала, что Джанин пользовалась ее зубной щеткой или что Джанин выполнила приказ и очистила помещение для приготовления пищи, но органику не бросила в утилизатор. И тут начиналось. Время от времени они пускались в ритуал женской беседы, прерываемой взрывами.
— Мне не нравятся твои синие брюки, Джанин. Хочешь, я распущу их по шву?
— Значит, я толстею, вот что ты хочешь сказать. Но это лучше, чем напиваться до одурения! — и снова на уровне выдирания волос. А я отправляюсь играть в шахматы с Верой. Это единственное безопасное занятие. Всякий раз, стоило мне вмешаться, как я немедленно добивался успеха; они объединялись против меня: «Проклятый мужской шовинист! Почему не вымыл кухню?»
Странно, но я их обеих люблю. По-разному, конечно, хотя с Джанин бывает и в этом смысле трудно.
Нам говорили, что нам предстоит, когда мы подписывались на участие в полете. Кроме обычных длительных психиатрических занятий, все мы четверо немало времени провели перед полетом с психоаналитиком, и в целом его советы сводились к тому, что «нужно как можно больше стараться». Оказывается, в процессе воссоздания семьи мне придется научиться ее возглавлять. Пейтер стар, хотя он биологический отец. Ларви не относится к типу домохозяек, чего и следует ожидать от бывшего пилота Врат. Значит, я; психоаналитик об этом говорил очень определенно. Но только не сказал, как это сделать.
И вот я, сорока одного года, во многих миллионах километров пустоты от Земли, далеко за орбитой Плутона, примерно в пятнадцати процентах от плоскости эклиптики, стараюсь не стать любовником своей золовки, стараюсь мирно жить со своей женой, стараюсь поддерживать перемирие с тестем. Это большие проблемы, с ними я просыпаюсь каждый раз, когда мне позволяют уснуть. Чтобы забыть о них, я начинаю думать о двух миллионах долларов, которые получит каждый из нас после завершения полета. Когда даже это не помогает, я начинаю думать о важности полета не только для нас, но для каждого живущего человеческого существа. И это правда. Если у нас получится, мы спасем большую часть человечества от голодной смерти.
Это, очевидно, важно. Иногда даже кажется важным. Но именно человечество затолкало нас в этот душный концентрационный лагерь как будто навсегда. И иногда бывают времена — знаете? — когда я даже надеюсь, — что оно умрет с голоду.
День 1283. Я только проснулся и услышал деловитое гудение и потрескивание Веры; так она ведет себя, принимая сообщения. Я отстегнул удерживавшую меня простыню и выскочил из нашего помещения, но старый Пейтер уже висел перед принтером.
Он хрипло выругался. «Gott sei dämmt! Перемена курса». Я ухватился за поручень и придвинулся, чтобы посмотреть, но Джанин, деловито рассматривавшая в зеркало щеки в поисках угрей, успела раньше меня. Она просунула голову перед Пейтером, прочла сообщение и с отвращением отлетела. Пейтер с минуту жевал губами и потом свирепо сказал: «Это тебя не интересует?» Джанин слегка пожала плечами, не глядя на него.
Вслед за мной из нашего помещения вышла Ларви, застегивая молнию на брюках. «Оставь ее в покое, папа, — сказала она. — Пол, оденься». Лучше послушаться ее, к тому же она права. Лучший способ держаться подальше от Джанин — это вести себя по-пуритански. К тому времени, как я выудил шорты из клубка простыней, Ларви уже прочла сообщение. Разумно: она наш пилот. Она с улыбкой взглянула на меня. «Пол! Нам предстоит коррекция в течение одиннадцати часов. Может быть, последняя! Отойди, — приказала она Пейтеру, который все еще висел у терминала, и начала работать с расчетными ключами Веры. Посмотрела, какие траектории образуются, нажала кнопку принятия решения и сказала: — Семьдесят три часа восемь минут до прибытия!»
— Я бы сам мог это сделать, — пожаловался ее отец.
— Не ворчи, папа! Еще три дня, и мы на месте. Может, увидим ее в телескопы, когда будем поворачивать!
Джанин, вернувшаяся к созерцанию своих щек, бросила через плечо: «Мы бы видели ее уже месяцы, если бы кое-кто не вывел из строя большой телескоп».
— Джанин! — Ларви великолепно владеет собой — когда хочет, — и на этот раз она сохранила самоконтроль. Спокойным голосом сказала: — Как ты считаешь, может, это повод для праздника, а не для начала ссоры? Конечно, ты так считаешь, Джанин. Я предлагаю всем выпить — и тебе тоже.
Я быстро вышел, застегивая шорты. Продолжение этого сценария я знаю. «Ты собираешься использовать химические ракеты, Ларви? Ладно, тогда нам с Джанин нужно выйти и проверить боковые грузы. Может, выпьем, когда мы вернемся?»
Ларви солнечно улыбнулась. «Хорошая мысль, дорогой. Но, может, мы с папой и сейчас немного выпьем, а потом присоединимся к вам».
— Одевайся, — приказал я Джанин, чтобы предотвратить язвительное замечание, готовое сорваться с ее языка. Она, очевидно, решила быть послушной, потому что без слов подчинилась. Мы проверили герметичность костюмов друг друга, потом позволили Ларви и Пейтеру еще раз их проверить, потом пролезли в шлюз и на привязных ремнях выбрались в космос. Первое, что мы сделали, посмотрели в сторону дома. Не очень ободряющее зрелище: Солнце превратилось в обычную яркую звезду, а Землю я вообще разглядеть не мог, хотя Джанин обычно утверждает, что видит ее. Второй взгляд — в сторону Пищевой фабрики, но и тут ничего не видно. Одна звезда ничем от другой не отличается, особенно на нижних пределах яркости, а их на небе пятьдесят или шестьдесят тысяч.