На этот раз я такую сторону нашел. Свыше четырех тысяч астрономических единиц — большое расстояние, даже для птичьего полета. Вернее, для полета фотонов, потому что какие же птицы в космическом пространстве? Скажем, триллион километров, почти точно. И мы ведь двигались не по прямой, а по спирали, вращаясь вокруг Солнца. Наш путь занимал не двадцать пять световых дней, а больше шестидесяти. И даже при постоянном ускорении мы не приблизились к скорости света. Три с половиной года… и все это время мы гадали. А что если кто-нибудь раскроет тайну двигателя хичи, прежде чем мы прилетим? Впрочем вряд ли это нам помогло бы. Им нашлось бы что делать в эти три с половиной года. И как вы думаете, на каком месте был бы полет на сверхсветовой скорости к нашему кораблю?
Так что хорошая сторона, которую я нашел, заключалась в том, что мы не зря проделали этот путь, мы почти прилетели!
Оставалось только прикрепить к фабрике большие ионные двигатели… проверить, работают ли они… начать медленно толкать фабрику к Земле… и каким-то образом дожить до возвращения. Скажем, еще четыре года…
Я снова принялся успокаивать себя тем, что мы почти на месте.
Мысль о том, что можно добывать пищу в кометах, не нова. Она восходит к пятидесятым годам, к Крафту Эрике. Только он предлагал, чтобы люди колонизировали кометы. Это имело смысл. Достаточно привезти с собой немного железа и микроэлементов — железо, чтобы построить себе жилище, а микроэлементы, чтобы превращать смесь CHON в жаркое или гамбургеры, — и можно бесконечно долго питаться окружающим вас веществом. Потому что кометы сделаны из него. Немного пыли, несколько камней и огромное количество замерзшего газа. А что это за газ? Кислород. Азот. Водород. Двуокись углерода. Вода. Метан. Аммиак, Все те же четыре элемента снова и снова. CHON. Углерод, водород, кислород, азот. А как произносится CHON?
Неверно. Кометы сделаны из того же вещества, что и мы, и C-H-0-N произносится как «пища».
Облако Оорта состоит из миллионов мегатонн жратвы. А на Земле десять или двенадцать миллиардов голодных людей смотрят на него и глотают слюнки.
Много спорили о том, что делают кометы в этом облаке. Все еще спорный вопрос, находятся ли они в нем группами. Опик сто лет назад утверждал, что все кометы группируются в два хорошо отличных друг от друга роя. И так продолжают утверждать его сторонники. «Вздор, — заявил Уиппл, — нет ни одной устойчивой группы с более чем тремя кометами.» Так утверждают и его последователи. Потом немного здравого смысла внес Оорт. Его мысль заключалась в том, что вокруг всей Солнечной системы находится обширное кометное облако, и время от времени Солнце выхватывает оттуда одну комету, которая начинает движение к перигелию. И тогда мы видим комету Галлея, или Вифлеемскую звезду, или еще что-нибудь. Потом сразу множество парней набросились на эту гипотезу, спрашивая, почему это происходит. Оказалось, что это невозможно — если применить распределение Максвелла к облаку Оорта. В самом деле, если принять нормальное распределение, приходится в первую очередь признать, что никакого облака Оорта не существует. «Нельзя получить наблюдаемые почти параболические орбиты из Оортова облака, — заявил Р. А. Литтлтон. Но потом кто-то сказал: „А что если распределение не-Максвеллово?“ Так и оказалось. Там все очень неравномерно. Облака комет и огромные пространства пустоты.
А хичи, несомненно, пустили свои машины пастись на богатых кометных пастбищах сотни тысяч лет назад совсем не в кометной пустыне. Но если машины работали, они могли там все съесть. (Может, почти ничего не осталось?).
Я заснул, думая, каким может быть вкус пищи CHON. Не может быть хуже, чем то, чем мы питались три с половиной года. А питались мы преимущественно сами собой — после соответствующей переработки.
День 1285. Джанин сегодня чуть не добралась до меня. Я играл в шахматы с Верой, все остальные спокойно спали, когда она руками закрыла мне глаза. „Перестань, Джанин“, — сказал я. Когда я повернулся, она надула губы.
— Я просто хотела использовать Веру, — сказала она.
— Зачем? Еще письма кинозвездам?
— Ты обращаешься со мной как с ребенком, — сказала она. Как ни удивительно, но она была одета: лицо ее сверкало чистотой, волосы влажны и аккуратно уложены. Выглядела она как образцовый здравомыслящий подросток. — Я хотела, — сказала она, — проверить с помощью Веры состояние двигателей. Ты ведь мне не помогаешь.
Одна из причин того, что Джанин оказалась на борту, — она очень умна. Мы все умны, иначе нас не взяли бы. Но свой ум она проявляет и в том, чтобы добраться до меня. „Хорошо, — ответил я, — ты права. Вера, откладываем игру. Дай нам программу перемещения Пищевой фабрики“.
— Конечно, — ответила она, — … Пол. — Доска исчезла, и ее место заняло голографическое изображение Пищевой фабрики. Вера пополнила свои данные нашими последними наблюдениями в телескоп, и фабрика выглядела очень похожей, вплоть до пылевого облака и грязно-белых шаров, прилипших к одной стороне. „Убери облако, Вера“, — приказал я, расплывчатость исчезла, Пищевая фабрика стала похожа на инженерный чертеж. — Ну, хорошо, Джанин. Какой у нас первый шаг?»
— Мы стыкуемся, — тут же ответила она. — Надеемся, что шлюпка войдет в посадочное отверстие, и мы нормально состыкуемся. Если не сумеем, придется каким-нибудь образом прикрепляться к поверхности: в любом случае наш корабль прочно сцепляется с фабрикой, становится ее частью, и мы сможем использовать двигатели для контроля положения.
— Дальше?
— Отсоединяем двигатель номер один и прикрепляем его к кормовой части фабрики — вот здесь. — Она указала на голографии. — Как только он прочно закреплен, мы приводим его в действие.
— Направление?
— Вера даст нам координаты… ох, прости, Пол. — Она отплыла в воздухе и ухватилась за мое плечо, чтобы снова подплыть. И оставила там руку. — Потом то же самое проделаем с остальными пятью двигателями. К тому времени, как укрепим все шесть, у нас будет ускорение в два метра в секунду за секунду и начнет работать генератор на плутонии-239. Затем мы растягиваем зеркальную пленку…
— Нет.
— О, конечно, вначале проверяем все крепления, выдерживают ли они ускорение; ну, я считала это само собой разумеющимся. Затем начинаем пользоваться солнечной энергией, и, когда все расстелим, у нас будет около двух с четвертью метров…
— Вначале, Джанин. Чем будем ближе, тем больше энергии сможем получать от Солнца. Хорошо. Теперь займемся физической работой. Как мы будем прикрепляться к корпусу из металла хичи?
И она мне рассказала и продолжала рассказывать, и (черт возьми!) она все это знала. Но рука ее передвинулась с моего плеча на грудь и начала блуждать: и все время, пока она мне показывала картины холодной сварки и центровки двигателей, рука ее гладила мой живот. Четырнадцать лет. Но она не выглядит на четырнадцать, и не чувствуется в ней ее четырнадцати, и нет запаха четырнадцати — она побывала у Ларви и свистнула оставшийся шанель. Спасла меня Вера; и это хорошо, если все принять во внимание, потому что сам я уже не хотел спасаться. Голограмма застыла, как раз когда Джанин добавляла еще одну распорку к двигателю, и Вера сказала: «Сообщение контроля полета. Прочесть… Пол?»
— Давай. — Джанин чуть убрала руку, голограмма исчезла с экрана, и появилось сообщение.
Нас попросили передать вам просьбу. Следующее проявление стотридцатидневного синдрома ожидается в течение ближайших двух месяцев. Министерство здравоохранения считает, что если продемонстрировать вас всех, рассказывающих, как выглядит Пищевая фабрика, и подчеркивающих, что все идет хорошо и как это важно для всего человечества, это существенно уменьшит напряжение и ожидаемый ущерб. Пожалуйста, поступайте в соответствии с прилагаемым сценарием. Просим выполнить как можно скорее, чтобы мы могли записать и распространить запись с максимальной пользой.
— Передать сценарий? — спросила Вера.
— Давай — распечатку, — добавил я.
— Хорошо… Пол. — Экран побледнел и опустел, и она начала печатать страницы сценария. Я подбирал их и читал, а Джанин в это время будила сестру и отца. Она не возражала. Ей нравится, когда ее снимают для телевидения, это всегда означает письма от известных личностей храброй юной астронавтке.
Сценарий оказался таким, как и следовало ожидать. Я запрограммировал Веру выдавать его нам строка за строкой, и мы могли бы начать через десять минут. Но, конечно, ничего из этого не вышло. Джанин потребовала, чтобы сестра ее причесала, Ларви решила, что ей стоит подкраситься, Пейтер хотел подстричь бороду. Точнее, чтобы я его подстриг. И вот, включая четыре репетиции, мы затратили на телевидение шесть часов, не считая месячного запаса энергии. Мы все собрались перед камерой, выглядели мы уютно и сосредоточенно и объяснили, что собираемся делать, аудитории, которая увидит нас только через месяц. К тому времени мы уже будем на месте. Но если это даст хоть что-то хорошее, дело того стоит. Со времени старта мы испытали восемь или девять приступов стотридцатидневной лихорадки. И каждый раз свои симптомы: сатириазис или депрессия, летаргия или легкомысленное возбуждение. Я как раз был снаружи, когда начался один из приступов — именно тогда был разбит большой телескоп, — и неизвестно, смог ли бы я вернуться на корабль. Мне было просто все равно. В галлюцинациях меня преследовали обезьяноподобные существа, они хотели меня убить. А на Земле, с ее миллиардами населения, почти все в той или иной степени оказались подверженными тому же. Каждый приступ превращал жизнь в настоящий ад. Положение за десять лет все ухудшается: восемь лет назад было установлено, что это повторяющееся несчастье. И никто не знал, чем он вызвано.
Но все хотели, чтобы оно кончилось.
День 1288. День стыковки! Пейтер сидел за контрольной доской, он ни за что не доверил бы руководство Вере; над ним висела Ларви, она готова была вносить поправки. Мы застыли в относительном покое за краем облака частиц и газа, не более чем в километре от самой Пищевой фабрики.