— Я знаю. Как на нее лечь?
— Вначале вы говорите одно, — пожаловался он, — а потом совсем другое. Это очень трудно.
Она уже вступила в кокон и легла. «Закрой верх».
— О, — сказал он, пожимая плечами, — если решила, что ж… Вот здесь защелкивается, где твоя рука: когда захочешь выйти, просто нажмешь.
Она натянула на себя решетчатый верх, глядя на его недовольное сосредоточенное лицо. «Это… больно?»
— Больно? Нет!
— Ну, а как тут себя чувствуешь?
— Джанин, — строго сказал он, — ты как ребенок. Зачем спрашивать, если сама можешь почувствовать. — И он затянул мерцающее решетчатое покрытие, и замок сбоку захлопнулся.
— Лучше, когда спишь, — сказал он ей сквозь проволоку.
— Но я не хочу спать, — возразила она. — И я ничего не чувствую…
И тут она почувствовала.
И совсем не то, что она ожидала по своему опыту лихорадки. Никаких навязчивых изменений личности, никаких определенных чувств. Только теплое насыщенное свечение. Она окружена. Она атом в океане ощущений. У других атомов нет ни формы, ни индивидуальности. Они неосязаемы, у них нет острых углов. Открывая глаза, она по-прежнему видела сквозь решетку лицо Вэна, он с беспокойством смотрел на нее. А другие… души? — они совсем не реальны. Но она чувствовала их, как никогда раньше не ощущала чье-то присутствие. Вокруг. Рядом. Внутри. Они теплые. Успокаивающие.
Когда Вэн наконец откинул паутину и потянул ее за руку, она лежала, глядя на него. У нее не было ни силы, ни желания встать. Ему пришлось помочь ей, она склонилась ему на плечо, и они двинулись назад.
Они были на полпути к кораблю, когда показались остальные члены семьи. Они были в ярости. «Глупое отродье! — ревел Пол. — Если еще раз так сделаешь, я тебя изобью!»
— Она не будет, — угрюмо сказал отец. — Я об этом сейчас позабочусь. А что касается тебя, маленькая мисс, поговорим позже.
Все непрерывно ссорились. Никто не побил Джанин за то, что она воспользовалась кушеткой. Никто даже не наказал ее. Они все наказывали друг друга и делали это непрерывно. Мир, который продержался три с половиной года и который они сами себе навязали — альтернативой было только убийство — кончился. Пол и Пейтер не разговаривали два дня, потому что старик, ни с кем не посоветовавшись, разобрал кушетку. Ларви и отец орали друг на друга, потому что она запрограммировала обед с большим количеством соли; потом, когда настала его очередь, — потому что соли было мало. Пол и Ларви больше не спали вместе; они почти не разговаривали; вряд ли они оставались бы в браке, если бы в пределах пяти тысяч астрономических единиц оказался бы суд.
Если бы в пределах 5 000 астрономических единиц существовал какой-нибудь источник власти, споры были бы разрешены. Кто-то должен принять решение. Возвращаться ли им? По-прежнему пытаться преодолеть Упрямство Пищевой фабрики? Отправиться с Вэном исследовать то, другое, место?
Если отправиться, то кто должен остаться? Ни одного плана они не могли принять. Даже обычные решения никак не могли быть приняты. Разобрать машину и попытаться восстановить ее или отказаться от надежды на великие открытия? Они не могли решить, кто будет говорить с Мертвецами по радио и о чем их спрашивать. Вэн охотно показал им, как устанавливать связь с Мертвецами, и они соединили звуковую систему Веры с этим «радио». Но толку от этого было мало: когда Мертвецы не понимали ее вопросов, когда они отказывались отвечать или несли какую-то чушь, Вера была бессильна.
Все это было ужасно для Джанин и еще ужаснее для Вэна. Ссоры его расстраивали и возмущали. Он перестал всюду следовать за Джанин. И однажды после сна она обнаружила, что он исчез.
К счастью для гордости Джанин, остальных тоже не было: Пол и Ларви вышли в космос, чтобы переориентировать антенны, отец спал, и у нее было время справиться с ревностью. «Свинья, — думала она. — Глупый, он не понимает, что у нее множество друзей, а у него только она одна. Но он скоро узнает!» Она торопливо писала длинные письма своим забытым корреспондентам, когда вернулись сестра и Пол. Она рассказала им, что Вэн исчез, но была совсем не готова к их реакции. «Папа! — закричала Ларви, отбрасывая занавеску отца. — Проснись! Вэн исчез!»
Когда старик, мигая, вышел, Джанин спросила: «Что это с вами со всеми?»
— Не понимаешь? — холодно спросил Пол. — А если он взял свой корабль?
Такая возможность не приходила Джанин в голову. Ее как будто ударили по лицу. «Он этого не сделает!»
— Неужели? — фыркнул отец. — Откуда ты знаешь, девчонка? А если сделает, что тогда с нами? — Он кончил застегивать комбинезон и стоял, сердито глядя на них. — Я говорил вам всем, — сказал он, при этом глядя на Ларви и Пола, и Джанин поняла, что в эти «все» не входит, — я говорил вам, что нужно принять решение. Либо мы отправляемся с ним на его корабле. А если же нет, то нельзя допустить, чтобы он мог сбежать без предупреждения. Это точно.
— Как же нам это сделать? — спросила Ларви. — Это абсурд, папа. Мы не можем день и ночь караулить корабль.
— Да, а твоя сестра не может день и ночь караулить парня, — согласился отец. — Поэтому нужно либо обездвижить корабль, либо мальчишку.
Джанин набросилась на него. «Вы чудовища! — бушевала она. — Вы все это планировали, пока мы бродили по фабрике!» — Сестра удержала ее.
— Успокойся, Джанин! — приказала она. — Да, мы говорили об этом. Но ничего не решено, и, конечно, мы не причиним вреда Вэну.
— Тогда решайте! Я голосую за полет с Вэном.
— Если он уже не улетел один, — заметил Пол.
— Он не улетел!
Ларви практично заметила: «Если улетел, нам поздно что-либо делать. Ну, я с Джанин. Летим! Что скажешь, Пол?»
Он колебался. «Наверно… да. Пейтер?»
Старик сказал с достоинством: «Вы все согласились, так что мой голос не имеет значения. Остается только решить, кто летит, а кто останется. Я предлагаю…»
Ларви остановила его. «Папа, — сказала она, — я знаю, что ты собираешься сказать, но не получится. По крайней мере один человек должен остаться, чтобы поддерживать контакт с Землей. Я пилот, а тут есть возможность узнать кое-что новое о кораблях хичи. Я не хочу лететь без Пола. Значит, остаешься ты».
Они деталь за деталью разбирали Веру и заново собирали в разных частях Пищевой фабрики. Оперативную память, ввод информации и дисплеи установили в сонной комнате, долговременную память — в коридоре снаружи, передатчик остался на старом корабле. Пейтер помогал, но оставался мрачен и неразговорчив. Они хотели, чтобы можно было поддерживать связь через радио Мертвецов. Пейтер помогал списать себя и понимал это. Вэн сказал ему, что на его корабле много пищи, но Пейтер не удовлетворился автоматическим воспроизводством Бог знает чего и настоял на том, чтобы они как можно больше собственных продуктов перенесли на корабль. В свою очередь, Вэн настоял, чтобы взяли побольше воды, и они наполнили его пластиковые мешки. На корабле Вэна не было кроватей. Вэн сказал, что они и не нужны, потому что анти-ускорительные коконы вполне предохранят их во время маневров, а во время свободного полета можно спать, плавая в воздухе. Но это предложение отвергли и Ларви, и Пол. Они переместили со своего корабля постели. Личные вещи: Джанин хотела прихватить свой запас парфюмерии и книги, у Ларви была закрытая сумка, у Пола карты для солитера. Работа оказалась долгой и трудной, хотя они обнаружили, что можно ее облегчить, если просто толкать пластиковые мешки и другой груз по коридорам. Наконец все было готово. Пейтер мрачно сидел у стены в коридоре, глядя, как суетятся остальные, и пытался сообразить, что же они забыли. Джанин казалось, что они уже обращаются с ним, как с отсутствующим, если не мертвым. Она сказала: «Папа. Не расстраивайся. Мы вернемся, как только сможем».
Он кивнул. «Сорок девять дней пути в один конец плюс время, которое вы захотите провести там. — Он оттолкнулся от стены и позволил Ларви и Джанин поцеловать себя. Почти весело сказал: — Счастливого пути. Вы уверены, что ничего не забыли?»
Ларви задумчиво осмотрелась. «Думаю, нет. Может, стоит сказать твоим друзьям, что мы летим, Вэн?»
— Мертвецам? — он улыбнулся. — Зачем? Они ведь не живые. У них нет чувства времени.
— Почему же ты тогда так их любишь? — спросила Джанин.
Вэн уловил нотку ревности и нахмурился. «Они мои друзья, — ответил он. — Их не всегда можно воспринимать серьезно, и они часто обманывают. Но я никогда их не боялся».
У Ларви перехватило дыхание. «О, Вэн, — сказала она, притрагиваясь к нему. — Я знаю, мы не всегда были добры. Но мы испытываем большое напряжение. На самом деле мы не такие плохие, какими тебе показались».
Старый Пейтер решил, что с него хватит. «Отправляйтесь, — рявкнул он. — Докажите ему это, а не разговаривайте без конца. А потом вернитесь и докажите это мне!»
6. После лихорадки
Меньше двух часов — приступ никогда не был таким коротким. И таким интенсивным. Один процент населения, наиболее восприимчивый, просто отключился на четыре часа, но и все остальные были сильно поражены.
Я оказался одним из счастливчиков: отделался шишкой на голове от падения и был заперт в своей комнате. Я не застрял в разбившемся автобусе, не погиб в потерпевшем крушение самолете, не попал под поезд и не истек кровью на операционном столе, пока хирурги и сестры беспомощно дергались на полу. Все, что я испытал, это один час пятьдесят одна минута и сорок четыре секунды безумных видений, да еще ослабленных сознанием того, что со мной их разделяют одиннадцать миллиардов человек.
Конечно, все эти одиннадцать миллиардов сразу попытались с кем-нибудь связаться, и все линии связи оказались забиты. В своем голографическом пространстве сформировалась Харриет и сообщила мне, что меня ждет по крайней мере двадцать четыре вызова; моя научная программа, моя программа-юрист, несколько бухгалтерских программ различных моих предприятий, а также несколько вполне реальных, живых людей. Но среди них, извиняющимся тоном сообщила она, Эсси не было: все линии связи с Таксоном заняты, и я со своей стороны связаться тоже не мог. Ни одну из машин безумие не задело. Как всегда. С машинами случалось что-то, когда к ним подсоединялись живые люди для обслуживания или перенастройки. Но поскольку статистически это происходило не менее миллиона раз каждую минуту, где-то в мире та или другая машина все равно отказывала, и поэтому неудивительно, что требовалось время для наведения порядка.