— Может быть. Какие сообщения? — Если интересно, она послушает, решила она: все, что может отвлечь ее от предстоящей операции, от унижения катетеров и трубок, соединяющих ее с постелью.
— Послание — только голосом — от вашего мужа, госпожа; но если хотите, я могу попытаться связаться с ним непосредственно. У меня есть его местоположение, если он еще там.
— Давай. — Эсси попыталась сесть, ожидая, пока их соединят или, более вероятно, пока ее мужа отыщут в каком-нибудь аэропорту и позовут к коммутатору. Вставая, она старалась сохранить в прежнем положении десяток трубок, отходивших от ее тела. Помимо слабости, она вообще плохо себя чувствовала. Страх. Жажда. Ее даже немного трясло. Но боли не было. Возможно, если бы болело, она воспринимала бы все серьезнее, и это было бы хорошо. Все эти месяцы дремоты она испытывала только раздражение; в Эсси было достаточно от Анны Карениной, чтобы тосковать по страданию. Какой тривиальный мир! Ее жизнь под угрозой, а она испытывает только неудобство в интимных частях тела.
— Госпожа Броудхед!
— Да?
Появилось изображение секретарши, выглядела она виновато. «В настоящее время с вашим мужем связаться невозможно. Он летит из Мехико Сити в Даллас, самолет только что взлетел: все каналы связи используются для навигационных нужд».
— Мехико Сити — Даллас? — Бедняга! Он облетает вокруг Земли, чтобы добраться до нее! — Ну, тогда давай запись.
— Да, госпожа. — Лицо и зеленоватое мерцание исчезли, послышался голос ее мужа;
— Милая, тут кое-какие трудности со связью. Я полетел в Мериду, предполагая пересесть там на Майами, но опоздал. Теперь я пытаюсь улететь в Даллас — или вообще в Америку. Я уже в пути. — Пауза. Голос раздраженный — неудивительно. Эсси, казалось, видит, как он ищет чего-нибудь подбадривающего. Что-нибудь о хичи, которые вовсе не хичи. Бедняга! Он старается ради нее. Она слушала скорее звук его сердца, чем слов, он сказал: — Дьявол, Эсси! Я хотел бы быть с тобой. И буду. Как только смогу. А тем временем — береги себя. Если у тебя будет хоть немного времени перед тем… перед тем, как Вильма начнет, я велел Альберту кратко передать тебе суть происшествий. Он хорошая добрая программа… — Долгая пауза. — Я люблю тебя, — сказал он и смолк окончательно.
С.Я. снова легла на свою негромко гудящую кровать, думая, что принесет ей следующий (может, последний?) час ее жизни. Ей очень не хватало мужа особенно потому, что в некоторых отношениях она считала его глупым человеком. «Хорошая добрая программа»! Как глупо очеловечивать компьютерную программу! Программа Альберт Эйнштейн была — она не находила другого слова — умна. И его идея придать биоанализатору внешность домашнего животного. И даже дать ему кличку! «Сквиффи!»(Под мухой, навеселе, англ. — Прим. перев.). Все равно что дать имя стиральной машине или ружью. Глупо. Но если это сделал человек, которому она не безразлична… в таком случае это даже мило.
Но машины — это машины. В аспирантуре Академогорска молодая С. Я. Лаврова хорошо поняла, что интеллект машины не является «личным». Их собирают из отдельных деталей. Начиняют информацией. Дают им набор реакций на соответствующие стимулы и снабжают шкалой оценок. И все. Иногда, конечно, написанная вами программа вас удивляет. Но такова природа эксперимента. Ничто не свидетельствует о наличии в машине свободной воли или признаков личности.
И все равно. Трогательно смотреть, как он обменивается шутками со своими программами. Трогательный человек. Трогает ее в таких местах, где она наиболее открыта и уязвима, потому что в некоторых отношениях очень похож на единственного другого мужчину в ее жизни. Ее отца.
Когда Соня была маленькой, отец был центром ее мира — высокий худой пожилой человек, игравший на гавайской гитаре и мандалине и преподававший биологию в гимназии. Он доволен был тем, какой у него умный и любознательный ребенок. Ему больше хотелось бы, чтобы она интересовалась науками о жизни, а не физикой и математикой, но он поощрял ее любознательность. Рассказывал ей об окружающем мире, когда не смог больше учить математике: она быстро превзошла его. «Ты должна понимать, что тебя окружает, — говорил он ей. — Здесь. Сейчас. Когда-то, в сталинские времена, когда я был мальчиком, женское движение направляло девушек в армию и на трактора. И сейчас то же самое, Соня. Известно, что математика — удел юных, что девушки до пятнадцати, может, двадцати лет превосходят своих сверстников. И тут, когда мальчики становятся Лобачевскими и Ферма, девушки останавливаются. Зачем? Ради деторождения. Ради выхода замуж. Ради Бог знает чего. Я не позволю, чтобы это произошло с тобой, голубка. Учись! Читай! Познавай! Думай! Каждый день и столько часов, сколько можешь! А я помогу тебе всем, чем смогу». Ежедневно с восьми до восемнадцати часов юная Софья Яковлевна Лаврова возвращалась домой из школы, выкладывала из сумки прочитанные книги, брала другие и уходила в старое желтое здание на Невском проспекте, где жил ее учитель. Она никогда не отказывалась от математики и за это должна благодарить отца. Она не научилась танцевать, не умела использовать тысячи видов косметики, не привыкла назначать свидания — пока не оказалась в Академогорске, и за это она тоже должна благодарить отца. Когда мир пытался подчинить ее женской роли, отец защищал ее как тигр. Но дома, конечно, нужно было готовить еду, протирать мебель, и ничего этого он не делал. Внешне ее отец не был похож на Робина Броудхеда… но в других отношениях очень похож!
Робин попросил ее выйти за него замуж, когда они были знакомы меньше года. Ей потребовался еще целый год, чтобы согласиться. Она разговаривала о нем со всеми. С подругой, жившей вместе с ней. С деканом своего факультета. Со своим прежним любовником, который женился на ее подруге. Держись от него подальше, советовали ей все. И совет был разумным, потому что кто он такой? Безответственный миллионер, все еще оплакивающий женщину, которую он любил и потерял; проведший много лет на приемах у психоаналитика — все говорит о том, что брак будет совершенно неудачным. Но… с другой стороны… тем не менее…
Тем не менее он ее трогал. Они отправились в Нью-Орлеан на Мардигра (Вторник на масленой неделе, католический праздник с карнавалом и танцами. — Прим. перев.) в холодную зимнюю погоду, просидели все дни в кафе дю Монд, даже не видели маскарад. Остальное время они провели в отеле, подальше от мокрого снега и толп, любили друг друга, отрываясь только чтобы поесть сладких булочек с сахарной пудрой и молочного кофе с цикорием по утрам. Робин пытался быть галантным. «Не прокатиться ли нам сегодня по реке? Посетить картинную галерею? Потанцевать в ночном клубе?» Но она видела, что он ничего этого не хочет, этот мужчина, вдвое старше ее, который хочет жениться на ней, который сидит, обхватив руками чашку кофе, будто греется, будто готовится к выполнению важного дела. И она приняла решение.
Она ответила: «Нет, вместо всего этого мы просто поженимся».
Так они и поступили. Не в тот день, но как только смогли. С.Я. никогда не пожалела об этом; жалеть было не о чем. Через несколько недель она даже перестала беспокоиться о том, как сложится этот брак. Робин оказался не ревнивым и не вредным. И если его часто поглощают дела, то и ее тоже.
Оставался только вопрос о женщине, Джель-Кларе Мойнлин, его утраченной возлюбленной.
Она мертва. Во всяком случае все равно что мертва, потому что ни один человек не в состоянии до нее добраться. Об этом хорошо известно из фундаментальных законов физики… но иногда Эсси казалось, что ее муж в это не верит.
И она спрашивала себя; если бы возникла возможность выбора, кого выбрал бы ее муж?
А вдруг законы физики все-таки допускают исключения?
Существуют ведь корабли хичи, к ним как будто не применимы законы физики. Как и всех остальных мыслящих людей в мире, С.Я. давно интриговали эти загадочные хичи. Астероид Врата был открыт, когда она еще училась в школе. Все годы ее обучения в университете каждые несколько недель заголовки газет сообщали о новых находках. Некоторые ее соученики клюнули и посвятили себя изучению контрольной системы хичи. Двое из них сейчас на Вратах. По крайней мере трое вылетали и не вернулись.
Корабли хичи нельзя назвать неуправляемыми. Наоборот, они вполне поддаются управлению. На каждом корабле пять основных верньеров и пять вспомогательных. Они обозначают координаты в космосе (как?), и как только их установят, корабль отправляется туда. И снова — как? А потом корабль безошибочно возвращается в прежнее место — если у него не кончается горючее или если он не сталкивается с каким-то препятствием. С.Я. знала, что такой триумф кибернетики пока человеку недоступен. Беда в том, что до настоящей секунды ни один человек не знает, как прочесть указания контрольных приборов.
Но ведь будет и следующая секунда, и еще за ней. С Пищевой фабрики и Неба хичи непрерывно поступает информация, говорят Мертвецы, появился один полукомпетентный пилот — мальчишка, Вэн. Со всем этим, особенно с тем потоком знаний, которые последуют от расшифрованных молитвенных вееров…
Сколько времени до разрешения многих загадок? Может быть, совсем немного.
С.Я. хотела бы быть участницей этого, как ее соученики. Каким стал ее муж. И не хотела знать, какую роль он сам предпочел бы играть. Но подозрение оставалось. Если бы Робин мог направить корабль хичи в любое нужное место, она знала, какой была бы его цель.
Софья Яковлевна Лаврова-Броудхед обратилась к своей секретарше: «Сколько у меня еще времени?»
Появилась программа и ответила: «Сейчас пять двадцать две. Доктора Лидерман ждут к шести сорока пяти. Затем вас начнут готовить к процедуре, которая начнется в восемь. У вас чуть больше часа с четвертью. Не хотите ли отдохнуть?»
С.Я. усмехнулась. Всегда забавно, когда твоя собственная программа тебе же что-то советует. Ей не хотелось отвечать. «Подготовлено ли меню на сегодня и завтра?» — спросила она.
— Нет, госпожа.