Косая не была препаратом, каким является обнаженная нервная система морской звезды. Она была экспериментом.
Не очень удачным экспериментом. Попытка сохранить ее личность в информационных банках машины не очень удалась по тем же причинам, которые ограничивали успех предыдущих попыток: несовпадение химизма с рецепторами, неполная передача информации, неверное кодирование. Одну за другой экспериментаторы хичи решали эти проблемы. Но ее эксперимент не удался или удался только отчасти и по другой причине. Слишком мало было от личности в существе, которое именовалось «Косая», чтобы это можно было сохранить. Получилась не биография. Всего лишь нечто вроде переписи данных, подчеркнутых болью и иллюстрируемых страхом.
Но это был не единственный эксперимент, проводившийся хичи.
В другой части огромной машины, которая огибала Солнце на расстоянии пол светового года; начали подрастать малыши. Их жизнь резко отличалась от жизни Косой: они жили окруженные заботами автоматов, эвристическими тестами и запрограммированными изменениями. Хичи понимали, что хоть эти австралопитеки далеки от разума, потомки их будут мудрее. И решили ускорить этот процесс.
Немного изменений произошло за пятнадцать лет, отделявших изъятие племени из его доисторического африканского дома от смерти Косой. Хичи не были обескуражены. Они и не ожидали многого за пятнадцать лет. Их планы были гораздо долговременней.
И так как их планы призывали их всех в другое место и они должны были исчезнуть задолго до того, как во взгляде потомков Косой блеснет истинный разум, они соответственно подготовились. Они так соорудили и запрограммировали свой артефакт, что он должен был жить вечно. Они организовали снабжение его CHON-пищей, которую готовило из кометного вещества другое устройство, также долговечное. Они сконструировали машины, которые время от времени должны были исследовать потомков австралопитеков и повторять попытки записи их личностей для дальнейшего изучения — если кто-то из хичи вернется и посмотрит, как развивается эксперимент. Но ввиду своих других планов они считали это весьма маловероятным.
Но в их планы входило много альтернатив, и все они развивались параллельно: эти планы были для них очень важны. Возможно, никто из них не вернется. Но кто-то может и вернуться.
Поскольку Косая не могла общаться или действовать, экономные экспериментаторы уничтожили дефектные части ее записи, а остальное сохранили, как книгу на полке, для сопоставления с другими, более поздними индивидуальностями. (Как, например, Джанин, которая теперь испытывала все, что испытывала сотни тысяч лет назад Косая). Хичи оставили некоторые намеки и ключи, которые смогут использовать будущие поколения, если поймут их. Они все за собой очистили, как всегда. А потом ушли и предоставили этому своему эксперименту, подобно многим другим, развиваться своим путем.
В течение восьмисот тысяч лет.
— Джанин, — простонал Хоэй. — Джанин, ты умерла?
Она смотрела на его лицо, неспособная вначале сфокусировать взгляд, смутно видела плоскую луну с раздвоенным кометным хвостом внизу. «Помоги мне, Хоэй, — всхлипнула она. — Забери меня отсюда». Из всех снов этот был худший. Она чувствовала себя изнасилованной, опустошенной, изменившейся. Мир больше никогда не будет прежним. Джанин не знала слова «австралопитеки», но понимала, что жизнь, которую она только что прожила, это жизнь животного. Хуже жизни животного, потому что где-то в глубине Косой таилась разгорающаяся искра разума и способность бояться.
Джанин была так истощена, что чувствовала себя старше Древнейшего. В пятнадцать лет она перестала быть ребенком. В ней больше не оставалось детства. У помещения с наклонными стенами, которое было ее личным загоном, она остановилась. Хоэй с опаской спросил: «Джанин, что неправильно?»
— Я хочу рассказать тебе шутку.
— Мне не хочется шутить, — ответил он.
— Это хорошая шутка. Слушай. Древнейший запланировал, чтобы моя сестра и Вэн совокуплялись для рождения детей. Но моя сестра не может рожать. У нее была операция, и теперь она не может забеременеть.
— Плохая шутка, — возразил он. — Никто не может такого сделать!
— Она это сделала, Хоэй. — И быстро добавила: — Не бойся. Тебя не накажут. А теперь приведи ко мне мальчика.
На его мягких глазах показались слезы. «Как я могу не бояться? Может, мне нужно разбудить Древнейшего и рассказать ему…» — Тут слезы покатились из глаз, Хоэй пришел в ужас.
Джанин успокаивала его, утешала, потом подошли другие Древние, и он передал им эту ужасную шутку. Джанин легла на свой матрац и закрыла уши, чтобы не слышать их возбужденного, полного ужаса гомона. Она не спала, но лежала с закрытыми глазами, когда у двери показались Вэн и Тор. Когда мальчика втолкнули внутрь, она встала ему навстречу.
— Вэн, — сказала она, — я хочу, чтобы ты меня обнял.
Он сердито посмотрел на нее. Никто не говорил ему, что его ждет, а он тоже провел время на кушетке с Косой. Выглядел он ужасно. У него не было возможности оправиться от простуды, он не отдыхал, еще не приспособился к огромным изменениям в жизни, которые произошли после его встречи с Хертерами-Холлами. Под глазами темные круги, в углах рта трещины. Ноги грязные, одежда тоже. «Ты боишься упасть?» — пропищал он.
— Я не боюсь упасть и хочу, чтобы ты нормально разговаривал со мной. Не пищи.
Он удивился, но заговорил более низким голосом, как она учила его. «Тогда почему?…»
— Ох, Вэн. — Она нетерпеливо покачала головой и сделала шаг вперед, в его личное пространство. Ей не нужно было говорить ему, что делать. Руки его автоматически поднялись, обе на одинаковую высоту, как будто он хотел поднять ее, ладони легли на ее лопатки. Она прижалась губами к его губам, сухим и закрытым, потом откинулась. «Ты помнишь, что это такое, Вэн?»
— Конечно! Это «поцелуй».
— Но мы делаем это неправильно, Вэн. Подожди. Делай, как я. — Она высунула меж губ кончик языка и провела им по его закрытым губам. — Мне кажется, — сказала она, откидывая голову, — что так лучше. Как будто… как будто меня вырвет.
Встревоженный, он попытался отступить, но она последовала за ним. «Ну, не совсем вырвет, просто очень странно».
Он напряженно оставался рядом с ней, отводя лицо, на котором теперь было встревоженное выражение. Тщательно пытаясь говорить низким голосом, он сказал: «Крошечный Джим говорит, что люди так делают перед совокуплением.
Или один человек делает так с другим, чтобы посмотреть, не в жару ли тот».
— «В жару»! Нехорошо, Вэн. Скажи «влюблен».
— Мне кажется, «влюблен» — это что-то другое, — упрямо ответил он. — Но поцелуй всегда связан с совокуплением. Крошечный Джим говорит…
Она положила руки ему на плечи. «Крошечного Джима тут нет».
— Нет, но Пол не хочет, чтобы мы…
— И Пола нет, — сказала она, гладя его шею кончиками пальцев. — И Ларви здесь нет. И кроме того, это неважно. — Она решила, что испытывает очень странное ощущение. Не совсем похоже на рвоту, как будто в нижней части живота разливается и перемещается какая-то жидкость. Ничего подобного она никогда не испытывала. И ощущение не неприятное.
— Я раздену тебя, Вэн, а потом ты сможешь раздеть меня.
После того как они попрактиковались в поцелуях, она сказала: «Мне кажется, нам теперь лучше лечь». Немного погодя, когда они лежали, она открыла глаза и посмотрела в его широко раскрытые глаза.
Он приподнялся, устраиваясь поудобнее, и неуверенно сказал: «Если я сделаю это, ты можешь забеременеть».
— Если ты не сделаешь это, — ответила она, — я умру.
Когда несколько часов спустя Джанин проснулась, Вэн уже не спал. Он сидел одетый в углу комнаты, прислонившись к стене с золотыми полосками. Сердце Джанин устремилось к нему. Он выглядел на пятьдесят лет старше. На юном лице появились морщины, какие бывают после десятилетий тревог и боли.
— Я люблю тебя, Вэн, — сказала она.
Он зашевелился и запищал:
«О, да… — потом спохватился и продолжал более низко:
— Да, Джанин. А я люблю тебя. Но я не знаю, что с нами сделают».
— Вероятно, тебе не причинят вреда, Вэн.
Презрительно:
«Мне? Я беспокоюсь о тебе, Джанин. Я тут провел всю жизнь, и рано или поздно это случилось бы. Но ты… я беспокоюсь о тебе. — И мрачно добавил: — Тут очень шумно почему-то. Что-то происходит».
— Не думаю, чтобы нам причинили вред… еще какой-нибудь, — поправилась она, вспомнив сонную кушетку. Отдаленные щебечущие крики приближались. Она быстро оделась и выглянула, услышав, как снаружи Тор окликает Хоэя.
Ничего особенного не было видно. Даже ни капли крови. Но Тор, открыв дверь, подозрительно скосился на них и принюхался. «Может, мне все же не придется совокупляться с тобой, Джанин, — сказал он испуганно. — Джанин! Ужасное происшествие! Тар уснул, и старшая самка сбежала!»
Вэна и Джанин потащили в веретено, где собрались почти все Древние. Они толпились в страхе. Трое лежали там, куда их бросили: Тар и еще двое стражников Ларви. Их застали спящими, они нарушили свой долг, и вот их в страхе и отвращении притащили на суд к Древнейшему. Тот лежал неподвижно на своем пьедестале, но рецепторы непрерывно меняли окраску.
Созданиям из плоти и крови Древнейший никогда не демонстрировал свои мысли. Он металлический. Зловещий. Его нельзя понять. Ему нельзя бросить вызов. Ни Вэн и Джанин, ни почти сотня его детей не могли постичь охвативший его страх и гнев. Страх, что его план в опасности. Гнев против детей, не выполнивших его приказаний.
Трое нарушившие приказ будут наказаны — для примера. Сто остальных тоже будут наказаны — легче, чтобы раса могла продолжать существовать, — но наказаны, за то что не заставили троих выполнять свой долг. А что касается пришельцев — нет для них достаточно сурового наказания! Может, их следует уничтожить, как уничтожается организм, угрожающий своему хозяину. А может, еще хуже. Может, в его распоряжении нет достаточно строгого средства.