— Вратарь не может доставать все, Майк, — ответил я, немного разозлившись. Он улыбнулся своей очень хорошо мне знакомой улыбкой, словно желая сказать: «Я знаю это лучше тебя», и возразил:
— Но, Рон, ведь тот мяч летел не дальше десяти ярдов от тебя.
— Нет, дальше, Майк, — не согласился я, — он был ярдах в пятнадцати, не меньше. И вообще, это был мяч защитника. Его должен быть перехватить Джеки Нокс, который присматривал за Гилли.
— Ронни, — сказал он, как всегда, тоном наставника, — вблизи ворот мяч не может быть его мячом, он вообще не может быть ничьим мячом, кроме твоего. Первый долг вратаря — руководить в своей штрафной, и кроме того, такой коротышка, как Джеки, неизменно сядет в лужу, борясь с таким высоким парнем, как Гилзен, который к тому же так здорово прыгает.
— Если так, то защитники вообще не нужны в штрафной. Они могут просто уйти и оставить все на вратаря.
— Не надо преувеличивать, Рон, — сказал Майк, — ты знаешь, что я имею в виду. Конечно, защитники нужны в штрафной. Но, по-твоему, выходит, что там не нужен вратарь.
— Ладно, Майк, — мне это надоело, — ты, конечно, знаешь лучше. Ты всегда все знаешь лучше всех.
— Ронни, ты разочаровываешь меня. Ты сильно изменился. Раньше ты был способен на самокритику. Что на тебя нашло, Рон? Это из-за той шумихи, что поднялась вокруг тебя? Но ты ведь по-прежнему ребенок. Тебе еще многому предстоит учиться.
— Я знаю это. И еще я знаю, у кого мне надо учиться, — едва успев сказать это, я тут же пожалел о своих словах, потому что Майк не желал мне ничего, кроме добра, — я это понял довольно скоро. Просто у него была такая манера.
— Хорошо, хорошо, Рон, — кивнул он, — если ты так считаешь... — Он поднялся. Я спросил, не хочет ли он еще пива, он ответил «нет» и, уходя, бросил: — Просто подумай о том, что я сказал.
Я подождал немного, чтобы быть уверенным, что он уехал, и вышел сам. Мне было стыдно, но все вокруг происходило так быстро, что у меня даже не было времени подумать о его словах. Мы шли на первом месте, газеты были полны всякой ерунды про «малышей «Боро» и все такое. У меня сложилось впечатление, что половина журналистов хотела, чтобы мы шли так и дальше, потому что это давало им возможность писать свои статьи про нас, а другая половина по той же причине ждала нашего провала. Были, правда, и такие, как Артур Брайт из «Газетт», которым вообще все равно, выигрываешь ты или проигрываешь. Если ты идешь вверх, они будут на твоей стороне, если же ты падаешь, они первыми втопчут тебя в грязь.
Был еще один парень, которого называли «человек в черном хомбурге». Ребята меня сразу же предупредили, чтобы я вел себя с ним поосторожнее, хотя поначалу он как будто не замечал меня. Так, иногда вставлял в свои статьи фразы, которые я мог бы сказать, — так делали и все остальные журналисты. Потом, когда я попал в центр внимания, он стал более дружелюбен, время от времени угощал меня пивом, спрашивал, как дела и все такое, хотя я заметил, что мои ответы его не очень-то интересовали.
Он присутствовал на первом проигранном нами матче — нас обыграл «Вест Бромвич» у себя на «Готорне». Им удалось забить два быстрых гола — сперва Джефф Эсл высоко выпрыгнул и ударил головой, а потом Тони Браун примчался и забил крученым ударом, — и хотя еще до перерыва Дэнни отквитал один, мы так и не смогли толком собраться. В раздевалке босс устроил нам настоящий разгон, обрушившись на Томми Дугалла за то, что он не прикрыт Тони Брауна, и на Рэя Макгроу, который позволил Джеффу Эолу обыгрывать себя в воздухе.
Рэй ничего не сказал, он обычно вел себя тихо, хотя на поле мог быть очень жестким. Но Томми не мог стерпеть и попытался возразить боссу. Он сказал: «В таких голах нельзя никого винить, это просто отлично забитые голы», а босс заорал в ответ: «Можно! Я виню! Я виню тебя!». Тогда Томми сказал: «Я не принимаю обвинений». Тут босс и вовсе вышел из себя: начал орать, что менеджер клуба — он, и если Томми не делает то, что он говорит, то может поискать себе другую команду, Томми сказал — очень тихо, я думаю, босс и не расслышал: «Может быть, я так и сделаю», ну а потом все кончилось. По-моему, они оба были в чем-то правы, но как сказал босс, пропесочивая Томми: «В твои ворота не бывает хороших голов, каждый гол забивают из-за чьей-то ошибки».
Не прошло и десяти минут во втором тайме, как мы опять пропустили. На этот раз забил Аса Хартфорд — он потрясающе ударил с лета, и я даже ничего не увидел, мне весь обзор закрыли. Джо Лайонс, выбивая мяч из ворот, сказал: «Ну вот и все», и это действительно было все. Томми как-то выпал из игры, Дэнни пришлось нелегка — раз или два его солидно «подковали», а когда мы все-таки создали более или менее удобный момент, Боб Каллен ударил выше ворот. Когда прозвучал финальный свисток, мне было страшно возвращаться в раздевалку, честное слово, но босс сказал только: «Что ж, когда-нибудь это должно было случиться, но лучше бы это случилось не сегодня». Никто из нас не произнес ни слова; нам и так всего хватило по горло.
Вместе с нами в автобусе на вокзал ехали трое или четверо лондонских репортеров. Один из них был Артур Брайт в своей черной шляпе, другой — забавного вида парень, который писал в одну из воскресных газет, Дадли Уэлш. Он, судя по всему, нравился всем ребятам. По-моему, он был похож на старого актера: и манерой разговора, и внешним видом, каким-то старомодным пальто, которое всегда носил. И еще, я полагаю, он был не дурак вышить. Войдя в автобус, он сел рядом со мной, а Артур Брайт, как я заметил, устроился возле Томми Дугалла, который сидел сгорбившись и ни на кого не глядя. Я слышал, как Артур Брайт сказал: «Соболезную», а Томми что-то ответил ему. Я не расслышал, что именно, но, судя по выражению лица, это было нечто не очень веселое.
Дадли Уэлш сказал мне:
— Бедняга. Тебя так безжалостно покинули сегодня. Оставили одного перед надвигающимся смертоносным валом, — от него довольно сильно разило виски.
— Всех не обыграешь, — сказал я.
— Не расстраивайся! — засмеялся он так, словно я сказал что-то очень смешное. — Ведь ты молод. Весь мир твой! Жизнь — это ведро черешни! Ешь, но не глотай косточки!
Я не знал, что ответить, да и что гут можно было ответить? Он казался довольно дружелюбным, держался без малейшего высокомерия, и, когда мы заговорили об игре, оказалось, что он кое-что понимает, — а это можно было сказать далеко не про каждого из них. Он спросил меня, закрыли ли мне обзор, когда я пропустил третий гол, не думаю ли я, что мы слишком увлеклись Джеффом Эолом и забыли про Брауна. Но это не были обычные репортерские вопросы, задаваемые просто так, чтобы заставить тебя сказать что-нибудь; ему, похоже, было действительно интересно.
Он заговорил о других вратарях, и слушать его было интересно: кого-то из них я видел, кто-то играл еще до меня, как Фрэнк Свифт и Берг Уильямс, а о ком-то, в основном об иностранцах, я вообще никогда не слышал. Когда он упомянул одного из довоенных игроков, Гарри Джексон, сидевший через проход от нас, сказал: «Осторожно, Дадли, не выболтай сразу всего, что знаешь», а он ответил: «Мой дорогой мальчик, я всегда стараюсь выболтать все, что знаю. Беда в том, что это никому не нужно!»
В поезде, в вагоне-ресторане, разговоров было не много, Все тихо ели и играли в карты — это, по крайней мере, могло хоть как-то отвлечь. Я обратил внимание, что Томми не играл со всеми, а сидел в углу и читал книгу. Артур Брайт уселся рядом с ним. Они оба пили — босс не запрещал пить после игры, — но разговор у них не клеился. Томми читал довольно много, гораздо больше, чем все мы; лично у меня чтение никогда так и не вошло в привычку.
В нашем поезде ехали несколько болельщиков, они расхаживали по вагону-ресторану, разговаривали с нами, просили автографы, и я должен признать, что это был один из тех случаев, когда без них спокойно можно было бы обойтись. В особенности без их дурацких вопросов типа: «Ну, что стряслось, Ронни?». Я слышал, как Рэй Макгроу раздраженно ответил одному из них: «Они забили три, а мы один — вот что стряслось. А теперь отвали!».
Дадли Уэлш однажды подошел к нашему столу. В руке он держал стакан виски и был уже хорош.
— Крепитесь, друзья мои, — сказал он, — одно поражение — не трагедия! Вы по-прежнему можете стать чемпионами!
— Думаешь, Дадли? — спросил его Джесси Мод.
— Думаю ли я, мой дорогой мальчик? — воскликнул он. — Я знаю! И я сейчас скажу тост: за победу «Боро» в чемпионате!
— За это я выпью, — сказал Джесси, и мы все выпили, а потом Дадли угостил всех пивом.
— Джентльмен! — похвалил его Джесси. — Человек!
А в понедельник на последней странице «Газетт» было крупным шрифтом написано: «ТОММИ ДУГАЛЛ КРИТИКУЕТ МЕНЕДЖЕРА МАКИНТОША». Обычная чушь про то, как Томми не понравилось, что его обвинили в поражении, как он считал, что босс сделал из него козла отпущения, и как он собирался попросить трансфер. Кое-что из написанного было похоже на его слова, кое-что, без сомнения, было придумано Артуром Брайтом, потому что он всегда так поступал, цитируя футболиста или еще кого-нибудь. Все эти выражения типа: «Я скажу вам, Артур: мне нет места в «Боро» при таком авторитарном режиме менеджера Макинтоша».
Мы с Бобом Калленом прочитали это за завтраком — над чем-то посмеялись, а над чем-то и задумались.
— Как ты думаешь, он говорил это? — спросил я.
— Что-нибудь, наверное, говорил, — ответил Боб, — не надо говорить много, чтобы этот парень раздул такую историю.
— Они ведь сидели рядом в автобусе и в поезде. Может быть, Томми говорил все это не для печати, — предположил я.
— Такому нельзя ничего говорить не для печати, — сказал Боб. — Если он действительно ему что-то сказал, значит, он болван.
В принципе, когда разговариваешь с журналистом, в особенности с тем, кого хорошо знаешь, можно иногда сказать лишнего и не волноваться: он всегда поймет, что не предназначено для печати. Но есть некоторые — в основном молодые, которые только появились и хотят побыстрее сделать себе имя, — просто свиньи, как этот Артур Брайт, они запросто тебя подставят.