– Зови, – сказал Каргин. – Мне нравятся обе.
– Замечательно жить в такое время, которое ставит перед людьми великие задачи! – У Выпи оказался пронзительный скрипучий голос.
Каргину показалось, что она долбит железным клювом водосточную трубу, как дятел дерево. Только что она хочет там найти, задался неуместным вопросом Каргин, там жесть, а дальше – пустота.
Но что-то было в пустоте, если Выпь снялась с лягушачьего болота и прилетела к нему в кабинет.
– Пора, пора, – вкрадчиво прошелестела Бива, словно осторожно поддела невидимым бивнем кучу осенних листьев. Тоже, стало быть, что-то искала внутри пустоты. – Бросим вызов самим себе!
Она прибрела сквозь мхи, липкие паутины, сырые корни, просквозила сквозь колючую проволоку лесных кустов, пограничные столбы деревьев, оплетающую землю зеленой авоськой траву-мураву.
– Бросим вызов самим себе, – повторил Каргин. – Будет неплохо смотреться на майке. Правда, где-то я уже это слышал. А вот первый слоган длинноват, на майку не встанет.
Он прислушался к шуму в голове. В последнее время (ничего не поделаешь, возраст!) Каргина донимал этот шум. Как-то не к месту вспоминалась любимая присказка Зиновия Карловича: «Всех вынесут вперед ногами». А еще Каргин прочитал в Интернете на форуме «Шум и ярость», где общались мучимые шумом в голове люди, что, если вставить в ухо наушник от смартфона и все время слушать музыку или радио, шум пропадает. Музыку еще туда-сюда, подумал он, а вот радио…
– Это вечные слова. Так говорил Перикл афинянам перед морским сражением с персами, – пояснила Выпь. – А еще – Наполеон старой гвардии, а еще…
– Заратустра, – добавил Каргин, – а до него – неандерталец, вышедший из пещеры с дубиной навстречу саблезубому тигру.
Каргин не сомневался, что великий американский писатель Фолкнер тоже страдал от шума в голове, потому и назвал свой роман «Шум и ярость». Только как бросить вызов самому себе, вздохнул Каргин, когда тебе шестьдесят лет, жить осталось всего-то ничего, а в голове шум… и ярость?
– Мы лозунгами не торгуем, – ударила клювом в водосточную трубу Выпь.
– Я тоже, – сказал Каргин. – Они торгуют мною.
– И какие же это лозунги? – тихо, как если бы невесомая осенняя паутинка спланировал на мягкий мох, поинтересовалась Бива.
– В данный момент? – уточнил Каргин.
– В данный момент, – щелкнула клювом, как ножницами, Выпь.
– На мне две майки, – упавшим голосом произнес Каргин. – На первой написано – «Шум и ярость», а на той, которая ближе к телу, – «Всех вынесут вперед ногами».
– Значит, нам всем надо спешить, – спокойно заметила Надя.
Каргин посмотрел на нее с удивлением. Он знал, что без Нади, как без воды, ни туды и ни сюды, но при этом не забывал начальственно-бюрократической частью сознания, что она – его подчиненная, а следовательно, негоже ей самочинно лить воду, тем более на мельницы Бивы и Выпи. Только на его! И еще его не то чтобы обидело, но задело равнодушие Нади к его печали по утекающей (опять вода!) жизни. Надя как будто не возражала, что Каргина вынесут вперед ногами, а единственное, что ее при нем удерживало, – дело, которое надо было довести до конца. Каргин вдруг вспомнил, как Надя, когда он много лет назад не позволил ей лить воду (его деньги) по своему усмотрению на какую-то непонятную, пошитую в неведомой Мьянме мельницу, сказала ему: «А пошел ты!» И исчезла на двадцать лет.
Шум в голове сделался нестерпимым.
Надя поднялась со стула, направилась к столику, где стояли бутылки с водой (опять!) и стаканы.
Она читает мои мысли! – ужаснулся Каргин. Ему показалось, что Надя не идет, а плывет по кабинету, красивая какой-то подводной красотой, а он смотрит на нее сквозь стекло аквариума, расплющив об это самое стекло похотливую старческую рожу. И будто бы он одной ногой уже там, куда несут вперед ногами, а ей жить вечно, но не на земле. Прав, тысячу раз прав был Ницше, с ненавистью (к себе?) подумал Каргин, утверждавший, что в мегаполисе жить плохо, потому что там слишком много похотливых людей. Ну нет! – в ярости сжал кулаки. Нет таких стекол, которые бы не сумели разбить старые похотливые большевики! Не отпущу! Или… партбилет на стол!
Каргин гордился тем, что сохранил партбилет в смутное время, когда известные партийцы – деятели культуры – сжигали их в прямом эфире, разрывали в клочья, некоторые даже рвали зубами. А менее экзальтированные члены КПСС тысячами отправляли их по почте в райкомы. Партбилеты, кстати, в отличие от самих коммунистов, сопротивлялись новоявленным вандалам до последнего. Это были истинные шедевры советской полиграфии. Дьявол, похоже, не просочился в типографию Гознака. Запас прочности был на века. Видимо, партбилеты предполагалось передавать из поколения в поколение, как семейные реликвии.
Каргин иногда показывал знакомым женщинам партбилет (это было необъяснимо, но с каждым годом он как будто становился новее и крепче), правда, не уточняя, что сохранил его потому, что не платил последние месяцы взносы.
Он тогда торговал оргтехникой, точнее, подержанными компьютерами. Их брал в Германии чуть ли не даром, а потом гнал трейлерами в Россию один ушлый казах из Семипалатинска, считавшийся по документам натурализованным немцем. Отец у него и впрямь был немцем, но раскосые гены матери-казашки оказались сильнее. Их сыну ничего не оставалось, кроме как выдавать себя за последнего представителя германской ветви чингизидов. Одна из подруг потрясателя Вселенной, оказывается, была немкой по имени Амальтея. Каргин, помнится, удивился не вполне германскому имени. Если бы Брунгильда или какая-нибудь Хильдегарда, объяснил потомок Амальтеи, немцы бы не поверили. Они до сих пор, понизил голос, тревожно посмотрел по сторонам, убеждены, что преследования ведьм в Средние века, все эти костры, пытки, судилища – дело рук злобных евреев, сознательно подрывавших генофонд германской нации. Сжигали самых молодых, красивых, белокурых и голубоглазых. Уродок, кривоногих и толстых евреи не трогали. Немцы вообще, добавил он задумчиво, интересный народ, идут к простым решениям сложными путями. Позже этот авантюрист основал общество, где собирались германские чингизиды. «Европа, иди домой!» – такой был у них девиз. Под домом, куда должна была идти Европа, видимо, подразумевались казахские степи, но, может быть, и Китай, где отличалась эта самая Амальтея, сносившая одним ударом головы сразу трем китайцам. Но Европа не спешила домой. Поэтому чингизиды, как и потомки Мухаммеда, а также последователи Будды, Конфуция и Бога, чье имя произносить нельзя, сами массово селились в «европейском доме», деятельно воздействуя на генофонд уже не только немцев, но и других европейских народов. Последний раз Каргин видел немецкого казаха в здании Европарламента в Брюсселе, куда приехал, как эксперт, в составе делегации на строгие слушания об использовании труда политзаключенных в швейной промышленности России. Казах сообщил Каргину, что добился от германского правительства ежегодного финансирования для общества.
А собственно, чему удивляться, размышлял Каргин, слушая выступление депутата Европарламента от Латвии, призывавшего запретить ввоз в страны Евросоюза льняных, пропитанных кровью мужественных борцов против тирании, тканей из России, все давно предсказано. Перед поездкой на слушания он с маниакальным упорством читал «Закат Европы» Шпенглера. Период с 2000 до 2200 года тот определил так: «Возрастающе примитивный характер политических форм. Внутренний распад наций и превращение их в бесформенное население. Обобщение последнего в империю, постепенно вновь приобретающую примитивнодеспотический характер». Но предсказания, даже самые точные и онлайн сбывающиеся, вздохнул Каргин, не влияют на ход вещей. Все предсказатели повторяют судьбу Кассандры. Все всё понимают, а сделать ничего не могут. Неужели в этом и есть Промысел Божий? Или нет? Может, он как раз в том, чтобы наплевать на все и вырваться из замкнутого круга предсказания, которое неуклонно сбывается и в которое – одновременно – никто не верит. Не верят, потому что не боятся действовать!
Легальные заработки в золотые компьютерные дни у Каргина выходили, по советским понятиям, сумасшедшие. Он сдуру собственной рукой вносил их в соответствующие графы партбилета. В один прекрасный день ему стало жаль ежемесячно отстегивать партии полагающиеся проценты, и он стал жить так, как будто никакой КПСС не существовало, а он в ней никогда не состоял, не томился на партсобраниях, не одобрял всей душой решения пленумов ЦК и директивы райкома.
– Только давайте сначала уясним, – сказал Каргин, – кому замечательно жить во время, которое ставит перед людьми великие задачи, что за вызов мы должны бросить самим себе, а главное, согласны ли вы работать вместе, впрячься, – строго посмотрел на Надю, – в одну повозку?
– Бросим вывоз самим себе, – слегка переиначила первоначальный лозунг Выпь.
– Тогда прикинем, – энергично потер ладони, как алкаш перед тем, как поднять стопарь, Каргин, – кто что положит, так сказать, помимо вызова и вывоза на воз? Сразу предупреждаю, – тревожно перевел взгляд с Выпи на Биву и обратно, – пока денег нет.
– А что есть? – ответно пронзила его взглядом, как клювом, Выпь. – Что, вообще, у тебя есть? Что лично ты положишь, так сказать, – противно передразнила Каргина, – на воз?
– Нашей победы. – Бива лихо осушила до дна бокал воды. Так, помнится, герой фильма «Подвиг разведчика» на фашистском банкете махнул бокал шампанского не за победу вермахта, а Красной армии. – Денег нет, – капризно, как маленькая девочка, выпятив губу, продолжила Бива, – транспортом хоть обеспечишь? А командировочные, представительские,