«Алла – русская мадонна». Не просто мадонна, констатировал Роман Трусы, а примадонна, то есть первая в ряду добродетельных и целомудренных русских женщин, вторая после Матери Господа Христа. К историософским же поискам национальной идеи он почему-то приплел оригинального мыслителя, автора теорий «пассионарности народов» и «временных циклов цивилизаций» Льва Гумилева – «сына расстрелянного отца и вечно гонимой матери», как он его называл. По мнению Романа Трусы, именно этот «ученый», подобно котенку в проруби, утопил национальную идею в цветущей гнили, да так, что никто и не заметил.
Только Роман Трусы.
Нельзя не согласиться с Гумилевым, продолжал он, в том, что пассионарность – это синоним жизненной энергии, а жизненная энергия – синоним креатива. Сегодня в России креатив, как сказочный аленький цветочек, расцветает всецело и исключительно на гнили. Эта гниль пронизала литературу, живопись, драматургию, кинематограф, просочилась во все сферы деятельности государства, превратилась в «ноу-хау» российской власти всех уровней – от сельского поселения до правительства. «Цветущая гниль» сжирала вместе с проржавевшими трубами и искрящей проводкой ЖКХ, иссушала образование, точила медицину, армию, речной флот, космическую промышленность, сводила на нет науку и сельское хозяйство. В сегодняшней России она была не «догмой», а «руководством к действию» едва ли не в большей степени, чем в СССР марксизм. Стилисты «цветущей гнили» призраками скользили по городам и весям, организовывая скандальные перформансы и похабные выставки, устраивая шокирующие публику презентации, осваивая федеральные и региональные выделенные на культуру, спорт и туризм средства, а также бездонные бюджеты выборных кампаний.
Роман Трусы был стилистом-многостаночником: держал галерею на набережной Яузы, как режиссер ставил спектакли (почему-то главным образом по произведениям яростных обличителей русского капитализма – Успенского, Решетникова, Мамина-Сибиряка и Мельникова-Печерского). Одним словом, непрост, ох, непрост был Роман Трусы, автор многих цитируемых афоризмов:
«Сам, оразоблачение и честное объявление недостойной цели – верный путь к материальному успеху и общественному признанию».
«Если я пойду на выборы под лозунгом: „См, ерть русским свиньям!“ – избиратели меня поймут и поддержат».
«В России любая инновация разрушительна, как смерч, ядовита, как змея, внезапна, как ограбление квартиры».
«Новое в России – это возвращение к тому, что предшествовало старому».
«Сказать народу правду о нем – повторить путь Христа».
«Абсурд определяет норму, как бытие – сознание».
«Проиграв две мировые войны, немцы узнали о себе одну правду. Если бы они победили – мир узнал бы другую».
«У богини победы отсутствует голова».
«В День народного единства шансов получить на улице по морде больше, чем в другие дни».
Как только очередной скандал, в котором он был замешан, набирал обороты, Роман Трусы растворялся в воздухе, исчезал за границей или отправлялся в какую-нибудь экзотическую экспедицию. Последний раз он искал (это насторожило Каргина)… Снежного человека в отрогах Копет-Дага на туркменско-иранской границе, то есть вблизи милого сердцу Каргина Мамед кули. А вскоре вновь всплывал рядом с властью, но чуть в стороне – в неуловимой точке, где благие начинания государства оборачивались собственной противоположностью, где гниль готовилась расцвести с новой силой.
Гниль в России, делал очередное открытие Роман Трусы, это деньги. Неважно, воруют их (системное расхищение бюджета было основным занятием чиновничьего сословия) или во что-то инвестируют (вторая сторона той же медали). Результат один – все, что связано с деньгами, а с ними в современном мире связано практически все, превращается в гниль!
«Опустошение Отечества» – так назывался мюзикл по мотивам произведений Глеба Успенского, где Роман Трусы одновременно выступал продюсером, режиссером и исполнителем главной роли. Рэп в мюзикле шел под вкрапления балалаечных переборов и тревожное металлическое вибрирование варганов.
«Система оборотов капитала проста, – лихо отплясывал на сцене Роман Трусы в смазных сапогах, жилетке с золотой цепью, при окладистой, как у Саввы Морозова, белой бороде, но с черными пружинными пейсами под кипой:
Прием обогащения прост.
Наш бизнес – смерть всего,
Что создано природой
И чужими руками до нас.
Наши проекты – ценой в миллиарды,
Сколково и зимние Олимпиады.
ГЛОНАСС, Ё-мобили,
Бюджеты были и сплыли.
Но во сколько раз
Подлее нас
Те, кто радуются прокладке высокоскоростных трасс
Из пункта А в пункт Б.
Миллиард мне, миллиард тебе,
Кто за двугривенный сладким пением
Приветствуют исчезновение
Естественных и трудовых богатств,
Это – интеллигенция.
Телевидение, радио и юриспруденция.
Любое дело в России
Затевается для того, чтобы лопнуть.
Встать, суд идет!
Чтобы заглохнуть.
Чем сильнее бессмыслица, тупость, тревога,
Тем неприступнее власти берлога.
Как в тридцать седьмом вас сажали, стреляли,
Так мы сейчас ваши денежки палим!
Мюзикл шел с аншлагом. На премьере присутствовали президент с молодой особой под вуалью и олигархи, покинувшие ради такого случая курсирующие в теплых морях яхты. В завершение мюзикла кружившиеся в матерчатом небе над Красной площадью лазерные голуби с оливковыми веточками в клювах превращались в (натовские?) беспилотники-дроны. Кремль разваливался на куски, как пересохший пасхальный кулич, а отбомбившиеся беспилотники складывались в светящуюся вращающуюся, как циркулярная пила, свастику. На сцену выходил Роман Трусы в красной рубахе, грозно порыкивая и ловко поигрывая топориком. Зрители долго аплодировали стоя. А президент, если верить газетам, смущенно улыбаясь, повторил слова Николая Первого, сказанные после просмотра гоголевского «Ревизора»: «Всем досталось, а больше всех мне».
«Не проспи величия», – вспомнил Каргин.
Роман Трусы точно своего величия не проспал, убедительно подтвердил собственный же тезис: «Саморазоблачение и честное объявление недостойной цели – верный путь к материальному успеху и общественному признанию».
Всей душой ненавидевший русский капитализм, писатель Глеб Успенский умер в лютой нищете в 1902 году в сумасшедшем доме.
Роман Трусы, как писали в гламурных журналах, на вырученные за мюзикл «Опустошение Отечества» деньги приобрел виллу в Ницце.
А кого еще, вдруг с непонятной яростью подумал Каргин, мог президент прислать мне в помощь?
В последние дни он много думал о президенте, смотрел по телевизору новости, пристально вглядываясь в его усталое, стремительно грустнеющее в процессе общения с очередным посетителем кремлевского кабинета лицо. Каргин, как если бы президент был вожаком стаи, а он, Каргин тоже бегал в этой стае, чувствовал, как сжимается вокруг президента и, следовательно, вокруг стаи, к какой он самочинно себя причислял, подвижно-гибкое кольцо неприятия и отторжения. Стая пока еще вольно охотилась на просторах одной восьмой части суши, рвала загривки намеченным козлам и баранам. Но уже злобно каркали с ветвей вороны, ежи колючими шарами катились под лапы, рыбья мелочь плевалась из воды, под землей плели интриги барсуки и кроты, выходили на поляны протестовать злобные хорьки. Обнаглевшая живность размыкала звенья пищевой цепочки. Распалась цепь великая, вполне мог бы перефразировать Некрасова Роман Трусы, распалась и ударила, одним концом по ложечке, другим – по едоку.
Истинное знание сокровенно и неделимо, размышлял Каргин, оно не отпускается «навынос», не выставляется на всеобщее обозрение. Президент не может сказать народу правду в лицо, дабы не повторить (прав, тысячу раз прав Роман Трусы!) путь Христа. До Голгофы – точно. А вот дальше – без малейших гарантий.
Переместившись на липкий кожаный диван, Каргин расслабился, медленно сосчитал до десяти, прикрыл глаза, но увидел… почему-то нетрезвого Хрущева, объясняющего на излете карьеры с экрана телевизора народу, что такое коммунизм: «Сейчас у тебя один костюм висит в гандеропе, а в восьмидесятом году будет два!»
Такое начало медитации Каргину не понравилось. Он едва удержался, чтобы не прервать сеанс, отлепиться от противного, непобедимо пропахшего духами секретарши дивана.
Постепенно нездоровое с мешками под глазами лицо пьющего Хрущева преобразовалось перед мысленным взором Каргина в безвозрастное, разглаженное омолаживающими технологиями утомленное лицо нынешнего несменяемого президента.
«Вот ты сейчас сидишь, смотришь на меня в телевизор, и у тебя, – тонко усмехнулся президент, – гандероп ломится от китайского ширпотреба, а холодильник – от просроченных продуктов из супермаркета, дешевой водочки, сдобренного для твоего же спокойствия женскими гормонами пивка. Чего же ты хочешь? – процитировал президент название пророческого, как утверждали некоторые современные литературоведы, романа партократа и сталиниста Всеволода Кочетова, написанного почти (как в подзорную трубу видел будущее этот забытый ныне писатель!) полвека назад. – Ты скулишь об СССР? Вспоминаешь, как заботилось о тебе государство? Но ты сам его предал! Двух костюмов в гандеропе тебе показалось мало! Ты взревел: „Долой КПСС!“, „Даешь свободу!“, „Хто, – вдруг перешел на мову президент, – зъив мое мясо?“ Только что такое свобода, дружок? – Президент на мгновение преобразился в ласкового диктора