рабочие и крестьяне на фронте, в тылу и на оккупированных территориях продемонстрировали его во всей красе), классовая борьба, обостряющаяся, как выяснилось, при социализме, Сталин, пересажавший, переморивший голодом полстраны, за две недели до войны объявивший, что немцы – наши лучшие друзья…
Неужели и впрямь, как сейчас пишут, победа – это чудо, необъяснимое чудо?
Каргин подумал, что, вполне вероятно, великая победа советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов в будущем будет рассматриваться историками как некий исторический казус. Ну не мог, не мог же народ, сокрушивший самую сильную армию в мире, спустя всего несколько десятилетий позволить развалить и разграбить собственную страну, унизить и растоптать свою армию, позорно катапультироваться из истории? И перед кем, перед чем? – ужаснулся Каргин. Кого испугались? Кому все отдали?
Взгляд упал на первоначальный текст послания президенту, куда он вмонтировал почти столетней давности, но провидческую (как будто про нынешнюю Россию) цитату из Рене Генона: «Насколько странно выглядит эпоха, в которую людей можно заставить верить, что счастье можно получить ценой своего полного подчинения посторонней силе, ценой разграбления всех их богатств, то есть всех ценностей их собственной цивилизации, ценой насильственного насаждения манер и институтов, предназначенных для совершенно иных народов и рас, ценой принуждения к отвратительной работе ради приобретения вещей, не имеющих в их среде обитания никакого разумного применения».
В окончательном варианте цитаты не было.
«Любая эпоха выглядит странной, а люди всегда подчиняются посторонней силе», – сказала Надя.
«Почему?» – помнится, поинтересовался Каргин.
«Потому что посторонняя сила первична, а люди – всего лишь расходный материал, – ответила Надя. – Недавно я приобрела пояс с кольцами, чтобы прижимать к телу плавники. Согласись, такой пояс не имеет в твоей среде обитания никакого разумного применения».
«А в твоей?» – тупо спросил Каргин.
«В том-то и дело, – объяснила Надя, – что мы существуем в разных средах обитания. Кто любит арбуз, а кто – свиной хрящик».
«Да пошла ты со своим… хрящиком! – рассвирепел Каргин. Он (как молния сверкнула) узрел на мгновение все объясняющую и все расставляющую по своим местам истину, а Надя взяла да погасила свет истины, как огарок свечи в дощатом деревенском сортире. – Засунь хрящик себе в…» Каргин не договорил. Он не знал, куда Надя должна была засунуть себе хрящик. Воистину, эпоха, в которую он жил, выглядела странной.
А что, если и сейчас, подумал Каргин, как в тридцать седьмом году перед палачами из НКВД, русский народ смирился перед капитализмом? Как некогда Господь перед своими мучителями? Закалиться в смирении перед малым злом, чтобы впоследствии сокрушить зло великое! Уничтожить его, испепелить, как уничтожила, испепелила вермахт Красная армия, истерзанная НКВД. Это путь Христа, он потрясенно перекрестился, глядя на скромно притулившуюся под крыльями настенного государственного орла икону. Народ должен возлюбить президента и правительство, как первые христиане бич, которым римский легионер хлестал Иисуса, потому что без этого бича не было ни истинной веры, ни спасения… Дать распять себя ничтожнейшей мрази (перед глазами медленно, как отвратительные воздушные шары, проплыли лица прошлых и нынешних правителей страны и олигархов), чтобы потом… Что потом? Порвать эту мразь? Мало! Указать светлый путь человечеству? Только что в итоге, мрачно подумал Каргин, останется от народа-богоносца, да и от самой России? Зачем указывать человечеству светлый путь? Если человечество всю жизнь только и делает, что вредит России, только и ищет, где бы и как ее ущемить, сжить со света? С того самого, путь к которому Россия, гремя костями, ему указывает? А тут еще (некстати вспомнился Надин пояс с железными кольцами для прижатия плавников) подбирается… потоп?
– Пригласи, – нажал кнопку на коммутаторе Каргин.
Дверь открылась. В кабинет вошел, но Каргину показалось, что просочился (как предвестник потопа?) сквозь дверь Роман Трусы.
– Косой подол, – произнес он, как пароль, протянул Каргину руку.
Пожимая руку, Каргин успел заметить перстень с темным камнем на пальце, черно-красную витую нить на запястье, свидетельствующую об интересе посетителя к такому эзотерическому учению, как каббалистика, золотой швейцарский хронометр «Reymont Veil».
– Косой подол?
Каргин, в общем-то, готовился к встрече с Романом Трусы. Знал о его происхождении – из яйцеклетки известной певицы и неизвестного донора спермы. Будто бы биологическая мать, устрашившись уродства экспериментального младенца, от него отказалась. Сама певица этого не отвергала, но и не подтверждала. Донор спермы тоже ничем себя не обнаруживал. Никто точно не знал, сколько лет Роману Трусы. В годы его (непорочного?) зачатия люди еще не потеряли стыда и не афишировали такого рода донорство. Их невостребованный сын вырос в детском доме. Каргин видел его фотографии. Смотрел имеющиеся в Сети видеоматериалы. Но все равно растерялся. Первое впечатление было, что вместо лица у Романа Трусы… кожаное забрало. Оно сокрушило Каргина, заставило отпрянуть, как от удара.
Едва не упав, он указал Роману Трусы на диван, а сам испуганно опустился в кресло. Он давно обратил внимание на интересное свойство одежды. Как бы ни был одет человек, один определенный предмет всегда доминировал. В одежде Романа Трусы – желтые кожаные брюки, светлый замшевый пиджак с накладными карманами, голубая рубашка – доминировал разноцветный, как хвост райской птицы, облачный шарф. Он как будто клубился, отделяя туловище от парящего в воздухе свирепого кожаного забрала. Голова Романа Трусы, как голова джинна, поднималась вместе с дымом из кувшина тела. Шарф молча прокричал Каргину, что перед ним джинн, исполняющий желания.
Труднее всего, практически невозможно, подумал Каргин, переведя взгляд на застекленную, в деревянной рамке фотографию президента, противостоять силе, готовой исполнять твои желания. Это испытание для святого – не для меня… Президент как будто кивнул, а затем – едва заметно – покачал головой, то есть признал проницательность Каргина, но одновременно не обрадовался скальпельной быстроте его мысли. Ничего не поделаешь, тоже молча (как шарф?) сказал президент, это закон власти: слишком умных исполнителей приходится держать под прицелом, а то и… душить шарфами.
Каргин увидел прямо перед собой заостренные, как пули, стальные глаза и стальные же в виде крохотных, как разметка внутри оптического прицела, крестики в ушах.
– Мы оденем наших женщин в юбки с косыми, как ножи гильотины, подолами, – объяснил Роман Трусы, медленно высвобождая из-под кожаного забрала человеческие черты лица. – Мы срежем ими так называемую элиту, как гнилую поросль, освободив дорогу новой траве…
Глава девятаяОчиститель жизни
Роман Трусы стремительно обаял женскую, то есть основную, часть коллектива госкорпорации «Главодежда-Новид». С легкой руки, точнее, легкого языка Нади, сохранившей привычку сокращать слова и упрощать, обнажая их скрытый смысл, понятия, его стали называть Р. Т. Окончившие вузы в советское время сотрудницы произносили литературнограмотно: «ЭрТэ». Представительницы новых поколений – развязно-панибратски: «РэТэ». Слыша это «РэТэ», Каргин как будто видел огромный, искаженный скептической (вольтеровской?) ухмылкой рот, пожиравший его авторитет руководителя организации.
«РэТэ» сказал, «РэТэ» обещал, «РэТэ» велел – шуршало по коридорам, как будто бежала большая, наглая и незваная, если, конечно, они бывают зваными, крыса. А тут еще из полузабытого английского выползло, пошевеливая хвостом, – Rat! Великий Сталин был прав, подумал Каргин, язык определяет сознание едва ли не в большей степени, чем бытие (реальность). Язык – сознание – реальность – такая выстраивалась взаимосвязь. Цепочка ДНК окружающего мира.
Rat орудовала в скрытой реальности.
Рот (РэТэ), как гоголевский Нос, жил открытой жизнью, разъезжал по Москве на серебристом «ягуаре» – аналоге (с поправкой на время) кареты, в которую некогда солидно усаживался, подхватив полы шинели, в Петербурге Нос (Носэ?).
Каргин совершенно не горел желанием общаться с Р. Т., а потому еще во время их первой встречи вызвал в кабинет Надю, строго распорядился пригласить завтра к десяти ноль-ноль Выпь и Биву.
Надя отправилась выполнять поручение, а Р. Т. задумчиво посмотрел на Каргина, пошевелил кожаным забралом, но ничего не сказал. В этот момент он напомнил Каргину инопланетного (когда тот стянул, чтобы уравнять шансы в рукопашном бою, с головы шлем) Хищника из знаменитого фильма. Хищник, помнится, сдирал с людей кожу и коллекционировал их черепа, пока с ним не разобрался могучий Шварценеггер. Каргин надеялся, что Р. Т. не столь кровожаден.
– Их нет, – спокойно проинформировала его Надя следующим утром.
– Кого? – сделал вид, что не понял Каргин.
– Бивы и Выпи.
– Где же они?
Вопрос повис в воздухе.
– В отпусках, – сказала после паузы Надя.
– Надеюсь, не в бессрочных?
– Никто не знает, – пожала плечами Надя. – Они не ставят в известность подчиненных о своих планах.
– И нас тоже не ставят?
Странно, но Каргин не удивился и не запаниковал. Хотя должен был. Деньги переведены, а дело стоит! Он как будто ожидал чего-то подобного. В прежние времена он бы немедленно направил Биве и Выпи грозное послание с цитатами из Гражданского и Уголовного кодексов РФ о необходимости соблюдения условий контракта, а сейчас, даже не покричав для порядка на Надю, подошел к окну, чтобы убедиться, что серебристой кареты РэТэ на автостоянке нет.
Выходило, что и Р. Т., и Надя знали, что Бива и Выпь не поспешат, задрав штаны, или в чем там они ходят, на утреннюю встречу с генеральным директором «Главодежды-Новид».