– Честно? – спросил Р. Т.
– Честно, – сказал Каргин. – Я же не читаю твои мысли.
– А мог бы, – внимательно посмотрел на него Р. Т.
– Наверное, – пожал плечами Каргин. – Но…
– Противно?
Каргин промолчал.
– Откровенность за откровенность, – вздохнул Р. Т. – Получается, только когда мне интересно. Но это, извини, происходит редко. Ты – не та тайна, которую я готов разгадывать бессонными ночами. Значит, внизу через пятнадцать минут?
– Зачем внизу? Мы куда-то поедем?
– Недалеко. Не бойся. Не на стриптиз.
Роман Трусы вышел из кабинета, захлопнув за собой дверь чуть сильнее, чем требовалось.
Неужели обиделся? – испытал к нему что-то похожее на симпатию Каргин.
Он не сразу узнал в вышедшем через пятнадцать минут из здания «Главодежды» человеке Романа Трусы. Если в одежде существовал стиль «глав», то Р. Т. победительно продемонстрировал его изумленному, слоняющемуся по Бережковской набережной быдлу. Он вышел (вынырнул?) из стеклянных дверей, как из водяных кулис, в белоснежном, растворившем в себе все недостатки фигуры костюме, играя золотой тростью, как волшебной палочкой. На нем были лаковые (из кожи анаконды, не иначе) желтые туфли со стразами. Золотые часы на запястье, золотые запонки в манжетах, золотая бабочка под твердым воротником накрахмаленной манишки.
Каргин поймал себя на мысли, что не вполне представляет, что такое манишка. Кого и куда она манит? В советском толковании манишка олицетворяла мерзость, разврат и мошенничество. Достойные люди не смели ходить в манишках. Манишки манили слабых духом, падких на легкие деньги отщепенцев. Советская власть изгнала манишку из социалистического гандеропа. А как иначе, если по статистике восемьдесят процентов всех преступлений в мире совершаются из-за денег (корыстных в бесконечных вариациях побуждений), а оставшиеся двадцать – по злобе. Каргин снова вспомнил Хрущева, собиравшегося не только до отвала накормить народ и скотину кукурузой, но и установить к 1980 году в СССР коммунизм. А что такое коммунизм? Прежде всего отмена денег. Каргину даже вспомнилось литературное произведение начала шестидесятых, где описывалось, как это будет происходить. Герои утром вышли на улицу, а по асфальту ветер вместе с осенними листьями гнал никому более не нужные дензнаки. Дворники (эта профессия, в отличие от денег, не отмерла при коммунизме) сгребали в кучи листья и дензнаки да и сжигали их на газонах. Горько-сладкий дым прошлого стелился над городом, писал забытый, но шустрый (успел ведь накатать роман!) автор. Хрущев, подумал Каргин, хоть и боролся с религией, след в след шагал за Христом. Иисус утверждал, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому – в рай. Нет денег – меры всех вещей и… восьмидесяти процентов преступлений, полагал Хрущев, не станет. Корыстное побуждение утратит материальную привязку к бытию, превратится в фантом. Ну а с оставшейся (двадцатипроцентной) злобой любушка Советская власть уж как-нибудь справится. Не впервой!
Солнечный луч ударил в идущего к автостоянке Р. Т., и он стал похож на лебедя с золотым клювом и бриллиантовыми лапами. Кожаное забрало сошло с него, как с гуся вода. Лицо Р. Т. выражало безграничное презрение к миру нищих.
«Убьют!» – опасливо подумал Каргин, не строивший ни малейших иллюзий относительно страстей, главенствующих в душе его народа. Но народ, странное дело, почтительно расступался перед кобенящимся царь-лебедем. Р. Т. легко преодолел игольное ушко народной ненависти. Каргин не сомневался, что, если бы кто-нибудь неловко заступил ему дорогу, Р. Т. немедленно огрел бы нерадивого золотой тростью.
– Куда изволите, любезный? – Каргин и сам оробел и присмирел, остро ощущая собственную неотменимую принадлежность к миру нищих, и – не менее остро – что это его не спасет.
– Поедем на моей, – произнес Р. Т., распахивая дверь серебристого «ягуара».
Каргин поникшей серой мышью устроился рядом с богоподобным Р. Т.
Взревев и разогнав собравшихся возле лужи голубей, «ягуар» рванул по набережной в сторону Киевского вокзала.
Р. Т. тронул кнопку на проигрывателе. «Oh, when the Saints goes marching in, oh, when the Saints goes marching in, – хрипло (почти как „ягуар“) заревел Луи Армстронг, но, возможно, и какой-то другой (из афроамериканцев) джазмен, – I wanna be right there in that number, oh, when the Saints goes marching in».
– Музыка толстых, – вспомнил Каргин слова великого пролетарского писателя Максима Горького.
– Не в этом дело, – небрежно заметил Р. Т., даже не повернувшись в его сторону.
– А в чем? – осторожно полюбопытствовал Каргин.
– Видишь ли, это, можно сказать, народная американская песня, – пояснил Р. Т. – Неважно, что ее придумали негры – потомки рабов, среди которых было мало толстых.
Каргин пристыженно молчал, проникаясь глубиной высказываемых Р. Т. соображений. Человек с золотой тростью не мог говорить глупостей.
– Можешь себе представить русского, – продолжил Р. Т., – пусть даже песенно, но лезущего в строй святых? – И после паузы: – В храм со свечкой – да; к чудотворной иконе – да; к попу: «Благослови, батюшка!» – да; в миллионную очередь к поясу Богородицы – да! Но чтобы… to be right there in that number… – осуждающе покачал головой Р. Т.
– А немца можешь себе представить? – вдруг спросил Каргин.
– Эти еще хуже, – вроде как даже обрадовался идиотскому вопросу Р. Т., – не сами – in that number, а… – обернулся на заднее сиденье: не затаился ли там немец? – самого Gott загнали в свой фашистский строй. Что там было выбито у них на солдатских пряжках? Gott mit uns! За это, – добавил после паузы, – и получили пряжкой по харе!
– А на пряжках люфтваффе, – вспомнил Каргин (об этом ему поведал много лет назад одноклассник по фамилии Гогот, ходивший в джинсах, заправленных в высокие шнурованные сапоги и носивший во внутреннем кармане германский Железный крест как талисман), – «Gott mit uns!» не выбивали.
– Еще бы, – усмехнулся Р. Т. – Gott бы в небесах такого не потерпел. В небесах он вообще, – понизил голос, – значительно строже, чем на земле. Особенно к летающим на самолетах грешникам.
– Значит, нам на Запад никак? – вздохнул Каргин.
– Никак, – подтвердил Р. Т. – Нам вообще пока дико везет, что англосаксы периодически опускают германцев, а не объединяются с ними в едином порыве нас уничтожить. Но все, – добавил мрачно, – к этому идет. Знаешь, как звучит на русском их лозунг «God bless America»?
– Как?
– Гад влез в Америку! – объявил Р. Т. – Через эту пропасть не перепрыгнуть. Мы верим в разных богов.
– Чей сильнее? – спросил Каргин.
– Не знаю, – нахмурился Р. Т., – у человечества пока нет ответа на этот вопрос.
– У человечества нет, а у нашей православной церкви есть! – возвысил голос Каргин, поймав взглядом мелькнувший и мгновенно спрятавшийся между домами золотой купол. У меня тоже есть! – хотел добавить он, но не успел.
«Ягуар» круто свернул на платную парковку у Киевского вокзала.
– Опаздываем на поезд? – выбрался из машины Каргин.
– Нам в метро, – помахал кому-то рукой Р. Т.
На залитой солнцем площади перед спуском в метро между тем происходили какие-то приготовления. Из подкатившего фургона выскочили обнаженные до пояса загорелые молодцы в шароварах и туфлях с загнутыми носами. Каргин решил, что намечается цирковое представление. В последнее время в Москве их часто устраивали – в парках, на бульварах и даже во дворах на детских площадках. Клоуны там были разные, но почему-то все – кто походкой, кто лицом, а кто голосом или еще чем-то неуловимым – удивительно напоминали президента. Недавно Каргин самолично отогнал от «Главодежды» незваных циркачей, затеявших двусмысленные акробатические упражнения на расстеленном красном ковре с надписью: «Конституция Российской Федерации».
«Ладно, ладно, сейчас уедем, – недовольно отозвался на угрозу Каргина вызвать полицию самый наглый акробат в обтягивающих трико с картинно выпирающим членом и с карикатурной короной на лысоватой голове. – Но почему? Вот же его машина!» – кивнул в сторону серебристого «ягуара» Романа Трусы.
«Ну и что?» – гневно спросил Каргин.
«Так ведь это же… – пожал плечами неприличный прыгун, – его проект. Он платит. Не веришь – спроси, когда увидишь».
Каргин спросил. Р. Т. и не подумал отпираться.
«Пусть лучше людей веселят нищие фокусники возле дома, – сказал он, – чем они потащатся на майданы протестовать против фокусников-миллиардеров».
Тем временем загорелые молодцы в шароварах извлекли из фургона что-то вроде открытых носилок или паланкина, водрузили это позорное наследие рабовладельческого прошлого на плечи и со всех ног устремились к серебристому «ягуару». Добежав, опустились на колени. Роман Трусы с удобством расположился в паланкине, небрежно сунув под спину дворцового вида подушку.
– Поехали! – видимо, вспомнив первого космонавта Юрия Гагарина, махнул он белым платком.
Молодцы легко подняли паланкин, мерной поступью (видать, имелся опыт) двинулись к метро.
– Ты – рядом, – велел Каргину Р. Т.
Чтобы идти вровень с величественно раскинувшимся в паланкине Р. Т., Каргину пришлось ускорить шаг. В темном служебном костюме и при галстуке, он, должно быть, напоминал ворону, прыгающую возле плывущего сквозь воздуха белоснежного царь-лебедя. А еще Каргин припомнил, что именно так – на ходу, вороньим подскоком – дозволялось общаться клиенту с перемещающимся в пространстве патроном в Древнем Риме. По тому, с какой готовностью расступались перед носилками граждане, можно было предположить, что в клиентах у Романа Трусы вся Россия.
Вся Россия в трусах у Романа…
Каргин было протянул руку, чтобы ухватиться за паланкин, но тут же и отдернул, ошпаренный страшным взглядом носильщика.