горячий язык, из бабьей вредности занизила его мужские параметры. Никогда ведь, дрянь такая, не жаловалась, обиженно вздохнул он, а тут на тебе, как у таракана…
– На третье – самое сладкое, – застегнул поросенком взвизгнувшую «молнию» на сумке Р. Т., – мы выполнили поручение президента. «Очиститель мыслей», омоновская куртка и черная вязаная шапка – три новые скорости в коробке передач русской птицы-тройки. Мне плевать, куда она полетит. Не ищи Выпь и Биву. Их больше нет. Мы справились без них. Им пора на пенсию. Все деньги наши. У тебя неплохие перспективы. Хочешь стать швейным министром?
– Давно хочу спросить, – поднялся из-за стола Каргин, – да все забываю. Зачем ты ездил в Туркмению? Что искал в Копет-Даге?
– Ты знаешь, – ответил Роман Трусы, пропуская в кабинет приветливо улыбающуюся секретаршу с чайным подносом. – Я искал отца.
Уволен, хотел сказать Каргин, но вместо этого спросил:
– Нашел?
– Не нашел. Может быть, тебе повезет больше. – Роман Трусы вышел из кабинета.
Глава одиннадцатаяТеория бихевиоризма
Каргин увидел ее, волокущую за собой на колесиках по коридору чемодан цвета «металлик». Он вспомнил, что на прошлой неделе подписал Наде заявление на отпуск. Надя сказала, что поедет к подруге в Одессу, а оттуда, возможно вместе с этой самой подругой, в морской круиз. Его не удивило, что она отправляется в отпуск прямо с работы – молодец, трудится до последней минуты! Да и Киевский вокзал рядом. Удивило, что Надя тягала наверх огромный чемодан. Зачем? Могла бы оставить в холле рядом с охранником. Чемодан мерцал в темном коридоре, как глыба серебра. А когда Надя вышла в холл, где была светло, Каргину показалось, что она тащит за собой упирающуюся рыбу.
– Я помогу, – перехватил у лифта чемодан Каргин. – Когда поезд? Палыч довезет за две минуты. Есть время? По чашке кофе?
Время было.
Надя не возражала.
Расположились под тентом на летней веранде «Кофе-хауза» рядом с автостоянкой.
Прыщавый паренек в черной рубашке быстро принес две чашки «американо», рюмку коньяка для Каргина и сложносочиненный, как Вавилонская башня, десерт для Нади. Венчала десерт стеклянного вида вишенка.
– Носишь, когда холодно, черную вязаную шапочку? – полюбопытствовал, глядя на сальные, слегка припорошенные перхотью, как инеем, волосы паренька Каргин.
– Никогда, – мрачно произнес паренек. – Лучше голову под топор.
– А… почему так? – удивился Каргин, ошибочно, как выяснилось, определивший паренька в братство или орден, но точнее – стадо черной вязаной шапочки.
– Из эстетических соображений, – усмехнулся паренек, и Каргин понял, что он непрост. Наверное, студент, подумал Каргин, исторического, а то и – бери выше! – философского факультета. Читает Ницше, а летом подрабатывает официантом…
– В чем же тогда ходить мужикам? – растерянно поинтересовался он.
– С непокрытой головой, – ответил паренек, – и с бритым черепом.
– Из эстетических соображений? – уточнил Каргин. – Так ведь у нас климат… Простудятся.
– Место должно быть открыто, – твердо произнес паренек.
– Какое место? – окончательно запутался Каргин.
– Куда долбанет жареный петух. Пока его вместе с так называемыми мужиками, – презрительно скривил губы паренек, – не обглодали до костей. – И отошел к стойке.
– Только не говори мне, что Россия возродится и все такое, – опережающе попросила Надя, когда паренек отошел. – Странно, что его взяли с фурункулезом в официанты. Видел его руки? По-моему, у него экзема.
– Россия выздоровеет и возродится! – отследил маршрут паренька от стойки к туалету Каргин. Надеюсь, мелькнула странная мысль, он моет руки…
– На островах, – глядя куда-то вдаль, произнесла Надя.
Гладкое ее лицо было безмятежным, как если бы она существовала в каком-то другом – счастливом – мире, где отсутствовали причины для волнений и переживаний.
Каргин выпил рюмку коньяка. Ему тоже хотелось в этот мир. Одной рюмки мало, грустно подумал он.
– На островах любви, – вздохнул Каргин, размышляя о возрождении и грядущем величии России на широко раскинувшемся на месте архипелага ГУЛАГа, а потом сменившего его архипелага воров, архипелаге любви. – Ты обдумала мое предложение?
– Конечно, – ответила Надя, осторожно ссаживая ложечкой стеклянную, напоминающую красный глаз вишню с вершины башенного десерта. – Паспорт при мне, – похлопала по своей сумочке.
Красный глаз теперь недовольно смотрел на Каргина из угла тарелки. Вот бы так и с тем, который на долларе, ни к селу ни к городу подумал Каргин, хотя причинно-следственная связь между вишней на десертной башне и затаившимся под парящей в воздухе вершиной разрезанной пирамиды лучистым глазом на однодолларовой банкноте отсутствовала. Если, конечно, отвлечься от того, что десерт в московском «Кофе-хаузе» стоил в два раза дороже, чем такой же в Нью-Йорке.
– Паспорт? – удивился Каргин.
– Заявления в загсах регистрируют только при предъявлении паспорта, – объяснила Надя.
– Тогда твой отпуск отменяется. – Каргин стал вспоминать, где его паспорт. Кажется, дома. Но может, и в кабинете – в сейфе рядом с незарегистрированным пистолетом «Беретта».
– Тебе скоро исполнится шестьдесят, – сказала Надя. – Ты, – добавила после паузы, – мог бы быть моим отцом.
– Ну… – прикинул их разницу в возрасте Каргин, – таким… ранним отцом. – Конечно, старость – это порок, но он искупается… – Хотел ляпнуть «деньгами», но, подумав, промолчал.
– Пойдем, – встала из-за стола Надя.
– В загс? – спросил Каргин. – Но я без паспорта, как… оловянный солдатик. Помнишь, за ним еще гналась большая крыса. Если он не в кабинете, придется заехать домой.
– Так говорят все брачные аферисты, – улыбнулась Надя. – Пойдем. Успеешь найти паспорт. Крыса нас не догонит.
– А как же Одесса? – посмотрел на чемодан Каргин. – Во сколько поезд?
– По расписанию, – ответила Надя. – Я не могу его изменить.
– Но можешь не поехать? – уточнил Каргин, вспоминая недавнюю (бесконтактную?) близость с Надей на кожаном диване.
Плевать, что у нее теперь все устроено по-другому. Еще раз – и умереть! А вдруг… не умереть, и… не раз, а еще много-много раз? Вот оно счастье! У него перехватило дыхание. Каргин не знал, что предложить Наде. Он был готов отдать ей все, но сомневался, что его «все» имеет ценность в том (счастливом?) мире, где в данный момент пребывала Надя. Но при этом она была здесь и сейчас. И это вселяло надежду. У Каргина не было сомнений, что рядом с ним всего лишь часть ее существа, истаивающий в воздухе образ той Нади, которую он когда-то знал. Но ведь и новую – с плавниками и без второго лица – он тоже, пусть всего один раз, но, говоря библейским языком, познал! Познать-то познал, а вот чем ее взять, говоря уже юридическим языком, в долговременное пользование, не знал. Что-то подсказывало Каргину, что новая Надя принципиально «не берется».
– Пойдем, – повторила Надя.
Расплатившись у стойки (паренек так и не выбрался из туалета, но не было времени думать, чем он там занимается), Каргин догнал Надю на улице.
– Ты не ответила, – принял у нее стучащий колесиками по асфальту чемодан.
– Спустимся к воде, – предложила Надя. – Не волнуйся, никто никуда не опоздает.
– На поезд или в загс? – Каргин едва поспевал за Надей. Чемодан упирался изо всех сил. Что было странно, потому что он напоминал рыбу. А рыбы всегда стремятся к воде. Разве только за исключением китайских, живущих в выгребных ямах. – А хочешь, – схватил Надю за руку Каргин на ступеньках с набережной, – я брошу все, мы уедем… да хоть в Финку! – Он хотел сказать, что готов построить для Нади подводный дворец, бросить на его обустройство всю финскую хозку, но перепрыгнул через это куражливое, в духе нового русского, предложение, как бегун через барьер. – А лучше в Норвегию, – продолжил Каргин. – Я куплю дом во фьорде, сделаю бассейн. Ты будешь… – Он хотел сказать, как рыба в воде, но подумал, что Надя может посчитать подобное сравнение примитивным.
– Осторожно, он разобьется! – крикнула Надя.
Чемодан прыгал по ступенькам, раздувая бока, как большая железная лягушка. Похоже, его мнение относительно воды изменилось.
– Да что там? – Каргин с трудом поднял чемодан в воздух, на весу, как гирю, донес до площадки у воды.
В каменном полукруге под набережной было тихо. Сильно пахло мочой. Вода в Москве-реке, впрочем, казалась относительно чистой.
– Все, что мне нужно, – просто ответила Надя.
Они уселись на ступеньках.
Над Москвой-рекой гулял легкий ветерок, задирая листья кувшинок, отчего вода становилась ребристой, как поверхность Надиного чемодана. Издали вполне могло показаться, что плывут стаи рыб. Каргин стал было снимать пиджак, чтобы набросить Наде на плечи, но она воспротивилась.
– Почему? – спросил Каргин.
– Тогда мне придется положить тебе голову на плечо, – сказала Надя.
– Ну и что? Мы станем похожими на пожилую – это я про себя, – уточнил Каргин, – влюбленную пару. Художник мог бы написать с нас картину и назвать ее: «Тихое счастье». Да или нет?
– Звучит почти как «Перед заходом солнца», – проявила неожиданную осведомленность в мировой драматургии Надя. – А можно: перед закатом… всего.
– Ты не ответила, – напомнил Каргин.
– Подожди. – Надя достала из сумочки носовой платок, начала стирать с поверхности чемодана какое-то едва заметное пятно.
– Зачем? – пожал плечами Каргин. – Чемодан – такая вещь, его невозможно сохранить в чистоте.
– Знаешь, как умерла моя мать? – спросила Надя.
– Ты мне не рассказывала.
– Во время уборки квартиры. Она два дня лежала с температурой сорок, а как только очнулась, увидела, что дома грязь, поднялась и начала убираться. И… умерла. С тряпкой в руках.