А кто заплачет об этой пластмассовой, офисно-фитнесовой жизни, где человек превращён в машину переработки денег на дерьмо? В каких блогах встрепенутся какие боги, когда она пойдёт на помойку?
Никто не заплачет, потому что у этой жизни нет души. Эта жизнь, со всеми своими зонами и небоскрёбами, мертва уже при рождении.
Люди будущего
Отдельные нервные петербуржцы, узнав, что «Пятый канал» телевидения выиграл некий «конкурс» на федеральное вещание для регионов, заметались в тоске, представляя себе, как на бедную Россию обрушится этот дивный муляж, набитый чучелами «журналистов», «историков» и «писателей».
Как нам, видите ли, будет стыдно за Петербург, когда развеются наконец мифы о его повышенном интеллекте и в полной красе предстанет пред страной тупой провинциальный менеджмент, без всяких рассуждений выполняющий команды нефтяных-газовых паразитов.
Говорят, что на конкурсе победила неимоверной красоты «концепция» «Пятого канала», по которой вся Россия вскоре покроется телевизионными «будками гласности». Я, как настоящий Космический Оптимизатор, предлагаю зря денег не тратить и совместить «будки гласности» с остродефицитными общественными туалетами. Так сказать, сделал дело – говори смело. Тем более заказ на имитацию гласности закончится скоро, а естественные потребности – они и при тирании естественные потребности. Кстати, что такое гласность под руководством нового питерского менеджмента, я поняла ещё год назад, когда в день наводнения, 9 января, узнала об этом из новостей «Первого канала». «Пятый» молчал, ожидая разъяснений – вписывается ли наводнение в концепцию телевидения социального оптимизма или нет.
А на самом деле всё обстоит наилучшим образом. Новая команда управленцев петербургского телевидения сделала огромное благое дело. Вещание «Пятёрочки» невыносимо – даже смотрящие его четыре с половиной процента жителей выдерживают это лишь небольшими фрагментами. «Пятый канал» удачно формирует болезненное отвращение к телевидению вообще. Так пусть к этому подсоединится вся Россия!
Там, далеко-далеко есть земля… Для бюрократов – «регионы». Для политиков – «субъекты федерации». А для меня – чудесная страна, Святая Русь, столица которой – град Китеж. Он медленно всплывает из своего глубокого погружения, и на его деревянных ладьях стоят зачарованные странники. В этой стране всё особенное – люди, пища, природа, книги и журналы, человеческие взаимоотношения… Время от времени оттуда приходят вести. Они прекрасны.
Недавно Китеж прислал мне литературный альманах «Озарение», издающийся в городе Н., – стихи и рассказы простодушных авторов, адреса, по которым можно направить помощь. «Из-за короткого замыкания в ночь с 30 на 31 января 2005 года сгорела ферма – подсобное хозяйство Обители Милосердия. Ферма была большим подспорьем в многодетной семье протоиерея Николая Стремского, где на сегодня воспитываются 60 усыновлённых и опекаемых детей…»; «Исключительно остро стоит вопрос волонтёров в группу милосердия при московской больнице (м. «Сходненская»), сейчас там лежат 40 детей от 2 мес. до 12 лет, брошенные родителями, многих из них нашли на вокзалах и в мусорных ящиках. С детьми надо гулять, играть, просто разговаривать, младенцам надо менять пелёнки, плачущих утешать…» Это вот жизнь. А творчество людей из Китежа, вдохновенное, наивное и душераздирающее, посвящено одной теме: неприятию существующего в России порядка вещей и стремление к чистой милосердной жизни среди таких же товарищей. Одно стихотворение вообще меня убило своей титанической силой. В нём автор (кстати, из Петербурга), видимо, насмотревшись местного телевидения, рисует такую сатирическую картину современных нравов (сохраняю авторскую пунктуацию):
…Гонят стадо тупорылых
Заигравшихся козлов
Гонят их козлов на мыло
И сжигают вместо дров
Ездят лихо Мерседесы
Лавки полны колбасой
В телевизоре принцессы
Дружно хвалятся собой
Лепят строят хитроделы
Свой бумажный хитроград
Прям в глаза ныряя смело
На ходу врут наугад…
Потрясающий образ! Я теперь как взгляну в телевизор или на газету, так и начинаю бормотать – «Лепят, строят хитроделы свой бумажный хитроград…»
Итак, с одной стороны, у нас «хитроделы», набитые златом, огнедышащие всеми каналами телевещания, с ордой роботов-начальников, и их вавилоноподобный «хитроград», а с другой – град Китеж, бедный, чистый, в разбитых ботиках, с гречневой кашей в желудке и альманахом «Озарение» в руках. Кто победит?
Да Китеж, без вариантов. Почему? А потому, что в мире «хитроделов» своих детей выбрасывают в мусорные ящики, а в мире «Китежа» меняют пелёнки чужим. И всё. Этого было достаточно когда-то, чтоб сковырнулся великий Рим, этого будет вполне достаточно, чтобы гикнулось чучело «единой России». Престол света – грозный престол, и он, в отличие от лукавых измышлений писателя Лукьяненко, никогда и ни о чём с тьмой не договаривается. Большевики победили только потому, что украли у света идею правды и справедливости, буквально вот – увели как коровёнку из стойла, только ведь краденое добро впрок не идёт.
Разум, чистота, вера, труд, взаимопомощь, бескорыстие могут победить и побеждают без оружия. Пусть лепят, строят хитроделы – напрасны их труды и дни. Какой там, к лешему, «Пятый канал», «Первый канал». Их манипуляторов уже при жизни забудут. Ведь люди будущего давно родились и весёлыми ногами идут мимо трёхметровых заборов, за которыми спиваются «хитроделы» и распадаются от наркотиков их дети (если они у них вообще есть), идут на свои спевки и маёвки, в катакомбы, на заседания общества «Милосердие», к издателям альманахов «Озарение», «Песнь добра», «Светлый путь»… Китежане, я вас обожаю.
Конечно, Достоевский!
Петербург, июнь. Жарко. Молодой человек, очень худой, небритый, в чёрной кожаной куртке, застёгнутой наглухо, идёт по городу и что-то бормочет про себя. Иногда он останавливается, жестикулирует, смеётся своим интересным мыслишкам.
Тоненькая девушка на высоких каблуках, с длинными тёмными волосами, облокотилась на решётку канала. Смотрит на воду. В воде жизнерадостно плавают отходы цивилизации.
Ветхий старик в длинном старом пальто, с такой же ветхой собачкой, входит в кондитерскую. Там есть несколько столиков, продают кофе и пирожные. Старик, ни на кого не глядя, садится за столик, вынимает из кармана свёрток с печеньем, неряшливо ест. Собака беззвучно лежит у него в ногах.
Звонят колокола Владимирской церкви. Подъезжает такси, из него выходит красивая, дорого одетая женщина с печальным лицом. Перекрестившись, отправляется в церковь.
Чумазая девчонка схватила у торговки с лотка грушу и убежала. Торговка ругается вслед.
Пьяная мамаша ведёт за руку ребёнка лет десяти, мальчика. То есть скорее он её ведёт, тянет домой. Хорошо, что пешеходная зона, и мамаша может выписывать ногами кренделя, не опасаясь машин.
– Федька, чёрт! Здорово, пропащий! – на худого молодого человека в кожанке налетел гладкий, весёлый, увесистый. – В прошлом году всем классом собирались, тебя не было, в позапрошлом не было, звонили – ни фига. Ну, что, как дела-делишки? Ты же вроде в университете? На каком курсе? Что, давай пошли, тут за углом, отметим встречу, а? Года четыре не видались, да? Ты чего тормозишь – не узнал меня, что ли? Я Максим, Максим Травкин. Помнишь, как ты меня ненавидел в десятом классе? Руку мне прокусил – во, гляди. На всю жизнь отметина осталась. Пошли, пивка дёрнем, а?
Несмотря на то, что Федя ничего не отвечает ни на одну реплику Максима, тот его тянет в подвальчик, и Федя идёт.
Старик задремал в кондитерской.
– Эй, дед! – тормошит его уборщица. – Давай домой иди. Хватит тут сидеть. Тут люди сидят, а ты тут… – Заснул, – объясняет она посетителям. – Ну что ты будешь делать. Давай, давай, собирайся.
Две девушки, жующие пирожные, одна вертлявая, модная, стройная и другая – полноватая, но привлекательная, румяная, с длинной косой, вступились за деда.
– Да что он вам, мешает? – сказала та, что с косой. – Пусть посидит.
– Может, он голодный, – добавила модная. – С голоду спит. Вон какой старый. Ещё неизвестно вообще, что с нами будет в таком возрасте.
– Ничего он не голодный, – говорит продавщица. – Мы ему и хлеб даём неликвидный, и печенье, и кофе сколько наливали. Это наш дед, известный.
– Он давно к нам ходит, – подтверждает уборщица. – А мы тоже не без креста, правда, Лариса?
Старик очнулся, смотрит перед собой без выражения.
Красивая женщина с печальным лицом ставит самые дорогие свечи перед образом Божьей матери, что-то шепчет, плачет.
Пьяная мамаша уморилась, села на скамейку. Мальчик сел рядом.
– Ладно, мама, ты посиди, отдохни, и пойдём. Что хорошего? – кот с утра некормленый. Вот он мяучит дома.
– Мяучит, – говорит мамаша. – Кто мяучит?
– Кот наш, мама, дома один, кот голодный.
– Съели кота? – поражается мамаша. – Бабка мне говорила… двух котов съела… в блокаду.
– Мам, пойдём домой.
– Да, Юрочка, сейчас пойдём. Один маленький секунд!
Чумазая девочка, сперевшая грушу, ест её и насмешливо, но и не без сочувствия, смотрит на мальчика и маму.
Тоненькая девушка всё глядит на воду. Рядом останавливается бравый малый, в расхристанном виде и сильном подпитии. Мочится в канал. Девушка оборачивается в удивлении. Её лицо кривит мучительная судорога, почти рвотный спазм.
– О! Пардон, мадам. Культурная столица… кругом памятные места… ни одного туалета, пардон! Не заметил! Пьян, свински пьян и счастлив. О, как давно, как давно не был я в Санкт-Петербурге. Принимай меня, священное чудовище! Не уходите, мадам… мадемуазель… барышня… сударыня! Неужели, неужели вас зовут Настенька?
– Нет, – сердито отвечает девушка. – Никакая я вам не Настенька. Совсем уже. Делает прямо в канал и ещё пристаёт.