– Ты знаешь состав крови? – спокойно спрашивает Инга, без ажитации. – Там есть много чего – лейкоциты, эритроциты… а никакой национальности там нет. Не обнаружено. Вот где она – национальность, – Инга стучит по голове. – Только здесь! Вот он где – мой Израиль! Яков Бирман и триста его родственников…
– Как дядя Яша поживает?
– Он поживает пока со мной. По ночам пишет в еврейские газеты проекты обустройства обетованной земли в сверхобетованную. Сила привычки, как говорится. Продолжаем спать и видеть сны. Бирману в России снился сон, что он журналист, мне снилось, что я актриса… Вообще он, слава Богу, инженер-электрик, – объясняет Инга Мише, – так что пока есть на что видеть наши сны…
– Ты выступаешь?
– А! – махнула рукой Инга и, помолчав, добавила, – вы сегодня не трахайтесь, а то я буду нервничать.
Ночь, квартира Маши. Миша и Маша в постели.
– А твоя мама – тоже певица?
– Да брось ты… Она это… организатор массовых представлений. Массовик-затейник, короче.
– Темперамент подходящий… Теперь понятно, что откуда взялось…
– Миша, мы обещали маме… – шепчет Маша. – Ты не представляешь, какой у неё слух.
– Китайская пытка… – отвечает Миша. – Ну мы тихонечко…
– Я не умею тихонечко… Это вы, православные, умеете тихонечко, незаметненько… Потерпи. Всего три дня. Считай, что это пост.
Миша вздыхает, ворочается. Встаёт, выходит в кухню попить водички – там сидит Инга.
– Миль пардон, Инга Станиславовна.
Инга молчит.
– Ну, как вам первый день на Родине? – любезно спрашивает Миша.
Инга смотрит на него – без кривлянья.
– Где она, моя Родина? Где моя Родина, сынок?
Миша не знает, что ответить.
Грязноватый пустой офис. Две дешёвые спортивные сумки – про одну мы уже знаем, туда укладывали ружьё. Мужик с маленькими глазами и большими плечами говорит нашему Костяну:
– Это анекдот такой есть, знаешь? Фельшер в зоне спрашивает зека: что болит? Тот отвечает – голова и живот. Фельшер ломает таблетку и даёт: это, грит, от головы, это, грит, от живота. Да смотри не перепутай!
Мужик хохочет, Костян натянуто улыбается.
– Да точно говорю. Я тот зека и был! – веселится мужик. – Вот, значит, и ты: смотри не перепутай. Эту бандуру отнесёшь по адресу, я тебе скажу, а эту на чердак закинешь, я тебе ключ дам. Лады?
– А что там?
– А там такие подарки от деда мороза, чтоб всем любопытным пидерам носы оторвало. Мы денежки взяли? Взяли. Мы ротик на замочек закрыли? Закрыли. О’кей, как америкосы говорят?
Костян кивает.
Миша, Маша и Инга едут к Мишиному отцу. Показываются ворота чего-то вроде древнерусской крепости за глухим бревенчатым забором-частоколом. Гости вылезают из машины, и Миша начинает колотить в ворота.
– Папа! – кричит он. – Папа! Это я!
За воротами заливается лаем собака.
– Вот это поместье… – восхищается Инга. – Ваш папа – удельный князь.
– Вроде того, – смеётся Миша.
– Папа! Давайте вместе – И-ван Пе-тро-вич! И-ван Пе-тро-вич! – кричит вся команда.
Ворота открываются.
На высоком крыльце сказочного дома, стоящего среди такого же сказочного сада-огорода, стоит Иван Петрович Трофимов – жилистый старик с седыми усами, смахивающий на капитана пиратского корабля. В будке, похожей в миниатюре на дом, на толстой цепи лает похожий в миниатюре на хозяина пёс.
– Заезжай, – командует Иван Петрович. – Молчать, – это он псу сказал, и тот моментально заткнулся.
Миша поставил машину и подвёл дам к недвижно стоящему на крыльце отцу.
– Познакомься, папа. Моя жена Маша. Её мама, Инга Станиславовна.
– Я читал твою телеграмму, – ответил Иван Петрович и нажал на пульт управления. Ворота закрылись. – Проходим.
Гости и хозяин проходят в дом, блистающий чистотой и порядком. На стене в нижней большой комнате – два ружья, сабли.
– Вещи наверх, – командует хозяин. – В белую комнату. Маму рядом. Где зеркало. Жду к столу!
Гости поднимаются по лестнице.
– Суровый какой – шепчет Инга Маше. – Я прямо оцепенела вся.
Гостевые комнаты обставлены просто и удобно – комната, предназначенная Инге, поменьше, и в ней есть большое зеркало. Инга ставит сумку, смотрит на себя в зеркало скептически.
– Миш, а что он с нами даже не поздоровался? – спрашивает Маша.
– Ещё чего – здороваться. Буржуазные предрассудки. Да ты погоди, привыкнешь.
Инга «к столу» оделась поскромнее – почувствовав стиль Ивана Петровича. Стол накрыт красиво – овощи, колбасы, яйца, зелень, солёные огурцы и два графина, с зеленоватой и красноватой жидкостью.
– Садимся, – объявляет Иван Петрович. – Вот – всё своё. Ничего покупного нет.
– И колбаска? – удивляется Инга.
– Папа свинок держит, – объясняет Миша. – И водку сам делает.
– Огородная, – показывает Иван Петрович. – И клюквенная.
– И сметанка ваша? – радуется Инга.
– Две коровы, – отвечает Иван Петрович. – Ха! Вчера пошёл, в озере щуку взял. На ужин пойдёт. Во – вашему Гайдару! – и Иван Петрович делает недвусмысленный жест. – И Чубайсу – во!
– И всё на одного? – дивится Инга? – Куда ж вам столько? Торгуете?
– А нет. Покупщикам сдаю. Да и родственникам посылаю.
– Да, папа, ты нас выручаешь просто. За стол не садимся без твоего гриба либо огурца.
– Баню топить? – спрашивает Иван Петрович.
– Топить! Топить! – восклицает оживлённая Инга.
Иван Петрович смотрит на неё строго, та осекается. Маше нравится суровый папаша, она поглядывает на него с любопытством.
Сумка, которую покорно отвёз Костя, уже стоит на чердаке, ждёт.
Иван Петрович и Миша в бане. Отец хлещет сына веником.
– Чего приехал, говори.
– Папа, деньги нужны. Тысяч тридцать – если в рублях.
– Про жену соврал?
– Да. Это для её мамаши… Отец, пойми, ну – пробило меня на эту женщину.
– Деньги – для неё?
– В Крым хотим поехать.
– В Крым! За границу, значит! Деньги дам – только с возвратом.
– Конечно, пап, о чём речь.
– Красавица, – говорит Иван Петрович, – Маша твоя. А Ленка так себе, пятачок пучок, мелкашка. Жену надо себе вровень брать. Помнишь маму? Как она ходила? Как морская царица! А ведь совсем из простых, проще некуда. Дам денег. Больше дам – свозишь её в Крым и купишь на прощание что-нибудь. Колечко хорошее на память или там брошку. Они как-то меньше плачут, если им колечко…
Утро. Маша бродит по владениям Ивана Петровича. Поглазела на парники, поздоровалась с курицами, раскланялась с двумя коровушками. В дальнем углу сада нашла место непонятное: обсаженная сиренью и жимолостью ограда, в ограде дверца, внутри скамеечка, цветы. На могилу похоже. И точно, фотография женщины стоит – «Елена Трофимова. 1939–1994». Маша присела на скамеечку.
– Рано встаёшь, красавица, – послышался голос за спиной.
– Утро доброе, Иван Петрович. А я как в сказке, весь ваш дворец обошла и нашла потайное место.
– Жена моя Лена.
– Это для воспоминаний – такой уголок?
– Это могила. Там она, прах её захоронен. Урна.
Маша засомневалась, правильно ли она поняла Ивана Петровича.
– Вы здесь жену похоронили? Да разве так можно?
Иван Петрович присел рядом с Машей.
– Нет, Маша, так нельзя. Россия – страна казённая… Родился – бирку на руку, помер – лежи в строго отведённом месте. А я вышел из крематория с урной, и думаю – а пропадите вы все пропадом. Я свою жену похороню в своей земле. Вам не достанется! Хватит! Больше ничего своего вам не отдам!
Маша подумала, что Иван Петрович далеко зашёл в своей войне с государством.
– Мы тогда в городе жили, сюда только на лето… Положи я её в городе, кто бы сейчас за могилой ходил? А так она всегда со мной.
– Хорошо жили?
– Эх, – крякнул Иван Петрович, – не рассказать. Бывало, молчу целый день, а то два, а она только улыбается, ничего в душу не лезет. Весёлая была, как птичка. Вроде тебя.
Маша внимательно смотрит на портрет Мишиной матери, ей кажется – и она глядит на неё с тёплым сочувствием: дескать, попалась к Трофимовым, так что уж теперь чирикать.
Кто-то открыл сумку на чердаке, установил прицел, приготовился.
Инга вытащила в тень кресло-качалку и лежит, читает. Иван Петрович поливает грядки. Миша подходит к нему.
– Папа, мы бы после обеда и поехали.
– Ладно. Укропа, хочешь, нарежу, редиски. Творог есть.
– Давай, не откажусь.
Инга расхрабрилась, подошла к Трофимовым.
– Я вот смотрю на ваше хозяйство и восхищаюсь. У меня лично нет никаких способностей к земле. Абсолютный ноль. Мне кажется, если я посажу свёклу, вырастет тыква. – Инга игриво засмеялась, но Иван Петрович был неумолим. Тогда Инга добавила простым, искренним голосом: – А по правде говоря, ничего у меня не вырастет.
Иван Петрович скользнул боковым презрительным взглядом по Инге, промолчал.
– У вас зато дети получаются, – ответил Миша. – Вот Маша и вправду… как тыква.
– Маша у меня от Бога, – серьёзно говорит Инга. – Там от меня мало. Она сама как-то выросла. Я её никак и не воспитывала.
– Люди сами не растут, без никого, – не утерпел Иван Петрович, продолжая поливать грядки. – Вы если устранились, другие нашлись.
– Я не устранялась, – обиделась Инга. – Я просто над душой у неё не стояла. Она свободно росла.
Иван Петрович хотел было сказать насчёт свободы, но раздумал.
– Мы после обеда едем, – сказал Миша.
– Ой, уже едем? – расстроилась Инга. – Жалко.
– Так оставайтесь, – засмеялся Миша. Инга заметно обнадёжилась, и напрасно.
– Ещё чего, – буркнул Иван Петрович.
Деньги Иван Петрович долго считал на глазах у Миши, завернул по-крестьянски в чистую холстину и вручил – всё молча, без наставлений.
Человек на чердаке выстрелил и тот, в кого он метил, другой человек, вышедший из своей машины, упал ниц.
А за обедом прощальным неладно вышло. Сначала сидели мирно, Маша напевала. Иван Петрович хлопнул несколько рюмок и распустил себя. Может, и от жалости к отданным деньгам. Сначала всё молчал и глядел неодобрительно – как Миша шепчет Маше что-то на ушко, как Инга ест, стараясь выглядеть «по-светски», несмотря на божеский природный аппетит. Потом прорвало – из-за мамаши, конечно. Та решила душевный тост сказать.